«Уже идет агония этого левиафана»

— Вас недавно признали иностранным агентом. Вы думали, голосуя в 2012 году за этот закон, что сами такой станете?

— Каким образом в 2012 году я могла проголосовать за закон, который был принят, по-моему, в 2017 году?

— Речь о законе об НКО-иностранных агентах (Максакова была одним из множества авторов-единороссов этого закона — прим. ред.)

— В 2012 году принимался «закон Димы Яковлева», за который я не голосовала (Максакова воздержалась, но не голосовала «против», хотя так сделал, например, депутат от «Единой России» Борис Резник. — прим. ред.). И в итоге [сильно позже] поправками в «закон Димы Яковлева» были внесены реестры [иноагентов].

И я не просто не голосовала, а это стало яблоком раздора. Именно после того, как я открыто не проголосовала за «закон Димы Яковлева» во втором чтении, меня вызвали на Старую площадь и, как девчонку, решили отчитать. Делал это [тогда начальник Управления Администрации президента РФ по внутренней политики] Олег Морозов, который сказал мне, что от этого [голосования] «зависит честь их кормчего» [Путина]. Я удивилась, возразив, что не понимаю, каким образом, лишив меня чести, можно добавить этой самой чести кормчему. 

Российские сироты [с тех пор] расплачиваются за абсолютно гнусное к ним отношение внутри страны и лишены возможности даже рассчитывать на усыновление в ту страну, где им будет оказана, например, необходимая медицинская помощь. Они воспользовались эмоциональным поводом, гибелью мальчика, чтобы прикрыть подлинное содержание закона — асимметричный ответ на акт Магнитского.

— Мария, это всё давно известно. Но закон всё-таки был в 2012 году принят, и вскоре тот же «Мемориал» по нему признали иногентом. 

— Значит, это прошло в тот момент недостаточно замеченным мною. Потому что я не голосовала за «закон Димы Яковлева» еще и потому, что считала, что там находится реестр иноагентов, о котором вы говорите. Это поправками в закон «Димы Яковлева» было внесено потом уже в 2017 году, потом в 18-м.

— И тем не менее есть у вас идея, почему вас признали иноагентом?

— Я об этом просто не думаю. Мне это даже не интересно!

— А почему?

— Ну а что интересного в том, чтобы анализировать на ладан дышащий режим? Зачем думать, почему они выбрали меня в этот раз? Ну а почему они решили расправиться в центре Киева с моим мужем Денисом Вороненковым? Почему они думали, что им удастся таким образом убить нас двоих? Мне удалось выжить, слава богу, потому что Украина мне предоставила тогда охрану. 

Почему они с тех пор меня пять лет кряду поливали на каждом ток-шоу, на каждом своем пропагандистском эфире?! Люди или нелюди, с которыми я даже не была знакома, раз в неделю считали своим долгом прийти и наклеветать обо мне какой-то поклеп. Почему они это делали пять лет кряду? Чтобы на моем примере показать, что нельзя неуважительно относиться к этой чертовой кремлевской системе.

— Обычно к получению статуса иноагента приводят какие-то конкретные действия, часто — высказывания. Наверное, вам было бы полезно понять, что именно не понравилось, и продолжить тогда ту деятельность, которая особенно их и раздражает.

— Вероятнее всего, их раздражает во мне просто всё, потому что мне удалось быть совершенно от них независимой. 

Если говорить о том, кто настоящий иноагент, так это сам Путин. Вот эту тему, наверное, стоит разобрать, раз вам про «закон Димы Яковлева», акт Магнитского и даже про последствия, которые сейчас произошли в отношении Владимира Кара-Мурзы, неинтересно. Я считаю, что эта тема не может потерять своей актуальности хотя бы по той причине, что сейчас ему мстят чудовищным сталинским приговором. 

Давайте копнем тогда в прошлое Путина. Знаете ли вы, что он был завербован Штази (Министерство государственной безопасности бывшей ГДР. — прим. ред.)? В сети интернет гуляет его удостоверение, но преподносят это так, будто Путину так было проще проходить туда и что у КГБ и его младшего брата, Штази, была общая деятельность. 

Когда Ельцин назначил Путина директором ФСБ, то генералы из рук в руки передавали ксерокопии его согласия работать на Штази. Поэтому и кличка за глаза у него была «Штази». И, кстати сказать, он, конечно же, знал о том, что о нем так говорят, и его это очень тревожило. Он нервничал, потому что понимал, что [опасно] не только само согласие, но и другие доказательства его работы на Штази, и в том числе то обстоятельство, на чем или точнее на ком он попался в руки «Штази». Это тоже всем известно. 

Путин сдавал в Штази информацию о готовящихся операциях, резидентуре и ее агентуре. Вот чем на самом деле занимался Путин. И поэтому, когда он вернулся, то его перевели за штат, сделав просто помощником по международным делам проректора Ленинградского университета. Ровно по той причине, что он [до этого] занимался именно иноагентской деятельностью. Настоящей.

— Вы в эфире Breakfast Show говорили, что существуют документы, подтверждающие это. Почему их не показывают, если они существуют?

— Это вопрос не ко мне, а [к властям Германии]. Вы считаете, что должны были всё сжечь и уничтожить? Ну, у Путина были сравнительно неплохие связи, о которых можно судить по тем гонорарам, которые получают некоторые члены советов директоров, прежде находившихся в немецкой власти (имеется в виду, например, бывший канцлер Германии Герхард Шредер. — прим. ред.).

— Но вы точно уверены в том, что говорите?

— Мне это говорил Денис Вороненков, мой муж. Но так как его убили, то, по всей вероятности, вам просто придется исходить из того, что он так говорил. 

— Вы ведь в Россию возвращались и последний раз были там в 2021 году?

— Я не возвращалась, а коротко приезжала.

— А зачем приезжали (Максакова тогда даже участвовала в столь, по ее словам, ненавистных ей ток-шоу — прим. ред.)?

— Потому что мне казалось, что если я буду противодействовать попыткам отъема у меня недвижимости, то есть буду отстаивать свои законные права и интересы в суде, то это создаст мне потом почву для того, чтобы, когда уже появится [в России] какое-то правосудие в результате развала или переформатирования России, мои вовремя совершенные действия дадут мне возможность в будущем отстоять свои права на отнятую у меня недвижимость.

— Получилось?

— Нет, но будущее, о котором я говорю, еще не наступило, а в сегодняшнем разрезе временном я прекратила с момента полномасштабного вторжения вообще заниматься этим. Это смешно. Поэтому я просто больше не думаю о той недвижимости, которая осталась в России.

— А опасений, когда вы тогда возвращались в Россию, не было, что с вами что-то случится?

— Конечно, я думала об этом. Но мне не нравится идея, что я испугалась и с судейского этого боя дезертировала, дав тем самым основания всё у себя отнять.

— Я читал ваше интервью на «Свободе», когда не продлили ваш контракт с Мариинским театром, и мне почему-то показалось, что если бы вам предложили, допустим, вернуться в Мариинку, то вы могли бы остаться в России. Или я не прав?

— Вы абсолютно не правы.

— Почему?

— Мне это неинтересно. Я презираю их. Мне они отвратительны. Мне вообще удивительно — вы же вроде бы в Европе? Мне кажется, вы должны были бы всё понимать, а задаете такие вопросы.

— Сейчас-то понятно, но я же говорю про 2021 год.

— Я понимаю, что вы всё обо мне знаете гораздо лучше, чем я сама. Поэтому я вообще не понимаю, зачем вы решили брать у меня интервью, хотя могли бы просто написать обо мне что угодно. Как это делало российское телевидение, ведя разнообразные ток-шоу обо мне и без меня. 

Как бы вы относились к убийцам вашего близкого человека? Как бы вы относились к пропаганде, которая пять лет или больше даже кряду каждую неделю по нескольку программ производила с единственной целью очернить вас и лишить вас возможности жить привычной вам жизнью? 

Вы — публичный человек, певица, хотите выходить на оперную сцену и не хотите, чтобы пропаганда ездила за вами следом, как это было в Риге, на моем сольном концерте, когда они заявились даже туда и их пришлось выволакивать сотрудникам театра. 

Они пытались помешать моей карьере и моей жизни даже дистанционно. Какое может быть желание с ними [сотрудничать]? У меня нет стокгольмского синдрома. Не знаю, как ваши зрители или читатели, но я не понимаю вашей идеи о том, что мне могло бы такое предложение чем-то показаться привлекательным.

— Это просто предположение… В 2014 году вы Ксении Собчак говорили, что никогда не будете сожалеть, что вступили в партию «Единая Россия». Сейчас уже сожалеете?

 Тогда ничто не предвещало, что они до такой степени деградируют. 

Кто-то уже, наверное, видел признаки, но я тогда была больше всего озадачена тем, как мне спастись из моей большой трагической ловушки в личной жизни, потому что меня преследовал всеми криминальными способами отец, к сожалению, моих старших детей [криминальный авторитет Владимир Тюрин]. Все прекрасно знали, что с каждым разом его попытки убедить меня жить с ним всё больше и больше могут меня искалечить, но несмотря на, казалось бы, очевидное, никто не хотел с ним связываться — ни мои родители, ни брат старший, которому я очень много помогала в жизни.

Я поняла, что рассчитывать надо только на свои силы. И хотя сначала я отнеслась скептически к предложению баллотироваться в Государственную Думу от Астрахани, потому что это была, казалось бы, совершенно несовместимая даже с творчеством перспектива. Но, взвесив свою личную ситуацию и все связанные с ней риски, я подумала, что, может быть, это меня спасет. 

И действительно, на время моей каденции он физически мне не угрожал. Наверное, это единственное, что можно вынести оттуда [из членства в «Единой России»], — я осталась жива.

— То есть то, что в декабре 2014 года вы говорили, что не будете сожалеть о ЕР, объясняется тоже этим?

— Только. 

— То есть вы думали, что если вы скажете что-то другое, то вас выгонят из Госдумы раньше срока или что?

— Я считала, что это спасает мне жизнь. Если человек остался живой, то он не сожалеет о таком решении.

— Но это было уже после аннексии Крыма…

— Извините, пожалуйста! Я отсутствовала три недели во время подготовки и самого голосования по аннексии Крыма. И у меня пытались тогда многократно брать интервью на эту тему, но ни одно из них, естественно, они не смогли поставить в эфир.

— Я так подробно спрашиваю, потому что вы же стали депутатом в 2011 году, на тех выборах, против фальсификаций на которых восстали россияне. Считается, что это был последний шанс для России другой дорогой пойти. Поэтому интересно, не думали ли вы тогда, что состоять в «Единой России» — это плохо? Могли же выйти на Болотную, тот же Кудрин вот выходил.

— По спискам Астраханской области тогда не только я прошла, но еще вслед за мной прошел бывший мэр Астрахани [Сергей] Боженов — это небывалый для области показатель, ведь у нее никогда не бывало больше одного депутата. То есть я провела впечатляющую избирательную кампанию, потому что моя бабушка, народная артистка СССР Мария Петровна Максакова, родилась в Астрахани и очень запомнилась астраханцам. На улице Максаковой, дом 2, стоит новый оперный театр, ее имя носит зал в Астраханской филармонии. И вообще она очень много хорошего для Астрахани сделала. 

Вполне допускаю, что я в этот момент не слишком выныривала [в новостной поток] из этой избирательной кампании. И лично ко мне никто никаких претензий по поводу того, как я была избрана, не высказывал никогда.

— Я вас тоже не обвиняю, но…

— Теперь у меня вопрос, Илья, к вам. Как вы думаете, мне с вами очень интересно это всё обсуждать? Россия меня не интересует ни с какой стороны совершенно. Победобесие, весь этот абсурд, маразм… Я уверена, что уже идет агония этого левиафана, этого кадавра. 

Меня интересует победа Украины в войне. Я хочу, чтобы Украина как можно быстрее победила, чтобы у Украины было для этого достаточно вооружения. Я каждый день на каждом своем эфире призываю к увеличению поставок вооружения. Может быть, этим, кстати, я так отличилась, что они [в Минюсте РФ] меня заметили. Может быть, я эффективна в этом вопросе! Может быть, мне удается что-то сделать. 

Я пою в театре Днепра под обстрелами, ежедневными тревогами воздушными, которые проходят иной раз по пять-шесть раз в сутки. Скажите мне, пожалуйста, как вы думаете, в моей новой жизни есть место размышлениям о судьбе России и ее поворотам? Как вы считаете?

— Мне кажется, что тут есть о чем подумать. Например, о том, нет ли вашей вины в том, что произошло. Что вы, может быть, не ушли вовремя? Я спрашиваю о том, чувствуете ли вы свою ответственность.

— Пока я там находилась, я себе создала массу врагов, я довольно жестко демонстрировала свою нелояльность, в том числе вела постоянную борьбу с [экс-министром культуры Владимиром] Мединским, чтобы не позволить ему провести дискриминационные законы против артистов. 

Был при мне подписан, кстати, действующий ныне закон о меценатской деятельности. Я не давала разрушить систему специальных музыкальных школ. Я, конечно же, могла бы, если бы проявляла большую лояльность, быть бенефициаром своего положения. Но я, напротив, с ними была в конфликте, это всем известно. 

Когда мы поженились с Денисом Вороненковым, все говорили, что из нас двоих оппозиционер — это Маша, а не Денис, который находится во вроде как оппозиционной КПРФ. Но у него другая была история: он просто очень много о них знал, он был им опасен, потому что расследовал очень много преступлений путинского режима еще тогда, когда работал в ФСКН у Черкесова. 

В нашем с ним союзе получилось то, что он знал о них подноготную, которую поведал мне, а у меня была довольно яркая политическая независимость. К сожалению, это привело к тому, что озверевшая репрессивная машина в итоге дотянулась до Киева и убила Дениса. 

После этого если вы считаете, что я еще чего-то вам, простите, должна, то мне это просто смешно слышать. Они меня обворовали до нитки. Они убили моего любимого мужа, они угрожали мне все эти годы. Это чудо, что я жива вообще после всего этого натиска. И единственное, чем я живу каждый день помимо реванша, — это радость, что я могу отблагодарить Украину, что я могу быть полезной Украине в силу того, что я многих из этих подонков знаю лично.

— В Украине вам никаких таких претензий не предъявляют и за то время не спрашивают?

— А за что мне можно предъявить претензии?

— Сейчас все россияне, оппозиционеры, которые уехали, обсуждают свою меру ответственности и вины. Кто насколько виноват в том, что произошло, что надо было, может быть, делать больше. Обсуждают, достаточно ли они ходили на митинги, например.

— Илья, я поняла ваш вопрос. Здесь есть два аспекта. Один — это то, что многим оппозиционерам неуютно, потому что они уехали из России против своей воли и сделали это совсем в недавнем прошлом. Им просто трудно встроиться: страны у них больше нет, и поэтому они рассматривают, где и как они могли что-то сделать не так.

Что касается меня, то я уехала [из России] в 2016 году. И уже после того, что они сделали с Денисом, я поняла, что хоть мне и удалось выжить, но какую-то часть меня они убили тоже. И я с ними разорвала и морально, и психологически всё, что меня могло с ними связывать. 

Не думайте, пожалуйста, что это просто, например, когда вас лишают старших детей, потому что я была хорошей мамой этим детям. Меня, например, останавливали мои учителя и говорили, что я просто всю свою карьеру окончательно загублю, если буду столько времени заниматься детьми дома.

Поэтому тем, которые удивляются, что они уже не в состоянии встроиться, это решение надо было принимать раньше. 

Теперь по поводу того, можно ли было или нельзя противостоять [режиму], и потому всё так получилось. Вы знаете, я на своем ютуб-канале сняла уже десятки интервью с теми людьми, которые видели первые шаги Путина и не могли не замечать криминальность его наклонностей. Они называли такие причины [ухода России от демократии]: стечение обстоятельств, психологические особенности Ельцина, который был приверженцем, несмотря на красивые демократические лозунги, номенклатуры, который тяготел всё равно к привычному до этого образу жизни. 

Плюс все системы, которые были выстроены предыдущим коммунистическим режимом, разрушены не были. Не было суда над КПСС и КГБ, не было люстрации. Наверное, винить надо всё-таки тех, кто не дожал тогда. 

— Недавно все обсуждали прослушку Иосифа Пригожина и сенатора Ахмедова, делая основе этого разговора выводы о настроениях в российской элите. Вы же со многими знакомы по старой, так сказать, жизни. Там правда все так настроены?

— У меня уже много лет вообще нет контакта ни с кем оттуда. До полномасштабного вторжения еще были какие-то иллюзии по поводу того, что я смогу наладить отношения со своими детьми несмотря на то, что их настраивают против меня. И если до февраля 2022 года я хоть что-то могла вам поведать о настроениях [в элите], то после — нет. 

Думаю, что если бы я попыталась даже узнать что-то, то вряд ли бы мне кто-то сказал хоть грамм правды. Потому что меня, конечно же, они давным-давно воспринимают как полностью отрезанный ломоть, как человека, который болеет всей душой за Украину. 

— Но раньше же общались. Интересно, почему многие деятели культуры не то чтобы яростно поддерживают войну, но всё-таки продолжают работать? Например, худрук МХТ имени Чехова Константин Хабенский. Как вы считаете почему? 

— У меня нет этому объяснения! Когда происходит чудовищное преступление, сопоставимое только со Второй мировой войной, те, кто читали историю, знают примеры из прошлого, знакомы с хорошей художественной литературой, не могут не понимать, в каком чудовищном преступлении, даже отмалчиваясь, они всё равно участвуют. 

С Хабенским сначала было всё не до конца понятно, потому что он всегда натягивал на себя маску Квазимодо, но вроде с благородными намерениями. На виду были его посты про утрату супруги, про его мировоззрение, какая-то глубокая философия, даже какие-то христианские ценности. И тут вдруг он выгоняет из театра Дмитрия Назарова, что примечательно, с супругой, которая пошла прицепом как сопутствующий товар для того, чтобы удовлетворить, наверное, кого-то на Старой площади. 

Для меня это пошло вразрез со всем тем, что Хабенский говорил об отношении к женщинам, к жене своей, к супружеству. Мне показалось, что всё то, что говорилось им много лет, диссонирует с его поступком по отношению к жене Дмитрия Назарова. 

— История с Евгенией Беркович [и Светланой Петрийчук] — это предупреждение таким, как Хабенский, что неприкасаемых нет, и даже за художественное произведение можно отправиться в СИЗО?

— С ней вообще какая-то сталинская история. Репрессивные меры по отношению к собственным гражданам не находят рационального объяснения. Мне это непонятно. 

Но я также не понимаю и граждан, которые, не знаю, на что рассчитывали. Они же тоже, наверное, видели, к чему дело идет.

— Так я вас и спрашивал: вы же тоже в начале 2010-х не понимали, к чему дело идет, хотя многим было уже понятно.

— Я, действительно, не из тех, кто понял первым. Конечно, нет. До меня начало доходить позже. 

Вопрос был только в том, будет нам просто не по дороге или мы пойдем в диаметрально противоположных направлениях. В 2014 году я поняла, что это всё, и моя единственная мысль была, куда и как оттуда бежать.

— Вы себя сейчас русской певицей называете?

— Нет. Да и у меня в принципе мало поводов называть себя русской певицей. Единственное, что раньше позволяло так меня назвать, — это то, что я в России получила певческое образование. 

Национальность обычно считается по отцу, а у меня отец — немец по гражданству и выходец из стран Балтии по крови, поэтому там ни грамма русской крови нету. Бабушка Зинаида родилась в Умани (город в Украине. — прим. ред.). Во время Второй мировой она спасла, спрятав, двух евреев, и многие предполагали, что она просто очень тщательно скрывала [свое еврейство], потому что ее дома называли Роня, а не Зинаида. Она в Праге познакомилась с Эриком — моим дедушкой-латышом, который был сыном капитана небольшого судна, которое курсировало между Финляндией и Латвией. 

Поэтому меня, конечно, воспитывали совсем иначе. У меня были гувернантки-немки: с шести лет ко мне каждый год приезжала новая студентка из Германии. 

Мама же мною начала заниматься, когда мне исполнилось 12 лет. Это объясняется не только ее занятостью и небольшим желанием тратить на меня время, но и тем, что я жила первые шесть лет на даче, а потом вторые шесть лет у нас было две квартиры, одна под другой. И пока нижнюю квартиру не поменяли на другую этажом выше и не прорубили между ними двери, я с мамой, в общем-то, и не жила. 

А потом, когда уже в 12 лет я с ней познакомилась как следует, тогда, наверное, и произошло какое-то погружение именно в эту сторону (русскую — прим. ред.). Но мама не знает, кто ее отец, — отсюда ее попытка придать себе дополнительного флера — возбудить мозг и страсть поэта Вознесенского тем, что она, возможно, Людмила Иосифовна (дочь Сталина — прим. ред.). 

Это сплетня, которую она распустила сама о себе, но я не поленилась и сдала ДНК-тест (Максакова также обсуждала это в эфирах российского гостелевидения — прим. ред.). И вы знаете, самое парадоксальное (смеется), что тест выявил, что меньше 2% русской крови! У меня в основном восточные Карпаты, немножко есть Германии, большая скандинавская часть и, как ни странно, 10% Великобритании (с торжеством). Видимо, бабушка кого-то себе нашла из Соединенного Королевства!

— Мой вопрос был скорее не о национальности. Вы всё-таки были российской певицей, а теперь принципиально хотите отказаться от этого в связи с происходящим?

— Люди и без оснований это делают, а у меня просто нет такой связи. Я могла бы с таким же успехом с самого начала говорить, что я — немецкая певица. И это было бы абсолютно так же обосновано.

— Есть такое понятие — «хороший русский». Понятно, что его сейчас в кавычках используют, но тем не менее. Есть, кажется, смысл показывать, что русские люди бывают и такие, которые поддерживают Украину.

— Я считаю, что оправдывать русских не нужно вообще. Это просто контрпродуктивно и неправильно. Для меня, например, честь называться украинской певицей, потому что я уже семь лет живу и работаю в Украине, в украинских театрах. И меня называют украинской певицей даже в «Википедии». 

Я могу приехать в прифронтовой Днепр, пробыть там почти месяц (интервью записывалось в два приема: в первый раз Максакова была в Днепре, во второй — на западе Украины. — прим. ред.), спеть много спектаклей, и я прекрасно понимаю все сопряженные с этим риски. Но для меня это большая честь разделить с мужественными героическими украинцами выпавшее на их плечи бремя. 

Дело не в том, русский ты или нерусский, и не нужно рассуждать, хороший или плохой. Если вы отважились пойти воевать за Украину, если вы финансируете ВСУ, если вы информационно помогаете Украине, чтобы она получила больше вооружения, то вас уже никто не будет спрашивать, русский вы, хороший или плохой. Как только человек встает на сторону добра и света, все вопросы к нему отпадают.

— А куда-то в Европу или США ехать петь вы не хотите?

— Пока идет война, я из Украины вообще уезжать не хочу. Конечно, у меня было много предложений куда-то поехать, но у меня, во-первых, ребенок в Украине, и мне неспокойно уезжать. Во-вторых, что касается моих зарубежных планов, то в них очень резко три года назад вмешались пандемия и, как ни странно, культурный российский десант. 

Вообще, меня в Украине переучили петь более высоким и более, так сказать, козырным голосом: народная артистка СССР Мария Стефюк сделала из меня другую певицу, совершенно другого человека. Теперь я пою партии, на которые всегда не хватает хороших исполнителей. В Америке у меня всё начало быстро развиваться, со мной мгновенно подписали контракт Spotlight Artist Management, но дальше начались совершенно гадские вещи. 

Он лично не погнушался прийти в крупное агентство, которое еще до Spotlight хотело со мной заключить контракт, и сказал: либо она, либо я. В Spotlight рискнули, но, когда дело доходило до разговоров с театрами, начинали работать эти силы. 

Украинский бренд теперь позволяет мне перешагнуть эти вещи, да и к Гергиеву уже никто не прислушивается, но с моей стороны это было бы неправильным. Когда страна, которая столько мне дала, оказалась в беде, то я хочу остаться здесь и своими ежедневными эфирами помочь добыть победу как можно быстрее.

— В декабре сезон в Ла Скала открылся оперой «Борис Годунов», а заглавную партию исполнил российский бас Ильдар Абдразаков, что привело к акциям протеста. Это нормально, что российским артистам дают выступать в Европе?

— Колыбель мировой оперы не нашла более подходящего спектакля в ходе кровопролитной войны, когда Россия напала совершенно немотивированно, необъяснимо, с чудовищной жестокостью и устроила мясорубку в центре Европы! Конечно, это ненормально!

Вы же прекрасно понимаете, что за иголкой следом идет нитка. [Директор Эрмитажа Михаил] Пиотровский говорил, что российская культура — это российский культурный десант. И это всегда так было. Леонид Надиров был бессменным директором Вагановского училища, хотя все прекрасно понимали, что он глава отдела по отказникам Пятого управления КГБ СССР, у которого когда-то начинал работать Путин. 

Это тоже война, просто на другом фронте. Когда они создают, отбирают, финансируют звезд, то там всегда мутные потоки денег. Анна Нетребко, правда, уже лет 15 назад, пела очень впечатляюще. Конечно, теперь уже о ней этого и не скажешь. Но тем не менее даже тогда, когда она покоряла много разных сцен, ей помогал Альберто Вилар. Это мутный музыкальный финансист, который сидел в итоге за мошенничество. Он очень тесно сотрудничал всегда с Гергиевым, и когда Вилара посадили, тот написал поручительство и при всей своей скаредности сказал, что готов за него заплатить залог. 

Помните Шабтая Калмановича? Вилар — такого же типа решальщик, который пропихивает российскую культуру за российские же деньги, но делает вид, что это не российские деньги, а что это он сам меценат. 

Такие подставные лица — это часть работы Россотрудничества, которое открыто финансировало присутствие русского репертуара на сцене известных театров вроде Метрополитен-опера. Это в форме поддержки театра делается, но, естественно, что без этого русского репертуара в таком количестве бы не было. 

— А это плохо?

— Если в каком-то большом театре готовится постановка русской оперы, то очевидно же, что лучше, чем русские певцы, никто арии не исполнит. То есть вы создаете оказию, и туда уже едет весь этот десант, потом аристократия, бизнес, чиновники приходят на эти фактически русские вечера, а дальше уже любая форма внедрения зависит от их подготовки. Это всегда делалось именно с этой двойной целью. Сейчас обязательно нужно бороться с этим культурным мейнстримом, который не сам по себе возник.

И еще про Ла Скала. Итальянских опер несопоставимо больше, чем этих русских названий, которые удалось впихнуть в мировой репертуар. Русских опер максимум на две руки, да и то если с балетами. И не нашли ничего более подходящего, чем «Борис Годунов»? Да еще пришли премьер-министр Италии и глава Еврокомиссии. Мне кажется, что это…

— Неуместно?

— Неуместно.

— А что делать? Отменять русскую культуру, как призывают многие украинские и проукраинские активисты? Прекратить ставить русскую классику?

— Надо прекратить, потому что это негуманно, это аморально и неэтично! 

 Посмотрите объемы, созданные, не знаю, Шекспиром, Гете или Петраркой! Вот доля культуры и экономики у страны, как правило, сопоставимы. Участие России в мировой экономике — примерно 2–2,5%, и в таком же приблизительно количестве присутствует, несмотря на все попытки ее распространять, эта самая русская культура.

Не думаю, что мировая культура заметит, если хотя бы на период войны русских названий не будет. Пока преступление длится, пока нет раскаяния, нет репараций! Может быть, на это уйдет поколение, может быть, и не одно, но до этих пор эти [русские] названия вызывают боль у тех, кто пострадал от российской агрессии. 

Надо всегда ставить себя на место того, кто жил себе спокойно в Буче или Мариуполе на тех землях, куда ворвалась людоедская машина. Их же миллионы, у кого просто украли всю жизнь, сровняли с землей города, убили родственников, покалечили. И вот они оказываются, например, в гостеприимной Италии и, проходя мимо театра, видят слова «Борис Годунов». Что они должны чувствовать в этот момент?

— Вы слышали, наверное, что недавно в Вильнюсе кетчупом облили Виктора Шендеровича. Эти активисты сначала пытались отменить его выступление. Тоже правильно?

— Я думаю, что у Шендеровича, наверное, есть своя публика. Если узкий круг эмигрантов покупает билеты…

— Есть и другие представители российской культуры, которые ездят с концертами.

— Нужен индивидуальный подход в зависимости от биографии и позиции каждого по отдельности.

— То есть Бориса Годунова надо запретить, а условного Шендеровича разрешить? Но Модест Мусоргский-то точно не виноват в войне.

— Когда зарубежный театр финансирует большую постановку, предоставляя рабочие места россиянам для исполнения каких-то уже архивных произведений, то это явно совершенно не обязательно. Что касается какого-то современного исполнителя, то это его способ найти себе пропитание. Он таким образом не вовлекает в финансирование своих проектов большие европейские организации.

— А вы российские оперы больше не будете петь?

— Я еще раз повторюсь, что российские оперы составляли в моем репертуаре едва ли 2%, как и у любого певца. 

— А что думаете про деятельность экс-депутата Госдумы Ильи Пономарева, с которым дружил ваш покойный муж? В российской оппозиции неоднозначное отношение к методам борьбы, которые он пропагандирует.

— Я не связываю свою жизнь с Россией вообще — ни с прекрасной, ни с ужасной — ни с какой. Я вообще не вижу у России будущего, если честно. Для тех заложников, которые в силу обстоятельств проживают на территории этого террористического консорциума, было бы намного лучше, если бы Россия распалась и возникло много новых государств, на которых бы не было этой жуткой крови прошлых лет. Почему-то многими это воспринимается враждебно — так, будто бы на месте России ничего не будет. Будет!

Жители этого образования постоянно живут под репрессивным гнетом. Это еще с расправы над декабристами началось. Вспомните Бенкендорфа, Победоносцева, черносотенцев! Россия даже теоретически не сможет преобразоваться во что-то более гуманное, менее человеконенавистническое. 

Поэтому любая деятельность, которая связана с Россией, мне неинтересна. Оппозиционеры постоянно собираются [на конференции в Европе], но всё это представляется каким-то, знаете, философским кораблем в свободном плавании. Вот если бы они добились бы таких же результатов, как когда-то «Демократический союз» во главе с Валерией Новодворской! Когда-то она смогла такую работу провести по расколдовыванию, что на Центральную площадь Ленинграда вышло 200 милиционеров на митинг против репрессий. Вот бы «Открытая Россия» (сейчас не существует, но речь явно идет о команде Михаила Ходорковского. — прим. ред.), например, смогла бы достучаться и посеять внутри репрессивной машины семена [сопротивления], а не взывать без конца к безоружным! 

— То есть вы не считаете, что россияне сами должны свергнуть режим?

— Что может против сегодняшней репрессивной машины сделать безоружный оппозиционер? Кругом камеры по всему периметру, идентифицируется каждое лицо, причем Росгвардия аж до седьмого пакета санкций получала дубинки, водометы, слезоточивый газ из Европы! Ну как это возможно? Это, к слову, про премьеру «Бориса Годунова». 

Силы явно неравны, Путин выстроил аморальную систему, которая в силу беспрестанно работающей пропаганды пока еще имеет достаточную поддержку, к сожалению. Поэтому не стоит рассчитывать, что те, кто в России думают [про войну] иначе, могут без ущерба для своей жизни быть сколько-нибудь эффективными. 

 Именно ВСУ сейчас освобождают мир от этой чумы. Фактически на плечах воинов ВСУ сейчас лежит свобода всех этих европейских ценностей. Поэтому надо объединить все усилия вокруг помощи ВСУ, а рассуждения о том, какой должна быть Россия будущего, все эти декларации не нужны. 

Да и где там хоть слово про люстрацию? Кто говорит про референдум о выходе республик из состава России? Такие слова же никто не произносит (даже Съезд народных депутатов Ильи Пономарева на эту тему, действительно, высказывается весьма осторожно. — прим. ред.). Они говорят о каких-то ценностных категориях, хотя это надо было делать до полномасштабного вторжения. Украина тоже хотела мира, но теперь Украина хочет победы. Теперь у всех жертв этой страшной тоталитарной системы есть сила — ВСУ. Фактически ВСУ мстит за всё то беззаконие, которое творила сегодняшняя Россия, а раньше Советский Союз и Российская империя. 

— Пока, во всяком случае, Украина заявляет, что ее цель — выбить россиян с украинских территорий. Но если на этом остановиться, то вряд ли Путин сам уйдет в отставку. Нужно ли освобождать Россию с помощью оружия?

— Есть легион «Свобода России», в составе Интернационального легиона ВСУ есть отряд имени Джохара Дудаева — армия Ичкерии. Эти бойцы, воины света, которые сражаются на стороне добра, когда будет достигнута главная цель, разумеется, не остановятся. 

Армия Ичкерии, конечно, пойдет дальше освобождать Ичкерию. Это же логично. И если отряд имени Джохара Дудаева зайдет в Ичкерию, то через несколько дней она будет свободна. То же самое можно сказать о других более или менее крупных отрядах, которые удалось сформировать за это время. 

Нужно, мне кажется, думать о том, что развал или дезинтеграция России — стартовая точка, с которой начнется развитие каждой конкретной освобожденной части [России]. Поэтому я не вижу здесь никаких причин чего-то бояться. 

— Ичкерия не граничит с Украиной, и поэтому придется сначала пройти через другие регионы, где люди едва ли будут рады, если их будут завоевывать, и могут начать сопротивляться, как украинцы.

— Это не завоевание, это освобождение.

— Но они-то так могут это не воспринимать.

— Я думаю, что они это так и будут воспринимать. Я не думаю, что население будет сопротивляться. Мне почему-то кажется, что всё, что Путину рассказывал про Украину Медведчук, применимо как раз к России. Мне почему-то так видится, что те силы, которые после победы Украины пойдут дальше, [в России] будут встречать хлебом и солью.

— Я не большой любитель ютуба, но, когда готовился к интервью с вами, вдруг обнаружил, что вы, оказывается, стали плодовитым блогером, постоянно берете интервью. Вы же раньше, кажется, этим не занимались?

— Я и представить себе не могла, что буду этим заниматься. Когда началось полномасштабное вторжение, я гораздо больше присутствовала в инстаграме. Там я, разумеется, сразу же сказала, что мы все, даже те, кого они считают этническими русскими, будем стоять плечом к плечу с украинцами, защищать прекрасную украинскую землю от вторжения.

Я вела какое-то время эфиры в инстаграме, старалась донести правду о происходящем, потому что мне казалось в самом начале, что всё это происходит, потому что в России из-за пропаганды не знают, что творится на самом деле. Думала, что стоит только пробить эту стену, как все опомнятся и побегут на центральные площади, встанут в митингах и запретят Путину продолжать войну! Ведь даже против вторжения в Чехословакию в 1968 году при советской власти нашлись смелые. Но этого не произошло.

Потом я была просто в оцепенении от восторга из-за того, как украинцы сопротивляются, потом были достигнуты определенные победы: удалось выгнать врага с Киевщины, Харьковщины, Херсона. Дальше была большая надежда на западное вооружение, что оно хлынет огромным потоком, как во времена ленд-лиза во Вторую мировую войну, и победа будет добыта еще в 2022 году. 

Но к лету у меня возникло гнетущее чувство, что западные партнеры медлят, а местами даже не выполняют взятых на себя обязательств. Это и побудило меня переформатировать свой скромный канал оперной певицы с 5000 подписчиками, куда я раньше выставляла исключительно узкопрофессиональные вещи. Я, конечно, волновалась, потому что это была новая совершенно для меня сфера. Я не понимала, станут ли меня вообще слушать, но кое-что быстро стало удаваться. 

Например, я поняла, что идет какая-то возня по поводу снятия санкций с разных одиозных типов, в том числе [главы «Альфа-групп»] Михаила Фридмана. Я сразу стала везде рассказывать о том, почему это неприемлемо и невозможно. И знаете, как я была удивлена, когда спустя, наверное, полгода выяснилось, что ровно тогда, когда я почувствовала что-то нехорошее, куча так называемых оппозиционеров по немыслимым для меня причинам начали подписывать письма в поддержку спонсора войны. А по-другому Фридмана нельзя никак назвать! 

Разумеется, когда я стала понимать, что я в этом вопросе эффективна, это придало куража и вдохновения, хочется делать больше. 

— Что, например?

 вынуждают своих чиновников реагировать на свои запросы. 

Еще я поняла, что митинги — это, конечно, хорошо, но есть еще интернет. У каждого политика, например, у президента США Байдена, который уже давным-давно мог бы дать Украине самолеты F-16 и ракеты ATACMS, есть твиттер. Почему бы людям каждый день не тратить максимум 10 минут на то, чтобы писать ему: «Дай Украине F-16. Мы требуем предоставить Украине ракеты ATACMS». Канцлеру Шольцу надо писать: «Дайте больше «Леопардов»». Каждый запрос военно-политического руководства Украины нужно сопровождать такой твиттер-кампанией. 

Гангрена лечится ампутацией, и чем она дальше ползет, тем больше наносит совокупного вреда. Украина каждый день теряет своих лучших сынов и дочерей, поэтому чем быстрее будет добыта победа, тем лучше будет всем здравомыслящим людям на Земле.

— А после войны продолжите карьеру ведущей?

— Когда что-то получается, сложно бросить то, во что много вложено сил и труда. Наверное, тематика блога поменяется, ведь Украине нужно будет восстановление. Кроме победы хочется, конечно, еще и расцвета, хочется увидеть процветание Украины. Она это заслужила.

— В одном из последних эфиров вы армию России и Путина назвали «собачкой с маленьким членом». Вы не боитесь после таких высказываний за свою безопасность?

— Я сказала (хитро улыбается), что это кобеленок-чихуахуенок, который очень громко тявкает, пропаганду развел такую очень дерзкую, задиристый такой, но всё равно сам по себе гомункул, крошечный, злобный, но несостоятельный, очевидно. И в этом смысле я просто подтвердила то, что и без моей помощи, кажется, видят уже все, кто читает новости. 

Что касается страха, то мой папа всегда мне говорил: «Страх — плохой советчик, потому что парализует и мешает вам действовать эффективно». Мне начиная с 2016 года неприкрыто сыплются угрозы, и надо просто научиться на этом фоне жить, действовать и быть эффективной. Разумеется, бывают такие периоды времени, когда мне говорят посидеть дома пару недель, а то и с месяц.

После того что случилось с моим мужем Денисом Вороненковым, бравада становится совершенно неуместной. Но я могу быть очень даже эффективной, не выходя из этой комнаты, в которой сегодня с вами разговариваю. Я могу в ней учить свои оперные партии, вести блог, общаться с журналистами, давать нужные интервью и продолжать действовать. 

Мы все в Украине, даже те, которые фактически не мобилизованы, всё равно чувствуем себя мобилизованными. Безусловно, жизнь продолжается: кто-то женится, у кого-то рождаются дети. Но в целом мы все в тонусе, обращаем на всё внимание и таким образом повышаем общую безопасность. 

Полная же безопасность возможна только после крушения кремлевского режима, и если я хочу безопасности, то я должна еще быстрее и увереннее идти сквозь ад. По завету Черчилля!