Как появился соцреализм

В 1934 году Максим Горький, считавшийся главным советским литератором, выступал на первом Всесоюзном съезде советских писателей. В своей речи он описал новое художественное направление, которое стало в СССР официальным, — социалистический реализм. Горький охарактеризовал его так:

«Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он, сообразно непрерывному росту его потребностей, хочет обрабатывать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью».

Несмотря на то, что это определение больше всего подходило под литературу, в которой за счет сюжетной последовательности возможно проследить революционное развитие героя и устремленность в будущее, соцреализм на десятилетия стал главенствующим направлением во всем советском «официальном» искусстве, писала искусствовед Галина Ельшевская. Именно по соцреалистическим канонам критики оценивали новые произведения, определяя, какое из них достойно госзаказа, а какое стоит сбросить с парохода современности; именно по обвинениям в отступлении от соцреализма, например, закрыли театр Всеволода Мейерхольда.

Устав Союза писателей гласил, что соцреализм должен изображать «действительность в ее революционном развитии». По мнению анонимного эксперта «Новой газеты Европа», изучающего новейшую русскую литературу, это привело к огромному количеству условностей, как формальных, так и содержательных:

«Зрителя советского спектакля, выдержанного в духе соцреализма, не должен был удивлять тот факт, что герои-современники говорят стихами (как в пьесе Виктора Гусева «Слава»). Филолог Борис Гаспаров отмечал, что в соцреалистических текстах сочетается максимальное бытовое жизнеподобие с полной нелепостью общей конструкции, которую надо принимать на веру: читатель вместе с автором должен верить в необходимость раскулачивания или стахановских подвигов, вокруг которых строится сюжет. Это был очень искусственный жанр, помещенный к тому же в жесткую идеологическую рамку: герои в нем говорят и поступают не так, как бывает в жизни, а как надо».

Соцреализм и желаемая действительность

Соцреализм на своем первом этапе больше всего походил на классицизм, европейское художественное направление XVII–XIX веков, которое представляло искусство как точную и выверенную науку, наследуя традициям античности.

Театральный критик Антон Хитров отмечает: «Недавно был юбилей Театра на Таганке. Я делал интервью с Еленой Леенсон, которая написала книгу о нем. Она процитировала обсуждение одного спектакля с директорами колхозов, которое пришлось устраивать театру перед премьерой. Один из них сказал такую фразу:

Именно такой идеалистической реальности и требовал от искусства соцреализм». Политолог, приглашенный исследователь университета Калифорнии Беркли Илья Будрайтскис дополняет, что эта вымышленная реальность, в которой проявлялся конфликт «хорошего с еще лучшим», предполагала «далекий горизонт». Идеальные герои соцреалистических произведений в своих порывах стремились к светлому коммунистическому будущему.

В комментарии для «Новой газеты Европа» анонимный эксперт, кандидат филологических наук, констатирует: «Некогда «соцреализм» начинался как утопический проект создания искусства, решившего проблему «квадратуры круга» — известного конфликта между высокой художественностью, нравственностью и доступностью широким народным массам. Однако уже при жизни Сталина стало понятно, что проект этот провалился: при огромных людских и материальных затратах результаты его были крайне сомнительны. Большинство книг или фильмов тех лет давно легли на полки архивов». Количество не породило качество, и хотя название «Как закалялась сталь» может быть на слуху, вряд ли сегодня (или завтра) кто-то примется читать эту или другие оды героям коммунистических строек. Ни одна из соцреалистических книг, продолжает эксперт, и рядом не стоит с популярностью одного лишь «Мастера и Маргариты» — в долгосрочной перспективе.

Застойный соцреализм и подмена западной культуры

После смерти Сталина в 1953 году соцреализм уже не мог существовать в прежнем формате. «Он был Большим стилем, держащимся на титанической фигуре его Творца, вождя-демиурга, лично отбиравшего тексты и имена для награждения Сталинской премией, лично отсматривавшего все без исключения кинофильмы и лично участвовавшего в обсуждениях Генерального плана Москвы, — отмечает анонимный эксперт-филолог. — При этом Сталин определял не конкретные художественные формы, но он отбирал тех, кто проводит его творящую волю. Кто-то умудрялся, даже попадая подчас ему в немилость, тем не менее искупать вину и возвращать доверие, научившись угадывать, чем можно угодить сталинским вкусам (самые умные при этом учились на чужих, а не своих ошибках). Этим и диктовалась довольно целостная система эстетических конвенций, определивших собою Большой стиль социалистического реализма, которая, однако, тут же дала трещины, как только из нее была вынесена вперед ногами конституирующая фигура Верховного Творца. Интерес к частному человеку, его интимному миру, поискам и заблуждениям, преломился и в интересе к индивидуальному человеческому голосу — не только героя, но и автора. Само повествование (не говоря уже о лирическом излиянии) велось всё чаще от первого лица, а не от лица коллектива, частная правда всё меньше противопоставлялась «общей», тем более «официальной», а приобретала самоценный характер (в виде «окопной правды» в военных повестях или лирической исповеди юноши в любовной поэзии или «исповедальной прозе»).

которая не спускается сверху, а обретается в поисках. Соцреализм тяжело заболел».

В эпоху застоя жанр продолжил отходить от тоталитарной монументальности 1930-х и попытался приобрести «человеческое лицо». Произведения этого направления стали более камерными, и даже масштабные сюжеты про освоение дальних территорий и грандиозные стройки приобрели семейную, личную интонацию. В 1982 году Постановление ЦК КПСС «О творческих связях литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства» декларировало: «Новые поколения советских людей нуждаются в близком им по духу и времени положительном герое, который воспринимался бы как художественное открытие, влиял бы на поступки людей, отражал бы судьбы народные».

В духе соцреализма в этом постановлении выдается желаемое за действительное, отмечает филолог. На самом деле, застойное время было эпохой советского консьюмеризма: самой заветной мечтой новых поколений советских людей было триединое «машина — квартира — дача». Относительная доступность западной популярной культуры напрямую влияла на вкусы массового зрителя. Эксперт отмечает несколько явлений разрешенного искусства, которое заменяло более низкие жанры:

• бесконечные народные эпопеи о «становлении революции в провинции» (например, «Вечный зов») — сюжеты, пригодные для мыльных опер;
• произведения о буднях чекистов или разведчиков (например, «Щит и меч») — черты «боевиков» и шпионских романов;
• самые издаваемые в СССР книги Валентина Пикуля и Дмитрия Балашова в жанре псевдоистории — смесь конспирологии, эротики и державного величия;
• политические детективы авторства журналистов-международников — детективная интрига и заветные образы сладкой жизни за рубежом, например, фильм «Человек, который брал интервью» 1986 года или роман «Наемники» Евгения Коршунова.

Помимо этих произведений, в СССР эпохи застоя сформировалось четкое деление на разрешенное искусство и написанное без разрешения. Первое поэт Осип Мандельштам в прошлом называл «мразью», второе — «ворованным воздухом», отмечает культуролог Ян Левченко. По его словам, соцреализм продолжали преподавать во всех институтах творческого образования, художники, писатели и режиссеры воспринимали этот факт как «некую жертву, подношение дракону». Ослабление цензурных ограничений и переход СССР от тоталитаризма к авторитаризму позволили независимому искусству периодов оттепели и застоя переосмыслить соцреализм, например через смешивание его с американским поп-артом в работах московских концептуалистов. Во многом поэтому к началу перестройки казалось, что соцреализм навсегда исчез, растворился в истории как реликт ушедшей эпохи.

Новый соцреализм?

В марте и апреле 2024 года на пропагандистской выставке «Россия» на ВДНХ показывали серию моноспектаклей «Голоса страны». В 12 небольших постановках рассказывали истории жителей страны — шахтеров, машинистов, учителей. Материалы были собраны авторами по заявкам в интернете и адаптированы для сцены. Героев играли известные актеры — Александра Ребенок, Игорь Миркурбанов, Александр Семчев и другие.

Руководил проектом Константин Богомолов, который объяснял идею так: «В ежедневном труде есть романтика, достойная пьесы».

Это определение кажется подозрительно похожим на поздний соцреализм — камерное восхваление простых рабочих и тружеников села. Автор этого материала побывал на ВДНХ и посмотрел несколько спектаклей проекта. Некоторые из них действительно соответствовали определению ЦК КПСС — имелся и положительный герой, и отражение народных судеб. Но были и достойные современные постановки, в которых присутствовала и постмодернистская ирония, и искренние рассказы про столкновения с государственной репрессивной машиной.

Однако сам факт появления «Голосов страны» в таком формате сочетается с увеличивающимся количеством произведений про «эпоху СВО». К ним относится, например, сериал «20/22», а также фильм «Фагот» — «история 12-летней девочки, жизнь которой с началом военных действий разделилась на до и после. Выступая перед ранеными бойцами в госпиталях, она твердо верит, что пропавший без вести на фронте отец обязательно найдется. Эту веру в ней укрепляет музыка. Экранизированная драматическая история пропитана светом и надеждой».

— отмечает анонимный эксперт-филолог. — Они, кажется, искренне верят, что массовый читатель хочет читать книжки про «героев СВО» и с восхищением смотрит на портреты «героев труда», вдруг вновь замелькавшие на рекламных плакатах и стендах, и потому с недоумением встречают новости, что очередное «патриотическое» кино, спектакль или книга с треском провалились на рынке. Затем они винят во всём недоработки прокатчиков, саботаж книгоиздателей и недостаточное внимание к проблеме со стороны чиновников». Но истинная причина непопулярности Z-культуры заключается в том, что зрителям это просто неинтересно. Основная задача массового искусства — развлекать, что крайне трудно представить в истории 12-летней девочки, которая выступает перед раненными в Украине солдатами.

Главное отличие современной патриотической культуры от советского соцреализма заключается в отсутствии образа будущего. Политолог Илья Будрайтскис объясняет: «Концепция современной России не состоит в том, что страна движется в сторону каких-то лучших времен… Наоборот, господствующая официальная линия заключается в том, что есть некие вечные законы истории, которые сейчас просто повторяются. Например, всегда существовал Запад и Россия, которая против него боролась за свое существование, самобытность и традиционные ценности. В этом смысле никакой идеи будущего в современной российской культуре нет. Она может брать формы и приемы соцреализма, но использовать их для другого содержания».

Эскапизм через прошлое

Отсутствие образа будущего и желание россиян отдохнуть, отвлечься от тяжелой реальности России 2020-х отражаются в кассовых успехах игровых ремейков советских мультфильмов — «Чебурашки», «Бременских музыкантов», «По щучьему веленью» и других. «Зритель скорее проголосует рублем за эскапизм и развлечение, чем за «русский мир», — отмечает Антон Хитров, — но при этом мы отсылаем к тому, что уже было. Яркий пример — недавно вышедший ремейк «Гостьи из будущего», который называется «Сто лет тому вперед». Разве это не безупречная иллюстрация того, что происходит с российской легальной культурой сегодня? Они не могут придумать историю про будущее, потому что его нет. И вынуждены даже в футуристической тематике обращаться к прошлому».

Эскапизм, попытка сбежать от сложностей реальной жизни в мир фантастики и сказок, актуален для разрешенного искусства современной России. Филолог дополняет: «Массовая культура ни в коем случае не должна напоминать читателю или зрителю о крайне неприятных для него вещах — о том, что страна ввязалась в разрушительную для всех ее участников войну, что его самого или его близких могут призвать или убить. Ну и не пытать морализаторством: требовать родить семерых детей, жить в деревне без теплого сортира или горбатиться за копейки на каторжных работах. Она должна быть легкой, занимательной, ироничной и не тупой. Как комедии Гайдая и повести Аксенова, а не как чавкающие тяжеловесными метафорами романы Проханова, пустозвонные вирши Долгаревой или превращенные в сериал агитки Russia Today».

Литературные поиски

В литературной части современного официального искусства также трудно найти яркие примеры нового соцреализма. По словам филолога, она представляет собой «неустойчивый гибрид различных доктрин, конспирологических концепций и суеверий». Тем не менее он выделяет несколько мотивов в прецедентных для этой среды текстах.

«Поиск нового типа героя» был отражен традиционалистским писателем Валентином Распутиным в тексте «Мой манифест»: «Волевая личность — не супермен, играющий мускулами и не имеющий ни души, ни сердца <…> а человек, умеющий показать, как стоять за Россию». Например, к такому типу относится Тамара Ивановна, героиня последней повести Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана», убивающая кавказца — насильника ее дочери, и ее сын Иван, участвующий в кавказском погроме на рынке вместе с отрядом казаков.

«Воспевание воинского» — «чеченские» романы Александра Проханова, про героев которых автор говорил: «Я писал страницы и главы, как пишут фрески, где вместо святых и ангелов — офицеры и солдаты России, а вместо коней и нимбов — бэтээры, и танки, и кровавое зарево горящих Кабула и Грозного». Обратной стороной такой идеализации воинов становится демонизация и анимализация их врагов, прежде всего инородцев и либералов. Частично отражается в современной прозе Z-авторов и «военкоров».

«Православный магический реализм» — персонажи рассказов Тихона Шевкунова «Несвятые святые». Эта книга пользуется невероятной популярностью в ортодоксальных кругах и продается в прихрамовых лавках вместе с учением отцов Церкви и душеспасительными брошюрками. Истории здесь похожи на притчи, что позволяет использовать их как иллюстративные кейсы в проповедях священников. Народное православие смешивается с каноническим, церковная жизнь путем ее поэтизации ненавязчиво идеализируется. «Несвятые святые» породили множество подражаний.

«В СССР существовали союзы писателей, художников и так далее, которые в основном работали на государственный заказ, — дополняет Илья Будрайтскис. — Произведения оценивались исходя не из рыночной привлекательности, а из идеологической важности. Сегодня же капитализм, и даже министерство культуры старается выделять деньги на те проекты, которые хотя бы выйдут в ноль. А их основная цель — просто доставить людям удовольствие». Поэтому в прокат в основном выходят эскапистские киноленты о прошлом, которые собирают кассу, а в ответ Z-активисты злятся, что людям неинтересны произведения о войне.

Современное официальное искусство трудно назвать соцреализмом 2.0, отмечает Ян Левченко. Есть лишь имитационные практики, которые не дотягивают до перезагрузки принципа внешнего управления искусством, как это было в советские годы. По мнению культуролога, Россия вместе с другими западными культурами прошла этап «отказа от -измов» — от классификации искусства по направлениям. Несмотря на попытки путинской власти после 2012 года всё заморозить и отправить в прошлое, полноценно сделать это не получится, потому что Россия не может выйти из мирового контекста.

Ян Левченко констатирует: «В том, чтобы называть официальную культуру перезагрузкой соцреализма, заинтересована как раз нынешняя российская власть. Она была бы очень рада, если бы ей удалось убедить всех, что современное Z-искусство и баннер с литерой Z на театре Табакова — это знак того, что сейчас происходит истинное возвращение к советским истокам. Но это невозможно, потому что Россия как органичная часть общеевропейского культурного тренда пережила переход в это самое постсостояние, из которого можно двигаться только вперед, но не в контекст, в котором якобы существовал Советский Союз».