29 октября в России и десятках других странах проходит акция «Возвращение имен». В этот день тысячи людей выстраиваются в очередь, чтобы прочесть вслух имена расстрелянных советской властью. С 2007 года это организует «Международный Мемориал». Российские власти продолжают давить на тех, кто хочет вспомнить репрессированных.

В 2024 году власти Москвы в пятый раз запретили собираться у Соловецкого камня на Лубянке, сославшись на коронавирусные ограничения, а в преддверии проведения акции российские власти отключили доступ к ее сайту. Кроме того, с начала лета 2023 года в Москве, Петербурге и Перми стали исчезать таблички «Последнего адреса», установленные в память о жертвах сталинских репрессий. Представители «Последнего адреса» тогда говорили, что речь может идти о сотнях уничтоженных памятных знаков. В этом месяце мэрия Томска демонтировала памятные столбы с именами жертв репрессий.

Тем не менее проведение «Возвращения имен» заявлено в 109 городах мира, включая 19 российских.

«Новая газета Европа» попросила Александра Черкасова, бывшего председателя совета ликвидированного в РФ правозащитного центра «Мемориал», объяснить, почему российские власти так яростно борются с памятью о прошлом и почему так важно не допустить забвения.

— «Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список, и негде узнать», — писала Ахматова в «Реквиеме». Возвращением имен, которые пытались стереть из памяти современников и о которых могли не узнать будущие поколения, занимались люди в Советском Союзе — и это было частью Сопротивления.

«Мемориал» возник в 1987-м и быстро стал самым массовым общественным движением раннего периода перестройки.

Хотя требования открыть архивы и публиковать сведения о репрессированных были закреплены в Законе о реабилитации, принятом в 1991-м году, это делалось не слишком оперативно. Российское государство в 1990-х не сделало это приоритетом, но и не мешало, — скорее, не обращало внимания на эту проблематику. А после 2000 года, после восшествия на престол Путина, история и символы оказались в поле зрения властей. Но «мемориальская» работа продолжалась: публикация книг памяти, создание базы данных, которая сейчас включает более 3 миллионов человек, на месте последнего советского политлагеря создан музей «Пермь-36», с 1999 года проводится конкурс «Человек в истории. Россия — XX век», в виртуальном музее ГУЛАГа были собраны сведения о существовавших на просторах России экспозициях по этой теме и т. п.

Но во всем этом не было понятного общего формата ритуала. Сейчас есть два таких формата поминовения человека. Второй — проект «Последний адрес», который существует примерно с 2014 года. Он развивает идею созданного в Германии проекта «Камни преткновения» со сведениями о жертвах Холокоста. Таблички с последним адресом максимально лаконичные, их ставят в разных странах, не только в России. Их относительно немного, но это память в чистом виде.

А первый, ещё 2007 году, — «Возвращение имен». Это ведь тоже память в чистом виде. Люди просто называют фамилию, имя, отчество, даты рождения и смерти, профессию, когда арестован, когда казнен, когда реабилитирован. Можно добавлять кого-то еще от себя при чтении.

Почему именно 29 октября?

30 октября 1974-го года этот «профессиональный праздник» отметили однодневными голодовками в лагерях, а на воле — выпуском 33-го номера «Хроники текущих событий» о положении политзаключенных и пресс-конференцией на квартире академика Сахарова. Хронику там представлял взявший ответственность за распространение бюллетеня Сергей Ковалев. Он пополнит ряды политзаключенных в конце декабря того же года, его арестуют 26 декабря.

После 91-го года 30 октября официально стало Днем памяти жертв политических репрессий. А 29-го решили делать чтение имен, чтобы не пересекаться. Люди получали листки бумаги с двумя-тремя именами, становились в очередь, ставили свечи у Соловецкого камня, зачитывали эти имена, добавляли кого-то из своих родственников. Иногда добавляли и современных политзаключенных.

Сначала, в 2020-м, российские власти не согласовали акцию на Лубянке, ссылаясь на пандемию коронавируса, и тогда «Возвращение имен» ушло в онлайн. Позже физическое проведение акции так и не разрешили — оказывается, ковид «по-прежнему свирепствует». Но день памяти проходит в десятках стран. Это теперь важно и как память о жертвах, и как солидарность с современными политзаключенными. Эта солидарность была и остается объединяющей — как, кстати, и была тем же полвека назад: вокруг этого сложилось диссидентское движение предыдущих десятилетий.

Сменивший теперь многочасовое стояние на площади стрим в интернете в итоге дал еще большее единение между разными городами. Теперь же сайт «Возвращения имен» блокирует Роскомнадзор. Но на третий год войны многие научились обходить блокировки, да и отключение доступа к сайту не означает запрет самой акции.

Одна из основных целей нашего современного государства — разрушить человеческую солидарность. Помните, сколько людей пришли, чтобы проводить в последний путь Алексея Навального? Ведь каждый из них понимал, что будут бить, и поэтому нужно надеть телогрейку, чтобы не было так больно. Что телефоны будут проверять, и поэтому «чистые» трубки. Люди готовились к тому, что их будет мало, и думали, что тем более важно выйти. А их оказались десятки тысяч.

Для нашей нынешней власти важна «правильная» память. До недавнего времени память о прошлом хоть и не была запрещена, но были нюансы. Какова была официальная версия?

Во-первых, не говорить, что это террор государства против своих граждан. У нас довлатовскую фразу про «Кто написал четыре миллиона доносов?» интерпретируют так, как это любили говорить советские чиновники: «Граждане, вы сами себя задерживаете». Нет, советский террор был не разборкой между подданными, но планомерным террором государства против целых категорий граждан.

Во-вторых, по версии властей, это всё было дело прошлое, якобы не имеющее отношения к настоящему.

В-третьих, говорить следовало только о реабилитированных — невинных жертвах репрессий. Но антисоветское сопротивление, тем более вооруженное, не реабилитировалось. В частности, в таком положении оказались участники украинского и литовского послевоенного сопротивления, Кронштадтского восстания. Реабилитация шла от имени того самого государства, которое не прощало борьбу за свободу.

Четвертое — возможно, главное. У нас память о жертвах террора почему-то выделена на отдельную полочку. Есть память о войне, отчасти официозная. Есть память жертв коллективизации, голодомора… Если бы память о терроре с самого оттепельного начала была частью общей памяти о других трагических событиях, то она, возможно, могла бы в итоге стать основой для формирования политической нации, которая у нас не сложилась.

Но память о прошлом веке в России остается разорванной и расщепленной. И работа с этой нашей больной памятью — не столько о прошлом, сколько о будущем: память может и должна стать для него прочной основой.