А вас, Штирлиц, я попрошу вмешаться 

Два года назад «Кинопоиск» выпустил про телефильм видеоэссе под названием «Чем до сих пор восхищают «Семнадцать мгновений весны»». Центральная мысль звучит убедительно: несмотря на кажущуюся архаичность съемки, диалогов и методики построения сцен, «Мгновения» могут увлечь и современного зрителя — причем не ценителя «классики», а скорее фаната умных slow-burn триллеров. 

Сравнения Штирлица с Джеймсом Бондом, разумеется, провальны: общего у них только известность и желание их пародировать. Настоящее же западное альтер эго Штирлица — герои не Яна Флеминга, а Джона Ле Карре. Печальный, грузный, несчастный, очкастый — и притом невероятно опытный и безжалостный к врагам Джордж Смайли.

Видеоэссе заканчивается рассуждением о том, какие «актуальные параллели» зрители 1970-х могли увидеть между Третьим рейхом и Советским Союзом. Ну а завершающие реплики ведущего: «Для тех, чье детство и юность пришлись на семидесятые годы, сериал и сам стал олицетворением ностальгии. Этим зрителям как никому понятна грусть главного героя: ведь они тоже потеряли страну, в которой родились и выросли. <…> [Телефильм] не устарел и сегодня. Со временем из него ушла вся идеологическая актуальность, а на первый план вышла трогательная история о бесконечно одиноком человеке». 

С первым тезисом поспорить трудно. Несостоятельность второго очевидна.

Владимир Владимирович Штирлиц 

На обложке журнала «Коммерсантъ Власть» от 11 мая 1999 года — заголовок «Президент — 2000» и портрет Штирлица крупным планом. Портрет, заметим, в форме СС. Обложка стала результатом соцопросов, проведенных ВЦИОМ и «Ромир», «за кого из киногероев вы бы проголосовали на выборах президента». 

Вариант ВЦИОМ — Петр Первый, Глеб Жеглов, Жуков, Штирлиц. Вариант «Ромир» — Жуков, Штирлиц, Жеглов. Комментарии к выборке от «Коммерсанта» звучали вполне однозначно: 

«Лидерами наших кинотелевыборов стала четверка людей в погонах <…> Все они — и реальные исторические фигуры, и киноперсонажи — оказываются на поверку героями-победителями. Да и победы их — это не просто очередные вершины на жизненном пути, победы — это дело всей их жизни, в жертву которому приносится всё (в том числе и человеческие жизни). 

<…> Похоже, именно это и не позволило герою Вячеслава Тихонова подняться выше в глазах народа».

Уже позже, в самый канун выборов, журналисты писали: 

«Поначалу всё, что придавало хоть какую-нибудь сочность в целом довольно блеклому образу Путина, — это его шпионское прошлое. Работа в Германии, преданность Родине, скупая слеза по советским праздникам. <…> К маршалу Жукову Путин приближается с каждым днем войны в Чечне. И как только будет объявлено о ее окончании, возникнет миф: победа в «чеченской» войне — личная заслуга Владимира Путина. Этот миф закрепится в народном сознании точно так же, как миф о том, что Великая Отечественная была выиграна благодаря гению Жукова.

Первые черточки Глеба Жеглова в образе Путина проявились тоже в связи с контртеррористической операцией — знаменитое «замочим в сортире»… <…> Но первое место в предпочтениях граждан занял Петр I. И именно к этому образу Путин стремится — недаром в его кремлевском кабинете висит портрет Петра.

Выбор вполне логичен. С точки зрения многих граждан, мы сейчас имеем достаточно дикую страну, которую необходимо цивилизовать. То есть Путину придется делать то, чем занимался и Петр I. Недавно он уже начал прорубать окно из сортира на Запад: предположил, что Россия может вступить в НАТО (правда, тут же оговорился, что его слишком буквально поняли)».

Подгонка образа Путина под разведчика Штирлица — одинокого, скрытного, окруженного врагами, лишенного семьи и беззаветно преданного высшей цели, — конечно, скорее историческая байка, чем реальная политтехнология. Однако вот интересная идея, озвученная политтехнологом — Глебом Павловским, который как раз занимался публичным имиджем Путина в 1999 году:

«…Нет, ну какой [из него] Штирлиц. Но идея была в том, что кандидат в президенты должен появиться как будто бы из ниоткуда. Должна возникнуть реакция «ах». И у нас была идея, что кандидат появляется, расконспирировавшись: он был тут, но не мог вступить в действие, и вот теперь он выходит на сцену. <…> 

Не просто разведчик, а разведчик, вернувшийся с тайной миссии, причем работавший, обратим внимание, «в поле», с прямой угрозой для жизни, кстати, позволявший себе критиковать начальство, вспомним знаменитый монолог: «Они думают, если я не провалился за эти двадцать лет — значит, я всесилен. Хорошо бы мне стать заместителем Гиммлера. Или вообще пробиться в фюреры. Хайль Штирлиц!»

Столько лет отдавший служению Родине на далеких рубежах, он расконспирируется — и, как Одиссей, возвращается на свою Итаку… где обнаруживает кучу женихов своей законной супруги, Пенелопы. Нужно срочно «навести порядок»! А поскольку настоящая жена его — Родина, Россия, то и женихи, ясное дело, — это коррупционеры, олигархи и либерал-реформаторы, которые в погоне за «идеями» забыли о «народе».

Неважно, какое реальное влияние оказали соцопросы на ту президентскую кампанию, и неважно, насколько образ Штирлица тогда «попал в десятку». Важно, что сегодня — двадцать с лишним лет спустя — пророческая идея «интеллигентного силовика, вернувшегося с опасной и тайной миссии», оказывается довольно точной метафорой. И описывает простейшее, в сущности, явление: приоритет средств над целями. 

Обученный и умеющий врать, хитрить, изворачиваться, утаивать настоящие намерения, сталкивать людей, но не способный вести за собой, вдохновлять, управлять, делегировать — и доверять. Не имеющий политических ценностей и формулирующий их по ходу пьесы. С таким бэкграундом никакие, даже самые возвышенные задачи построения либеральной демократии западного стиля неосуществимы, потому что демократия, как известно, — это не цель, а процедура.

Переформулируем знаменитую поговорку про молоток и гвозди: если вы шпион, то всё для вас (включая и выборы, и переговоры, и реформы) — это спецоперация. 

«Ну какой из него Штирлиц!»

Сравнение Путина со Штирлицем может быть как удачной метафорой, так и пропагандистской уловкой. Ирония Павловского понятна: работа Путина в ГДР и работа Штирлица в Третьем рейхе, скажем так, слегка различались. Да и характер «нордический, стойкий», и интеллектуальная тоска, «не думай о секундах свысока», и трагически-героический настрой, и даже фатализм — всё это про человека, который пытался закончить самую страшную войну XX века, а не про его фаната, начавшего самую страшную (пока) войну века XXI.

Что данная характеристика значит на практике, можете себе представить. С другой стороны, у него был некоторый бонус: проведя 30-е годы за пределами СССР, Владимиров-Исаев-Штирлиц был вроде как не в курсе, что сталинский тоталитаризм по степени гуманности мало чем отличался от тоталитаризма гитлеровского. 

В книжной серии, впрочем, жизнь ему жестоко вернула это незнание: если открыть последний роман Юлиана Семенова «Отчаяние» (1990), то можно узнать, как закончилась карьера великого суперразведчика. Расстрел жены и сына по личному распоряжению Сталина, арест, гарантированная гибель — и только смерть вождя и арест Берии приводят к реабилитации и почетной пенсии. (Есть еще роман о позднем Штирлице, где действие происходит в 1960-е в Берлине, но написан он одним из первых, еще даже до «Семнадцати мгновений».)

Но кто сегодня читает эти книги? Иконический киноштирлиц в финале сериала имеет, в общем, возможность скрыться после успешно выполненного задания. Однако он выбирает продолжить работу и вернуться в Берлин, где его может ждать гибель — если не от рук коллег-нацистов, то под обстрелом соотечественников, которые уже очень скоро возьмут столицу рейха в осаду и пойдут на штурм. 

Этот поступок утверждает веру в окончательную (будущую) победу добра — и не за счет отчаянных героических жестов, а за счет ежедневной, рутинной, тяжелой работы. Похожие на Штирлица герои Ле Карре, о которых я упоминал выше, исповедовали одинаковые принципы, но в отличие от Штирлица они нутром чуяли отсутствие добра и со «своей» стороны, и в принципе тщетность шпионажа как такового. Знай Штирлиц о том, что происходит у него на родине, и знай он будущее из «Отчаяния» — вероятно, он нашел бы, о чем с ними поговорить.

Один из нас

В прошлом году в лидеры продаж российского книжного рынка выбились нон-фикшн книги о жизни простых людей в Третьем рейхе. «Мобилизованная нация», «Берлинский дневник», «В саду чудовищ» и так далее. 

Образ столицы, по которой постепенно и незаметно, на первый взгляд, расползается фашизм, столицы, которая ведет жуткую тотальную войну, но где-то далеко, очень далеко, и отголоски этой войны доносятся лишь в обрывках разговоров, в зацензурированных газетных сводках, во внезапном увольнении друга с работы и в задержании дальнего знакомого за антивоенный активизм. Этот образ легко рифмуется с Москвой — 2022–2023 и предлагает некоторый язык для разговора и осмысления происходящего.

О том, насколько такие сравнения адекватны, можно спорить — о некоторых аспектах этих споров мы уже писали. Но в случае, если мы всё-таки решимся закрыть глаза на противоречия и воспользоваться подобными аналогиями, то аналогия с местом Штирлица сегодня напрашивается сама собой.

Конечно, сегодня он не архетип русско-советского разведчика, который всё время хочет быть кем-то вроде Судоплатова, но по факту получается только ездить смотреть на шпиль в Солсбери. Он не сидит в резидентуре в Вашингтоне или в Брюсселе и не строчит донесения про то, сколько оружия НАТО собирается передать Украине. Разумеется, убежденный антифашист Штирлиц, склонный к рефлексии и идущий на компромиссы, но именно компромиссы (!) с совестью, уже давно отозван в Москву.

И здесь, в Москве, в 2021 году, он вполне себе понимал, что вскоре начнется.

В 2023 году корпоративная этика могла бы взять верх над соображениями чести и морали, наверное, и теперь уже он бы подписался под двуличным «права она или нет, это моя страна» и абсурдным «раз уж начали, надо закончить на наших условиях». Но в 2021-м — самом начале 2022 года, когда вдруг оказалось, что американская разведка знает о планах российского генштаба больше, чем большинство отечественной политической элиты… 

В тот момент шли открытые разговоры, нет ли в Генштабе «крота» из ЦРУ. Американского «крота»-нелегала, наверное, там нет. Но совестливые нормальные люди, осознавшие масштаб грядущей катастрофы и пытавшиеся по мере сил ее предотвратить, вполне могли быть. Скорее всего, они есть и там, и в Кремле, и в правительстве, и даже на фронте — до сих пор (Штирлиц тоже, кстати, посещал Восточный фронт). 

Вклад этих людей в сопротивление войне и, шире, антигуманной политике государства пока неизвестен и невидим и вряд ли станет известен в ближайшее время. С успехами «кротов» так всегда: их успех не в том, что нечто произошло, а в том, что чего-то не произошло, что-то, что могло случиться, успели предотвратить. Кого-то переубедить, какую-то информацию задержать или, наоборот, побыстрее передать, «слить» на Запад или в прессу — и всё в таком же духе.

В том, что такие люди есть, и они готовы помогать, и даже сейчас они вносят свой посильный вклад в победу добра, не думая о чествовании в будущем и не рассчитывая на снисхождение или признание, больших сомнений нет.

Так что, возвращаясь чуть выше, если вы задаетесь вопросом, кто же сотрудничает с ЦРУ из Генштаба или из политического руководства России, — то вот вам и ответ. 

Это новый Штирлиц.