«Отменять спектакли и запрещать артистов — это методы Путина и других диктаторов»

Филипп Брёкинг — Комише опера в Берлине

Филипп Брёкинг, руководитель Комише оперы в Берлине. Был художественным руководителем театра с 2004 года, в качестве со-директора с лета 2022 года взял на себя руководство вместе с исполнительным директором Сюзанной Мозер. Профессор высшей Берлинской школы музыки «Ханс Эйслер». В этом сезоне в Комише опера прошла премьера «Женитьбы Фигаро» Кирилла Серебренникова, вторая часть его трилогии по произведениям Моцарта. 

— Герр Брёкинг, вы сейчас поддерживаете отношения с театрами в России?

— Нет, мы разорвали любые связи, хотя раньше наш театр успешно гастролировал в Москве, начиная со времен ГДР. Наши оперы шли на сцене Большого театра. Мы поддерживали теплые отношения с Владимиром Уриным, еще когда он руководил Театром Станиславского и Немировича-Данченко, и потом, когда возглавил Большой театр. Но сейчас это все невозможно и по этическим соображениям, и по вопросам безопасности. Ехать в Москву сейчас банально просто опасно и мне, и всем моим сотрудникам. Хотя раньше я очень часто ездил в Москву на спектакли. Так мы и познакомились с Кириллом, я приезжал на спектакли в Гоголь-центр. Первую оперу мы готовили, когда он уже сидел под домашним арестом. 

— Как вы относитесь к тому, что Берлин буквально стал новой театральной Москвой? 

— С одной стороны, это очень печально, что люди были вынуждены уехать из родной страны, но вспомните, как еврейские композиторы и музыканты, уехавшие из Германии в Соединенные Штаты, изменили Голливуд и Бродвей, подняли их на другой уровень. Берлин сейчас похож на Париж после революции 1917 года. Это обогащает нашу культуру и делает ее еще более разнообразной.

— Все ли готовы к этой новой волне? «Женитьба Фигаро» Серебренникова — это манифест не только анти-капитализма, но и феминизма. У персонажа Керубино нет слов, но девушка Керубина, оперная певица, становится его голосом, здесь женские персонажи на первом плане. У Бомарше явно всех этих смыслов не было, как ваша публика восприняла новое прочтение? 

— За публику всегда красноречиво говорят полные залы и аншлаги. Опера развивается, и театр должен отвечать современным вызовам, не быть вещью в себе, даже если это классические произведения. Есть стереотип, что опера — это такое искусство для старшего поколения. Молодежь часто боится нашего жанра, но я уверен, если они увидят «Фигаро» Серебренникова, они влюбятся в оперу. Это очень умный и тонкий режиссер, который ювелирно работает с классикой, адаптируя ее в современную и актуальную форму, что, безусловно, нравится зрителям.

— Он делал так с русской классикой в Гоголь-центре, и действительно театр для себя открыла публика, которая в театр никогда раньше не ходила. В «Фигаро» играют три актера Гоголь-центра, и это не оперные артисты, а драматические актеры Георгий Кудренко, Никита Кукушкин и Никита Еленев. Вы видите различия в работе с российскими и немецкими артистами и режиссерами? 

— Различия, конечно, есть в коммуникации даже не с публикой, а между автором и произведением. Немецкие режиссеры и актеры сохраняют дистанцию между собой и историей, которую они рассказывают, не пускают слишком близко. Они продолжают традицию театра «Берлинер ансамбль» Бертольта Брехта и его теорию эпического театра. Это повествование с эффектом отчуждения и принципом дистанцирования между актером и персонажем. Теория Брехта повлияла не только на немецкую, но и на европейскую театральную культуру в целом. 

но это и обогащает театр, разные подходы во всем. Я ранее сказал, что мы теперь не работаем с российскими театрами, но мы не можем перестать сотрудничать с артистами из России, там великолепные голоса, сейчас, правда, все затрудняется логистически. 

— Вам важна политическая позиция людей, с кем вы работаете? 

— Это свобода выбора любого человека, основной демократический принцип. У нас в труппе есть американские артисты и музыканты, они могут быть сторонниками Трампа, а я его, мягко скажем, не люблю, но это не имеет никакого отношения к нашей совместной работе. Более того, театр всегда про разные точки зрения, про дискуссию и диалог, без этого его просто не существует. 

— Вы сталкивались с критикой, потому что работаете с российским режиссером во время войны? 

— Не думаю, что русскую культуру следует отменять из-за политики Кремля. Когда мы создаем искусство, мы не немцы, украинцы, русские или американцы, мы художники. А у художников нет национальности. Мы сталкивались с непринятием современной трактовки, несколько критиков писали, что это не Моцарт. Абсолютно нормальная и ожидаемая реакция на что-то новаторское и необычное. Есть много примеров спектаклей, которые какие-то двадцать лет назад были скандальными, а сейчас уже классика. Это тоже развитие и динамика театра. Но я хочу отметить, что реакция и критиков, и зрителей зависит еще и от региона. То, что с успехом примут в Берлине, может провалиться в Саксонии, и наоборот.

— Кто зрители опер Серебренникова? 

— Наши обычные зрители, берлинцы, которые любят искусство. На аудиторию может существенно повлиять язык спектакля, на оперу на русском языке, конечно, придут больше русских, но происхождение режиссера или актеров не влияет на состав аудитории, люди приходят на спектакль. «Свадьба Фигаро» Серебренникова классически на итальянском языке. 

— В России есть мнение, что театр и культура в целом несут образовательную функцию, что искусство должно обязательно чему-то учить. Вы с этим согласны?

— Я не считаю, что театр должен образовывать публику, мы не учебное заведение. Берлинский зритель более чем образован, его не надо ничему учить. Развитие, да, но не обучение. Искусство — это совместный процесс развития и публики, и театра. Каждый раз постепенно, шаг за шагом, мы снимаем слой за слоем. Что-то получается, что-то — нет. Когда-то успех, когда-то провал, а когда-то и трудности с финансированием. Мы развиваемся вместе с нашим зрителем, и мне как продюсеру интересно быть участником искусства именно как процесса. 

— У вас сейчас не очень хорошие новости, сенат хочет урезать бюджет на реконструкцию Комише оперы, хотя она уже в процессе. 

— Действительно, это стало для нас большим сюрпризом. Сообщения о приостановке строительства нашей штаб-квартиры в берлинском районе Митте привели нас в ужас. Мы находимся в середине процесса, и останавливать его сейчас было бы политически безответственно и халатно. В последний раз наше здание ремонтировалось в конце 60-х годов, оно было построено в 1892 году, пережило войну, хотя и находилось в непосредственной близости от бункера фюрера. Сейчас здание оперы обветшало на каждом углу и представляет реальную угрозу безопасности. Судя по всему, в Сенате обсуждается вопрос о том, чтобы превратить здание, внесенное в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, которое не ремонтировалось и ветшало почти 60 лет, в руины — в нескольких сотнях метров от Бранденбургских ворот, — или отложить финансирование реконструкции на годы.

— Это вопрос только финансирования или возможное политическое давление? 

— Я понимаю ваш вопрос, в России это может быть способом политической борьбы с неугодными культурными учреждениями, но здесь речь идет только о финансировании. В Германии нет политического давления на театры, государство никоим образом не вмешивается в творческий процесс, даже если оно его финансирует.

Питер Тайлер — Земперопера в Дрездене

Питер Тайлер, директор Земпероперы в Дрездене с 2018 года. За время своего руководства он выпустил 44 оперы и девять новых балетных постановок. Это его последний сезон в театре. 1 июля 2023 года в Земперопере прошла премьера оперы «Пиковая дама» на русском языке, главную партию исполнял тенор Сергей Поляков, дирижировал Михаил Татарников (с 2023 года — главный дирижер Новосибирского театра оперы и балета). 

— Герр Тайлер, что влияет на ваше решение, какие постановки делать в театре? 

— Я полагаюсь на свой вкус с уважением к традициям театра, где очень ценятся Шиллер и Вагнер, он одно время руководил театром. Мы обсуждаем с командой, которой я доверяю и с которой работаю много лет. Опера, безусловно, должна быть в контексте настоящего времени, поднимать актуальные темы, отвечать на вопросы аудитории, быть социально значимой, как и драматический театр или кинематограф. 

— Почему вы решили выпустить оперу на русском языке с российскими артистами и дирижером во время войны в Украине? 

— Мы решили сделать это за пять лет до премьеры, потому что мне очень нравится эта история, гораздо больше, чем «Евгений Онегин». «Пиковая дама» — многослойная драма, сын немецкого эмигранта переживает серьезный внутренний и внешний конфликты, не может встроиться в общество, вернувшись с войны, и борется с игровой зависимостью. У меня были вопросы к себе и моим коллегам, стоит ли браться за такой сложный материал, но мне начали приходить даже знаки. Мы гуляли с женой по Батуми, и я нашел игральную карту с пиковой дамой. 

— И у вас не было сомнений, стоит ли это делать в 2023 году?

— Не было. У меня, конечно, спрашивали пару раз, уверен ли я, что это нужно делать. А почему я не должен выпускать оперу на русском языке? В этом же сезоне у нас выходил «Нос» Шостаковича. На мой взгляд, отмена любой культуры ни к чему хорошему привести не может. Единственный человек, кому выгодна отмена русской культуры и российских артистов, — это президент Путин. Ему необходимо это в том числе для оправдания войны, чтобы его Геббельс, кажется, его фамилия Соловьев, рассказывал о том, как Россию отменяют в Европе, своим зрителям. Отменять спектакли и запрещать артистов — это методы Путина и других диктаторов, у нас демократия и свобода. В Германии во многих театрах идут спектакли на русском языке и работают артисты, режиссеры и драматурги из России наравне с другими странами. 

— Недавно был большой скандал, когда ваш коллега из Латвийского национального театра Марис Витолс разорвал контракт аренды с организаторами спектакля Дмитрия Крымова «Записки сумасшедших», потому что в «национальном театре нет места русскому языку, пока длится война». Такое возможно в Германии? 

— Нет, в Германии это невозможно. У нас есть Закон о равном обращении, он запрещает любую дискриминацию, в том числе и языковую. И даже без этого закона мы не можем запретить русский язык. Получается, если бы правый националист Жордан Барделле стал премьер-министром Франции, нам пришлось бы запретить французский. Русский язык — один из оперных языков, как итальянский, немецкий или французский. Он очень красивый и певучий. Поэтому не только много опер написаны на русском, но так много оперных певцов и певиц из России, там очень сильная оперная школа. И они выступают во всех театрах мира и поют на других оперных языках. Только что у нас прошла премьера «Бенвенуто Челлини» Гектора Берлиоза, где главную роль играл Антон Росицкий. Мы пригласили его не потому, что он русский, а потому, что он тенор с великолепным голосом.

— Михаил Татарников был дирижером «Пиковой дамы». Он очень известен в России, работал в Михайловском театре в Санкт-Петербурге, сейчас глава театра оперы и балета в Новосибирске. Вы знали, что в 2014 году он подписал письмо деятелей культуры в поддержку аннексии Крыма и политики Путина? 

— Конечно, знал. Это письмо для многих подписавших артистов не про политические взгляды, а про выживание. Это нужно понимать. Он очень рад быть приглашенным дирижером в Европе, но я не могу спрашивать его и других музыкантов о политических взглядах, это противоречит принципам демократии и свободы выбора. Конечно, мы не будем работать, например, с [Валерием] Гергиевым, но это уже не только музыкант, но и манифестирующий пропагандист. Эти понятия нужно разделять. 

— Вы хотите сказать, что в Земперопере может работать артист, поддерживающий «Альтернативу для Германии»? 

— Оперные и балетные труппы чаще всего многонациональны,

Наш бывший оперный директор Ханс-Йоахим Фрай всегда поддерживал связи с Россией, в итоге получил российское гражданство, орден и руководящее кресло культурного центра в Сочи. Конечно же, мы не будем с ним сотрудничать и разорвали все связи, его активная публичная позиция противоречит позиции нашего театра, мы осуждаем войну и уважаем право украинского народа на свободу. 

— У вас были конфликты между русскими и украинскими артистами из-за войны? 

— Никаких конфликтов в труппе не было. В «Пиковой даме» пели и русские, и украинцы. В начале войны наш хор перед оперой спел «Гимн Украины», там тоже пели артисты из обеих стран. Не стоит забывать, что есть и другие мировые конфликты. Это может стать серьезной проблемой для руководства, ведь если создавать оперы и балеты в такой атмосфере дисгармонии, страдает театр, артисты не сосредоточены на своей работе. Как художественный руководитель я отвечаю за совместную работу и поэтому всегда готов объяснить, что мы все делаем в команде и в профессии нет места конфликтам, только творческие споры.

— Какие перспективы вы видите для русских художников в Германии?

— Главный проблемный вопрос здесь, наверное, логистический. Раньше из Москвы в Дрезден летали прямые рейсы, сейчас их нет, билеты очень дорогие, а процесс получения визы может занять неопределенный срок. Из-за этого сотрудничество с некоторыми артистами может быть затруднено. В России действительно много профессионалов высокого класса с прекрасными голосами, мы готовы их пригласить, и они очень хотят выступать на нашей сцене. Когда мы готовили «Пиковую даму», мы очень долго искали Германа, нам хотелось, чтобы это был русский тенор. Нашли Сергея Полякова, он оказался нетипичным и прекрасным Германом, мы очень рады, что он смог приехать и выступить на нашей сцене. Эта опера имела огромный успех у зрителей. И нам важно, чтобы у них не возникало вопросов по поводу отмены спектакля, ведь мы работаем для них. Мы не знаем, какими будут следующие вызовы для театрального мира. Например, 15 лет назад мы даже не обсуждали тему культурной апроприации. Блэкфейс (практика, при которой белые актеры наносят грим, чтобы изобразить чернокожих персонажей — прим. авт.) двадцать лет назад не считался расизмом, а сейчас в театре это просто невозможно. 

— В российских театрах до сих пор используют black face, в Большом театре несколько лет назад был скандал с «Баядеркой». 

— Мне жаль это говорить, но Россия живет в каком-то своем веке. Сегодня блэкфейс считается глубоко оскорбительной и расистской практикой, формой культурной апроприации и расовой дискриминации. Когда мы ставили «Мадам Баттерфляй», мы тоже задавались этим вопросом, в том числе и потому, что сюжет сосредоточен на колониальной истории. Поэтому, чтобы избежать культурной апроприации, мы сделали спектакль совместно с Токийской оперой Никикай, у нас был японский режиссер Амон Миямото, а костюмы сделал кутюрье Кензо Такада, основатель Дома Kenzo. Это деликатный и сложный вопрос, и он очень актуален для современного театра. Именно поэтому для нас было важно, чтобы сына обрусевшего немца в «Пиковой даме» сыграл русский артист.

Йоахим Люкс — театр Талия в Гамбурге

Йоахим Люкс, руководитель театра Талия в Гамбурге последние 15 лет. Основное внимание уделяет продвижению современных авторов. На сцене Талии свои спектакли ставили Кирилл Серебренников, Тимофей Кулябин, Марина Давыдова и Андрей Могучий. В этом театральном сезоне показывали хит «В одиночестве хлопковых полей» Кулябина с Джоном Малковичем и Ингеборгой Дапкунайте. В августе — премьера «Легенды» Серебренникова по мотивам Сергея Параджанова. 

— Герр Люкс, Германия сейчас стала центром российской культуры, и так плотно, как театр Талия, наверное, с российскими режиссерами не работает никто. До начала войны было так же? 

— Да, это началось не сейчас, у нас большая история сотрудничества. Германия и Россия вообще всегда были связаны в культурном плане исторически. В Германии очень высоко ценят Достоевского и Чехова, которых, например, почти не знают в Великобритании. Германия, а в особенности Берлин, стала центром притяжения для российских деятелей культуры. Но и до войны мы работали с режиссерами из России. В 2019 году Марина Давыдова ставила у нас «Чекпойнт Вудсток». У нашего театра есть большая международная программа, мы стараемся приглашать режиссеров и драматургов из самых разных стран.

— До войны ваш театр часто гастролировал в России, работал со многими театрами. Вы разорвали все связи после 24 февраля 2022 года? 

— Мы специально не разрывали ни с кем отношения, но совершенно очевидно, что никакое сотрудничество сейчас невозможно. Я против войны и террористической политики Владимира Путина, поэтому поездки в Россию с гастролями невозможны, в том числе по соображениям безопасности, я не могу ее гарантировать ни себе, ни артистам. Мы все читаем новости об арестах и тюремных сроках в России. До войны я очень часто бывал в России, наш театр привозил спектакли в Москву, Санкт-Петербург и Пермь. Мы были участниками Чеховского фестиваля, однажды я даже получил Baltic Star Award в Эрмитаже за укрепление гуманитарных отношений в Балтийском регионе. Но сейчас я думаю, что не поеду в Россию, пока политическая ситуация не поменяется. 

— Ваше сотрудничество с уехавшими из России режиссерами, драматургами и артистами — это больше про поддержку или про искусство? 

— Искусство всегда на первом месте. И важный момент, о ком мы говорим. Кириллу Серебренникову не нужна наша поддержка. Хотя он меня постоянно за нее благодарит, добрый человек, но это все-таки не поддержка. Я счастлив, что режиссер такого уровня и таланта — резидент театра Талия и что мы вместе сделали столько спектаклей. Но это режиссер с мировым именем, он снимает фильмы и ставит спектакли на всех европейских площадках. А есть уехавшие из России артисты, которых я поддерживаю в прямом смысле, приглашая их на работу. Это часто случается при работе с такими продюсерами, как Кирилл Серебренников, ведь он привлекает в свои постановки коллег, с кем давно работает. Это позволяет нам поддерживать россиян, живущих в изгнании. Опять же, поддержка и профессионализм идут рука об руку. Мы не будем работать с кем-то только ради поддержки.

— Я была на премьере «Вия» Кирилла Серебренникова в декабре 2022 года, тогда около театра стояли протестующие с плакатами «Русская культура убивает». Это было связано с тем, что постановщик из России, или с тем, что спектакль о русском солдате? 

— Это был протест украинских женщин, они требовали отменить спектакль, потому что Кирилл из России и спектакль на русском языке. Я вышел к ним, представился и пригласил на встречу на следующий день. Мы проговорили три часа, для меня было очень важно выслушать их, понять, что они чувствуют. Их мужья прямо сейчас воюют с армией России. Украинские дети настолько возненавидели все, что связано с Россией, что перестали читать любимые русские сказки и сожгли книги. Я могу понять такую реакцию, но мне важно также было объяснить, что как не все немцы во время Второй мировой войны были нацистами (многие до сих пор так думают), так и не все русские автоматически поддерживают Путина и войну. А тем более российская творческая интеллигенция, которая уехала для того, чтобы демонстративно ее не поддерживать, в том числе и через свое искусство. Эту встречу мы начали врагами, а в конце пожали друг другу руки. Спектакль мы, конечно, не отменили, и протестов больше не было. Я всегда за разговор и диалог, даже когда кажется, что они невозможны. 

— Вы чувствуете разницу в работе с немецкими и российскими продакшнами? 

— Безусловно, разница есть, немецкий продакшн всегда про коллективное и равноправное обсуждение, чтобы всем было хорошо и все точки зрения были услышаны, это такой демократический процесс. Когда ты работаешь с российскими режиссерами, ты всегда работаешь с гениями, и это очень непривычно для нас.

И я говорю не о том, кем себя считает сам художник, это то, как к нему относится его команда и как она его называет. Серебренникова они считают гением. Для меня лично Кирилл большой романтик, который всегда выступает за свободу в искусстве, и это чувствуется во всех его спектаклях. Это всегда романтические постановки. 

— Как немецкая публика воспринимает эту романтику? 

— Обожает, всегда все билеты распроданы заранее. То же самое было со спектаклем «Одиночество хлопковых полей» Тимофея Кулябина, билеты раскупили мгновенно. 

— Здесь вы работали не только с гением, но и с суперзвездами в главных ролях. 

— Тут как раз не было «работы с гением», Тимофей молодой режиссер и еще не такой известный, как Кирилл. Их нельзя сравнивать, у него другой подход, минималистичный и, я бы даже сказал, более западный. До того как предложить ему сотрудничество я смотрел пару его постановок в России и понимал, какие проекты он может сделать. «Одиночество хлопковых полей» был по-настоящему международный проект, русский режиссер Кулябин, американец Джон Малкович, литовская актриса Ингеборга Дапкунайте. Я знаю, что она очень популярна в России, для меня она такая российская Изабель Юппер. Сочетание разных культур всегда приносит свои плоды, ведь отличаются не только режиссеры, но и театральные школы, драматургия. Везде есть своя специфика, не только в России. Французский театр — он про риторику и философствование. Английский театр, я бы сказал, более телевизионный, похож на телешоу. Немецкий театр — посттравматический, рефлексирующий. 

— Вы планируете и дальше работать с российскими режиссерами и драматургами? 

— Следующий сезон будет для меня последним в качестве руководителя «Талии», поэтому я уже не смогу никого приглашать, я отдал 16 лет этому театру. Сейчас мы вместе с фестивалем искусств Ruhrtriennale готовим спектакль «Легенда» Кирилла Серебренникова, премьера будет 17 августа, это пятый и последний его проект для театра «Талия».