«Вторжение»: дневники первых месяцев войны

Первой стала вышедшая в 2023 году сразу на русском, украинском и французском языках книга «Вторжение». Это дневники первых двух месяцев войны: несколько недель под обстрелами в Харькове, эвакуация во Львов, возвращение Ольга Ладыженского в поселок ближе к родному городу.

Попеременно 59-летние писатели фиксируют, как война вторгается в мирную жизнь харьковчан и как быстро происходит парадоксальное привыкание (возраст указан на момент написания книги). Спускаться в бомбоубежище надоело уже на второй день. Звуки обстрелов уже 26 февраля люди на улицах воспринимают как фон. Через пару дней у Конного рынка падает неразорвавшаяся ракета: «Безбашенные харьковчане ходили вокруг, фотографировали ее, пока не приехали саперы. Те ахнули и всех прогнали».

В марте, уже в эвакуации, мирная жизнь города Днепра кажется Дмитрию Громову «противоестественной». Противопоставление тыла и войны типично для наблюдателей многих войн, оно возмущает милитаристов. Но Дмитрий не ругает других, а анализирует себя: «Странное ощущение. Да, это замечательно — что в охваченной войной Украине остались такие города. Где продолжает идти нормальная жизнь. <…> И в то же время ощущается в этом что-то неправильное. Какой-то сюрреалистический сдвиг реальности. <…>

Сквозная линия — самоорганизация перед лицом угрозы, показавшая силу украинского общества. Огромные очереди для записи в тероборону. Работа коммунальных служб. Волонтеры развозят по городу собачий корм, детям дают фрукты (бесплатно), грузинские и армянские рестораны выпекают для солдат лепешки и шашлыки по особому рецепту — чтобы дольше хранилось. Люди делятся советами, как защитить стекла окон при взрывах. Например, только прикрыть их и поставить пластиковые баклажки с водой, чтобы они придержали резкое открытие от ударной волны, а «наш читатель из Одессы прислал фото, где его окно в такой же ситуации защищают книги Олди. Даже не знаю, что тут сказать».

Всё то же самое в эвакуации: по мере движения знакомые передают еду, продавщица из придорожного кафе вручает детям кулек свежих пирожков. Во Львове знакомые помогают найти временное жилье, магазин секонд-хенд бесплатно одевает беженцев. В эвакуации оба автора вовлекаются в волонтерство, в сборы средств для гуманитарной помощи, в работу над сборником украинских фантастов для словацкого издательства (на русском, украинском и английском): «Грустно, что потребовалась кровавая война, развязанная российскими властями, чтобы зарубежные издатели заинтересовались творчеством украинских авторов. Прекрасно понимаю, что ни малейшей вины издателей в этом нет, и, конечно же, благодарен тем, кто берется издавать украинских авторов, — но всё равно грустно…»

Россия и ненависть

Конечно, Россия стала врагом.

Олег Ладыженский не находит слов, как объяснить внуку, что россияне бьют не только по военным, но и по гражданским. В условиях такой войны для него неприемлемо уехать и отсидеться в России, как предлагали ему некоторые. Однако, пишет Дмитрий Громов, иначе воспринимаются те россияне, которые пишут слова поддержки и извинения:

Не меньше Олди благодарны читателю из Белгорода, который каждый раз, когда российская авиация показывалась в небе и летела бомбить Харьков, писал, чтобы авторы успели укрыться в убежище.

Писателям сложно переходить на украинский язык, но в новых условиях говорить на нем — признак патриотизма. Хотя даже в Западной Украине язык врага не вызывает отчуждения: «Хозяйка говорит по-украински, я тоже перехожу на украинский, хотя в Харькове со всеми обычно общаюсь по-русски. И хозяйка, и риэлтор — тоже весьма приятная в общении женщина — предлагают мне говорить по-русски, мол, их это совершенно не смущает» .

Но война рушит отношения, и связь между трагедиями здесь и соучастием в пропаганде там переживается остро. Снаряд уничтожает дом Николая Макаровского, председателя местного фестиваля фантастики «Звездный мост», и Олег Ладыженский записывает: «Злая ирония судьбы: снаряд прилетел с той стороны, откуда в гостеприимный Харьков на “Звездный мост” много лет подряд приезжали российские писатели-фантасты. Ели-пили, выступали на семинарах и лекциях, любовались праздничным фейерверком. Многие из них сейчас подписали открытое письмо в поддержку войны, публично одобрив варварские обстрелы Харькова. Письма и снаряды — страшное соседство» (вероятно, речь идет об этом письме. — Прим. ред.).

Трагедии людей здесь, в Украине: «Девочка-старшеклассница из Мариуполя вместе с отцом. Не отпускает отца от себя дальше, чем на два метра. Если такое случается, у нее начинается паническая атака и истерика. При резких звуках падает на пол и кричит». А из России доносятся голоса бывших знакомых: «Ну усугубляется еще из-за мирняка и инфовойны. Если бы наши как американцы действовали, разбомбили бы всю Украину на фиг... А нам же надо честь соблюдать и все дела...».

Вместе с дневниками опубликован блестящий мистический рассказ «Питомец». Боец ВСУ на фронте, в лесу, подбирает раненую собаку и ухаживает за ней. Она оказывается демоном, который втихую питается трупами, а во время атаки россиян бросается на них и начинает их поедать. Это становится переломным моментом: демона приходится уничтожить. Метафора прочитывается довольно строгая: как бы ни был эффективен демон (воплощение ненависти) в противостоянии врагу, попробовав на вкус живую человеческую плоть, он становится опасен и для самих украинцев.

«Дверь в зиму»: сборник фантастических рассказов о войне

Сборник рассказов «Дверь в зиму», написанных преимущественно в 2022 году, логически продолжает дневниковые записи. Олди шаг за шагом нащупывают образ не тотального национального единства, а соединения, взаимодействия множества людей перед лицом общей угрозы. Вместо непроницаемого национального «тела» — полотно, сотканное из множества нитей. По закону жанра на помощь постоянно приходят высшие силы: война разрушает земной порядок, а потому наш и потусторонний мир теперь взаимодействуют всё интенсивнее. Здесь нет обожествления украинской нации, ее религиозной мифологизации — мистический жанр утверждает принципиальную независимость этих двух порядков: люди могут открываться чему-то высшему и неизведанному, однако чем дольше и глубже взаимопроникновение, тем губительнее в какой-то момент оно становится и для людей, и даже для потусторонних сил.

Так, в рассказе «Ангел по имени Чуйка» подразделение ВСУ спасается при небесном заступничестве. Какой избитый сюжет! Но обратите внимание: в «тотальной» литературе он стал бы утверждением о единстве армии и Бога (в духе «мы русские, с нами Бог»), а у Олди персональный ангел-хранитель после гибели подопечного долго сомневается и лишь потом становится под губительные для него — в буквальном смысле — российские пули (сборник «Дверь в зиму»).

Или немолодой пиарщик из рассказа «Малый круг»: ожидая призыва, он находит отдушину в организации волонтерской помощи, становясь частью живой, пульсирующей кровеносной системы, где города — это множество сердец, вены — дороги, едущие по ним волонтеры — клетки крови, а коррупционеры и лжеволонтеры — тромбы. В мистических видениях герой может буквально чувствовать, где будет угрожать удар волонтерам, по каким дорогам лучше не ехать, однако бурная работа, вызывающая эйфорию, и эта интенсивная связь приводят героя в конце рассказа к инсульту — всё же это напряжение требовало нечеловеческих усилий («Дверь в зиму»). И даже после победы, когда и даже когда Россия будет побеждена,, нужны будут жизненные силы граждан для того, чтобы ее сдерживать («Идущие со мною»).

Высшие силы готовы протянуть руку помощи даже российскому оккупанту: в рассказе «Пополнение» призрак деда, пережившего Вторую мировую, спасает от смерти одного из российских солдат, который не мародерствовал и не убивал. Его же товарищи погибли на минном поле, где 80 лет назад погиб взвод СС.

Конечно, в некоторых рассказах российские солдаты выведены в качестве мародеров и преступников, однако на общем информационном фоне даже удивительно, что Олди не создают наполненный ненавистью образ врага. Наоборот, рассказ «Пополнение» больше про попытку одного из оккупантов остаться «чистеньким». Другой рассказ, «Кутный» (где брошенный хозяевами пес встречает оккупантов), — про невозможность поверить, что люди-хозяева могут быть и врагами.

Образ поствоенного будущего представлен в повести «Идущие со мной». Россия — Мордор, вокруг которого выстроена глухая стена. На всех уровнях, включая физический и химический, это другая страна, другое пространство, куда нельзя проникнуть, и неизвестно, что вообще там происходит. По лекалам жанра о субреальностях задача решена элегантно: Мордор помещен в иное пространство, а борьбу против него ведет в своем мозгу погруженный в кому ветеран-инвалид, и в своих фантазиях он снова полноценный герой. Прозрачность метафор, однако, позволяет проговорить уже летом 2022 года две проблемы. Политическая: горизонт желаемого и возможного будущего — отгородиться от России и перевести противостояние на иной уровень. Человеческая: от войны легко уйти физически, но сложнее вывести ее из себя.

Подчеркнем, что Олди не создают одномерных персонажей. Как нет льющейся ненависти к россиянам как таковым, так нет и фанерных украинских героев. В рассказе «Ангел по имени Чуйка» боец ВСУ Левченко испытывает моральное неудобство от того, что их часть размещалась близко к деревне, из-за чего после обстрела вражеская ракета попала в коровник: «Это из-за нас, подумал Левченко. В нас целили, а влепили по селу» (сборник «Дверь в зиму»). Так и пиарщик-волонтер из «Малого круга» испытывает сложные чувства перед возможным призывом: «Не то чтобы он рвался в армию. Понимал: толку от него там будет немного. И всё же втайне надеялся: раздастся звонок и всё решится само собой. Исчезнет проклятая неопределенность, канут в небытие самоедство, рефлексия, душевный раздрай. Он наконец-то будет при деле! При самом важном деле, какое только может быть, когда на твою страну напали. Он и боялся, и надеялся на это» («Дверь в зиму»).

Отдельный рассказ «Кассандры» посвящен двум прорицателям, которые, предсказывая будущее, постоянно сталкиваются с ответной жестокостью окружающих. Да, нет пророка в своем Отечестве до сих пор, принимать реальность тяжело и возникающая злость вполне объяснима, но кто сказал, что путь правды и доброты будет легким?

«Черная поземка»: мистический роман о военном Харькове

Вышедший в апреле 2024 года роман «Черная поземка» логически и тематически продолжает предыдущие книги. События переносятся в военный Харьков, а в центре внимания оказываются жильцы — души погибших во время войны горожан, которые не могут уйти в загробный мир. Многие из них замкнулись в своих раковинах, цепляясь за то, что дает иллюзию безопасности и спокойствия, терзают себя и губят живых, а затем деградируют, становясь добычей хтонической силы в виде черной поземки, которая питается ими.

Небольшая группа живых, не поддавшихся отчаянию, образует спасательный отряд. Он выискивает неприкаянные души, которые прячутся в разрушенных домах, на рабочих местах или в квартирах, чтобы помочь им совершить шаг в загробный мир. Два мира — человеческий и потусторонний — перемешались, а связующим звеном выступает подросток, единственный из живых, кто способен видеть жильцов и помогать им.

Метафоричность фантастики позволяет Олди напрямую работать с темой травмы, когда война еще длится, и проговаривать то, что могло бы привести к неоднозначной реакции, учитывая весь текущий социально-политический контекст. Отказ от прямолинейности — тоже форма заботы о близких и читателях.

Прежде всего, это роман о раздирающем душу горе, которое истощает или озлобляет, но неизменно парализует человеческую волю. Будь то страх выходить из метро, жизнь в злободневных социальных сетях или желание покончить с собой — авторы напрямую проговаривают некоторые формы существования вне жизни и смерти. Кого-то из жильцов держит ненависть к врагу или согражданам, других — неоконченные дела, третьих — переживания за близких. Перестать жить можно по-разному. «Русня. Сволочи. Всех убить, всех!» — кричит погибший профессор. «Буржуи гребаные! Олигархи! Война, а у них две машины на семью, три, десять», — орет другой жилец, подбивающий живого брата-бомжа сжигать машины горожан. «Надо ехать. Парни ждут», — твердит сидящий за рулем машины с гуманитарной помощью третий.

Нормальный мир состоит из отношений, эмоций, привязанностей и заботы. Но зацикленность и ненависть помещают человека в раковину, где он может лишь разрушать себя. История за историей авторы убеждают читателя, что только принимая мир и продолжая идти, сохраняя нормальность даже вопреки всему, можно жить дальше. В какой-то степени роман созвучен идеям философа Эммануэля Левинаса, пережившего ужасы нацистских лагерей Второй мировой.

Образ черной поземки дополнительно указывает на то, что может стать источником разрушения. Она неплохо владеет цифровыми технологиями, превращаясь в QR-код и предлагая спасбригаде «коммуницировать» и делить «кормовую базу». Да, это дополнительный привет авторов болтунам и пророссийским троллям из соцсетей. Черная поземка нападает и на живых людей — и вот уже простой связист рассказывает подростку небылицы о героизме и как он сбегал на фронт аж в 2014 году. И здесь опять виден гуманистический призыв и — при всем патриотизме военного времени — отрицание милитаризма, включая бездумное «геройство». Также черная поземка, ведя переговоры со спасбригадой, предлагает им жить ощущениями и эмоциями прошлого. Еще одна иллюзия, мешающая двигаться вперед.

Конечно, спасбригада — аллюзия на волонтеров. Их метод, «разговор по душам», — ненавязчивая отсылка к психоанализу. Жильцов нельзя тащить и заставлять — они должны сами сделать шаги по лестнице жизни… равно как и живые.

У романа открытый финал. Спасбригада прикована к Харькову, к родному городу и его людям. Жильцы постепенно исчезают, умирает черная поземка, а живым нельзя помогать, не навредив. Делать нечего, и один за другим члены спасбригады шагают по своим лестницам жизни вверх… и, оказывается, на новых уровнях бытия их ждет новая работа. Жизнь, человеческая и потусторонняя, продолжается.

Военная проза без ненависти

Дневники, рассказы и роман Олега Ладыженского и Дмитрия Громова — это произведения из-под огня и взрывов российских ракет. Да, это военная проза, это патриотическая проза, но, в отличие от разобранных нами ранее Z-авторов (будь до Владлен Татарский, Данил Туленков или тыловой Олег Рой), здесь нет и намека на струящуюся ненависть и казенную однозначность. Это произведения о доброте, нормальности, взаимопомощи и человеческих трагедиях. Ладыженский и Громов взяли довольно легкий жанр мистической фантастики, но использовали его для открытого разговора о войне, ненависти и травмах, очертив тот Рубикон, через который лучше не переходить.