— На сайте вашего проекта сказано, что после полномасштабного вторжения в Украину ситуация с правами людей с инвалидностью в России «становится катастрофической». Расскажите, какие свидетельства, подтверждающие этот тезис, вам удалось найти?

— Мы — молодой проект, только запустились, а сбору свидетельств мы и планируем посвятить всю нашу работу. Можно начать с того, что сама идея проекта была предложена человеком с инвалидностью из России, участником лаборатории инвалидности, которую я веду в Smolny, и горячо поддержана волонтерами и профессионалами, которые работают с людьми с инвалидностью в Россию. То есть людьми, которые эту катастрофу наблюдают своими глазами, что называется, «на земле».

Мы работаем с информацией из открытых источников и с сообщениями от свидетелей и жертв дискриминации. Пока эта работа наше предположение подтверждает. Мы видим, что все чаще в региональных СМИ появляется информация о том, что прокуратура вступилась за человека с инвалидностью. Для нас это сигнал: сфера помощи людям с инвалидностью не работает. Значит, человек может получить коляску, выплату или пандус только после того, как он обратится в прокуратуру и об этом напишут в газете. А сколько людей не в состоянии обратиться за помощью… Мы видим огромное количество сообщений о том, что система не работает. Фиксируем, как санкции ударили по людям с инвалидностью как по группе, которая остро нуждается в медикаментах. Видим, как люди с инвалидностью становятся политзаключенными и их права в заключении не соблюдаются.

— А как именно на права людей с инвалидностью влияет то, что страна, гражданами которой они являются, развязывает войну?

— С того момента, как в феврале 2022 года Россия полномасштабно вторглась в Украину, мы можем открыто говорить, что насилие и пренебрежение к человеческой жизни — теперь официальная политика российского государства. Для людей, которые защищают права любых меньшинств, это всегда очень серьезный знак. Когда государство говорит, что права человека для него больше не приоритет, это всегда значит — приготовьтесь.

Так и получилось:

Тут же это начало происходить в интернатах для людей с ментальными особенностями и другим типом инвалидности. Люди сразу потеряли субъектность и стали объектами в руках пропаганды.

Для нас, тех, которые занимаются правами человека вообще и правами людей с инвалидностью в частности, это всегда суперзнак. Когда понятно, что больше нет ценности человеческой жизни, мы точно знаем, что самые слабые пострадают в первую очередь, то есть те, чьи права и так были нарушены, те, кто и так не имел доступа к общественной среде, сервисам и институтам.

— А как это работает на практике?

— Первым делом Россия с помощью пропаганды постаралась расчеловечить «врага». Эта практика расчеловечивания тут же появилась в общественном пространстве и в общественной риторике. Быстро появилось представление о том, что кто-то — не человек, и к нему применимы некоторые меры, которые можно применять к нелюдям. С это момента в общественном поле появляется фашистское утверждение, что есть какие-то нелюди. Изначально речь о том, что можно это специфическое отношение применять только к врагу. Хотя эта концепция уже противоречит Конституции, Декларации ООН о правах человека, в которой говорится, что все люди имеют права и обладают человеческим достоинством по праву рождения. Когда появляется концепция недолюдей, эта позиция в обществе быстро становится узаконенной. Как только вы позволили себе дегуманизирующую риторику, у вас сразу появляется один человек, который достойнее, чем другой.

Поэтому дальше она распространяется на все другие сферы.

— Когда вы решили запустить проект «Список Фефёлова»?

— Мы стали понемножку его придумывать несколько месяцев назад, но эта идея назревала давно. С тех пор, как мы увидели, что Россия выходит из разных международных организаций, ассоциаций и институций, которые занимаются правами человека; когда стало понятно, что специального докладчика по правам инвалидов ООН в России можно больше не ждать. Мы знаем, что когда кто-то начинает что-то скрывать, то это точно история, как в интернатах: загородился забором и делаешь с людьми всё, что хочешь, — никто ведь не узнает. Мы знаем, что именно в такой обстановке и начинается насилие.

— Какую цель вы и волонтеры проекта ставите перед собой?

— Такую же, как советский диссидент с инвалидностью Валерий Фефёлов ставил перед собой: собрать и распространить информацию о правах людей с инвалидностью в авторитарном режиме.

Кроме этого, мне очень интересно, что сейчас будет происходить с инвалидами так называемой «СВО».

Я надеюсь, нам удастся найти и сделать публичными эти данные. Чтобы ни у кого не осталось иллюзий, что инвалид войны в России — это хоть сколько-нибудь ценная или значимая фигура для самой же России. Может, эти знания кого-то остановят от участия в этом преступлении.

— А кроме этого?

— Раньше я могла помочь какому-то конкретному человеку. Сейчас наш проект не такой. Он информационный. Я не живу в России и многие из наших волонтеров — тоже. Для нас вопрос, что же мы делаем с человеком, который обратился к нам за помощью, очень болезненный. Мне пишут: «Вера, дорогая, здравствуйте. Я в интернате, мне не дают встретиться с мамой, ко мне применили физическую силу, меня лишили дееспособности». Эти моменты для меня ужасно болезненные. Если в своей предыдущей жизни я понимала, что могу поехать к этому человеку в интернат, пойти к директору, начать скандалить, написать об этом статью, начать судиться или хотя бы привезти человеку пижаму и печенье, то теперь я могу только зафиксировать случай дискриминации в нашей базе.

Это очень депрессивный момент. Нам все пророчат очень быстрое выгорание. Надеюсь, нам удастся наладить хотя бы переадресацию таких жалоб в другие организации или информационные ресурсы. Это всё, что мы сейчас можем сделать.

Нужно понимать: наш проект — информационный, это база данных. Постепенно мы будем делать полученную информацию открытой. Я хочу, чтобы люди знали, что происходит.

— А как вам самой дается эта невозможность физически находиться рядом с теми, кому вы хотите помочь? И невозможность непосредственно, как раньше, прийти и спасти людей.

— Как и всем моим уехавшим из России коллегам, мне довольно тяжело. За долгие годы, когда я помогала людям с инвалидностью в России, со многими из них мы стали близкими. Некоторым из них удалось выйти из интерната, устроиться на работу, оказаться в семье. У кого-то уже появились дети, а я не смогла приехать в роддом с цветами. Кто-то вышел из интерната уже после моего отъезда, и я никогда не была у этого человека в гостях… И я не могу не думать, скольким людям можно было бы еще помочь, если бы я сейчас была в России.

У меня нет ощущения, что я России что-то должна, но вот этим конкретным людям как будто бы да. Так же чувствуют многие волонтерки, которые вместе со мной делают этот проект. Многие из нас поняли, что оставаться в России мы не можем, не хотим или не считаем возможным, но за людей, которым сложнее всего, нам страшно и больно. Хочется хоть что-нибудь на будущее для них сделать.

— А как вы планируете распространять информацию?

— Каждые месяц-два мы будем выпускать дайджест из информации, которую соберем за это время. Будем публиковать его и выкладывать для скачивания, чтобы каждый человек в России мог распечатывать его на листе А4, поделиться с коллегами, друзьями или оставить на столике в МФЦ.

У этого листка две цели: чтобы люди знали, что мы есть, и нам можно писать, и к нам можно обратиться, и мы те люди, которым есть до этого случая дискриминации дело. И второе: нам важно показать, что деньги на эту войну не берутся из кармана путинского олигарха — они берутся из аптеки, из больницы, из интерната, из центров дневного пребывания для людей с инвалидностью.

— Скажите, картина, которую вы сейчас наблюдаете в современной России, уже похожа на ту, что описывал Фефёлов в советские годы? Или всё же рано так говорить?

— Я думаю, государство будет использовать новые способы замалчивания, но концептуально мы придем к тому же самому, что и в советские годы, потому что тоталитарным режимам никакие меньшинства и инаковые люди не нужны. Я уверена, что

карательной психиатрией начнут пользоваться чаще, информации о людях в психоневрологических интернатах будет еще меньше, а голосов людей с инвалидностью станет совсем не слышно.

— А как и на что существует проект?

— Это на 100% низовая волонтерская инициатива. Нас несколько десятков женщин, почему-то так получилось, что в команде только волонтерки, которые несколько часов в неделю совершенно бесплатно работают на проект. Необходимые нам цифровые сервисы я оплачиваю сама. Если можно, я напоследок добавлю: мы всегда очень ждем новых волонтеров, можно написать на адрес проекта или мне лично, можно участвовать анонимно, у нас для всех найдется задача. И, конечно, моим бывшим коллегам из России хочется сказать: если становитесь свидетелем правонарушения в отношении человека с инвалидностью, не поленитесь, напишите нам об этом. Я уверена, что мы сейчас собираем информацию, которая нам всем еще не раз пригодится.