Город Кирьят-Гат, где временно проживает Хадас со своими детьми, ничем не примечателен. Это обычный израильский городок, который находится в 75 километрах от Тель-Авива и всего в 25 — от Газы.

Район города, в котором поселилась семья Кальдерон, можно смело называть «беженским». Заметно это сразу при въезде туда: повсюду фотографии заложников и желтые ленты (символ, который ассоциируется с требованием о возвращении заложников). Район новый, и часть домов в нём еще не достроена.

Хадас приглашает меня расположиться за круглым столом в гостиной и предлагает кофе. Я интересуюсь, одна ли она дома, на что она отвечает, что дочери (17-летняя Саар, которая была в плену, и ее старшая сестра) здесь, но как только они услышали, что я должен прийти, так сразу спрятались в комнате. «Стесняются», — улыбается Хадас. Сыновья — прошедший плен 12-летний Эрез и его старший брат — где-то на улице гуляют с друзьями.

До 7 октября

Вопрос о жизни ее семьи до 7 октября 2023-го застает ее врасплох, и она на некоторое время задумывается. Страшная трагедия семьи Кальдерон затмила собой всё, что было до нее.

«Я родилась в кибуце Нир Оз…» — неожиданно начинает говорить Хадас. Она рассказывает о том, что там у нее была своя клиника НЛП, а Офер занимался столярным делом. Когда она говорит об Офере, на ее лице появляется улыбка. «У него золотые руки, он всё делал сам, он большой педант, — восклицает Хадас. — В Израиле быть столяром — это очень прибыльное дело, но и очень тяжелое физически. За год до страшных событий 7 октября мы развелись, но мы были в очень хороших отношениях, и я борюсь за него, как будто он всё еще мой муж. Детям нужен отец, он нужен им живым».

Помимо работы в собственной клинике, Хадас помогала старожилам кибуца во всём, что связано с повседневной жизнью: бронировала им очереди к врачам, заполняла для них различные бумаги… За это она получала небольшую зарплату.

Сейчас многие из них либо всё еще в плену, либо убиты.

«Видеть их портреты на улицах городов очень больно для меня, они мне были как родные. Наш кибуц — это маленький населенный пункт, где все очень хорошо знали друг друга и были дружны», — объясняет она.

7 октября. Бомбоубежище

— Шестого числа дети (Эрез и Саар) пошли спать к Оферу (он переехал в дом там же в Нир Оз, неподалеку от меня), а я была одна дома, — начинает Хадас свой рассказ о самом страшном дне в ее жизни. — У нас есть еще двое детей: Гайя, ей 22 года, она живет в Тель-Авиве, и Ротем, ему 19 и он тоже жил в Нир Оз, снимал там комнату.

В 6:30 утра я услышала сирену и зашла в бомбоубежище (практически в каждом доме, который строится в Израиле, по закону должна быть комната, сделанная из железобетона и защищающая его жителей от осколков ракет и других боеприпасов. — Прим. авт.), даже дверь в дом не подумала закрыть. У нас эти обстрелы настолько вошли в повседневную жизнь, что мы перестали относиться к ним, как к чему-то экстраординарному. Так и в этот раз: я думала, что пересижу тут положенные 10 минут и дальше пойду спать, но сирена выла без конца.

Через какое-то время стали слышны выстрелы, и я поняла, что в кибуц проникли террористы. Из-за того, что я не закрыла одну из дверей, им ничего не стоило проникнуть ко мне в дом. Это и произошло. Я слышала, как они ходят по моему дому, снося и сжигая всё на своем пути, они кричали «Аллаху Акбар» и пытались вскрыть дверь, за которой стояла я, но у них ничего не вышло.

Я держала ручку двери на протяжении восьми часов. Я слышала каждое их слово и даже ощущала их запах. Дверь отделяла меня от неминуемой смерти.

Почти сразу выключилось электричество, у меня не было ни еды, ни воды, ни воздуха.

Ночью я не зарядила телефон, и где-то около 9 часов утра у меня села батарейка. Перед этим я попрощалась со всеми в нашем семейном чате в ватсапе: я была уверена, что не останусь в живых. После того как разрядился телефон, я пребывала в полном неведении, не знала, что стало с моими родными. Я читала молитву «Шма Исраэль», держа ручку двери бомбоубежища мертвой хваткой… (Хадас говорит, сжимая правую руку в кулаке).

То, что случилось с нами в тот день, можно назвать новым Холокостом, других слов я подобрать не могу. Самое страшное, что нам на помощь так никто и не пришел. Террористы грабили, насиловали и убивали нас в течение целого дня, а потом просто вернулись в Газу. Первые военные появились в кибуце уже после того, как последний из террористов его покинул. Как такое могло произойти? — сокрушается Хадас.

Дети попадают в плен

Пока Хадас говорит, я внимательно смотрю на нее. Невероятно, сколько всего пришлось ей пережить за эти 10 месяцев. Когда она заканчивает рассказ, я разрешаю себе немного оглядеться. Квартира совсем новая, мебель красивая, большой балкон, кухня, телевизор, есть всё, что нужно. Но, тем не менее, создается впечатление, что у этой квартиры «нет души», что она не была обставлена с любовью, что мебель в ней как будто создана с помощью искусственного интеллекта, слишком идеальная.

«Что это за квартира?» — меняю я неожиданно (даже для самого себя) тему. Хадас ничуть не удивляется моему вопросу. «Мы получили ее от государства во временное пользование, пока не восстановят наше жилье», — отвечает она.

Я интересуюсь по поводу мебели и интерьера. «Я ее не выбирала — у меня тогда не было на это времени, я была занята борьбой за возвращение детей. Эту мебель мне предоставили, — терпеливо отвечает она. — Мои дети вообще не привыкли жить в подобных зданиях, да еще и на 13 этаже! Они всю жизнь прожили в кибуце в доме на земле».

— Как дети и Офер попали в плен? — возвращаю я Хадас в 7 октября.

— Ротем спасся, он так же, как и я, просидел в бомбоубежище, держа дверь изо всех сил. Оферу, Саар и Эрезу повезло меньше, чем нам. Когда они услышали, что в их доме находится террорист, они выпрыгнули в окно и спрятались в кустах. Трудно сказать, было ли это ошибкой или сохранило им жизнь: известно много случаев, когда террористам удавалось вскрыть бомбоубежище, а все, кто находились внутри, были убиты.

В кустах они просидели несколько часов, наблюдая оттуда за тем, как террористы громят наш кибуц, убивают и грабят наших соседей. Потом они решили бежать — после того как палестинский подросток, который был там вместе с террористами, случайно их заметил.

Меня не покидает мысль о том, что если бы мы с Офером не разошлись, то он бы сейчас был с нами, и детям не пришлось бы пережить все те ужасы, которые они пережили в Газе, — с грустью в голосе говорит Хадас.

— Почему вы разошлись?

— Сама не знаю, — отвечает она. — Я его очень любила, да и сейчас люблю, чего уж там, он всегда был прекрасным мужем и отцом.

Видеоролик с сыном

— Что было после того, как тебя эвакуировали из Нир Оз?

— Нас привезли в какое-то здание с бомбоубежищем, где я встретила своего сына Ротема. Остальных членов семьи там не оказалось. Царил полнейший хаос, мы ничего не знали о судьбе наших родных.

Спустя какое-то время я узнала, что мой второй сын Эрез, которому на тот момент было 11 лет, фигурирует в одном из роликов, которые сами террористы слили в сеть. Я посмотрела только первые несколько секунд, чтоб убедиться, что это действительно Эрез, больше смотреть я это не могла, это ужасные кадры. Так мы поняли, что Эрез, Саар и Офер, скорее всего, похищены.

— После того как Эрез вернулся домой, ты смотрела этот ролик?

— Нет, я не могу это видеть. Даже сейчас. А тогда тем более. И как назло, каждый раз, когда я давала интервью тому или иному каналу, израильскому или заграничному, фоном всегда ставили этот ролик, и мне приходилось опускать глаза, чтоб этого не видеть.

Ну как можно на это смотреть? — спрашивает Хадас и плечами показывает то, как террористы вели под руки ее сына. — Как я могу видеть своего сына в таком беспомощном состоянии?

Я признаюсь Хадас, что ролик с похищением Эреза был для меня одним из самых тяжелых роликов, которые я когда-либо видел в своей жизни. Невозможно себе представить, как чувствует себя мать, которая видит своего сына в такой страшной ситуации. Это невыносимо.

Именно в этот момент Эрез шумно врывается в квартиру в сопровождении троих друзей. Он вежливо здоровается и получает от матери краткое объяснение о том, кто я такой. Как видно, его и его спутников эта информация совсем не интересует, и они удаляются в его комнату, а мы продолжаем разговор.

Гибель мамы и племянницы

— Расскажи о трагедии, которая случилась с твоей мамой и племянницей, — прошу я.

— Моя сестра — мать-одиночка, ей всегда требовалась помощь в воспитании Нойи, моей племянницы, — объясняет мне Хадас. — Можно сказать, что моя мама ее воспитала. Они были очень близки. Нойя была ребенком с аутизмом, ей было 13 лет, моя мама заботилась о ней с самого рождения. Мы не знали, что с ними произошло. Мы были уверены, что они тоже похищены.

17 октября мы даже собрались, чтоб «отпраздновать» 80-летие мамы, но ее на тот момент уже не было в живых. 19 октября нам сообщили, что тела мамы и Нойи найдены и опознаны, и что они не были похищены, а были убиты.

— Как Эрез и Саар отреагировали, когда, вернувшись из плена, узнали о смерти бабушки и двоюродной сестры?

— Ой, — вздыхает Хадас. — Я первое время вообще не говорила с ними на эту тему. Они очень любили бабушку и сестру. Потом мы говорили об этом. Это был тяжелый разговор. Не верится, что это всё произошло с нами.

— Правильно ли я понимаю, что они не похоронены в Нир Оз?

— Да, на тот момент было невозможно провести похороны в Нир Оз, потому как продолжались постоянные обстрелы кибуца, и нам пришлось похоронить их в другом месте.

— Вы собираетесь перезахоронить их тела в родном кибуце?

— Я точно знаю, что мама бы этого хотела. Она всю жизнь там прожила, даже место возле нашего папы приобрела. Моя сестра пока что против этой идеи, да и сделать это не так-то просто. Посмотрим, что будет дальше.

— Насколько мне известно, еще задолго до 7 октября, раз в несколько месяцев, а иногда и чаще, террористы давали о себе знать, обстреливая ракетами Нир Оз и соседние с ним населенные пункты. Не думали ли вы о том, чтоб переехать в другое место?

— Да, мы действительно задумывались об этом и даже уезжали из Нир Оз на два года, но потом вернулись обратно, — тяжело вздыхает Хадас. — Это был рай на земле, наши дети очень любили это место, все близкие были рядом, а то, что периодически на нас падали ракеты, — так к этому мы тоже постепенно привыкли (после того как в Нир Оз начинает звучать сирена тревоги, у жителей есть всего 15 секунд, чтоб спрятаться в бомбоубежище. — Прим. авт.). Мы надеялись, что забор безопасности, который оборудован самыми новейшими технологиями, нас спасет.

Кроме того, армия всегда была поблизости, всегда была рядом. Они проводили учения, патрулировали кибуц и окрестности, но в нужный момент их с нами рядом не оказалось.

Голоса матерей

— Как ты боролась за возвращение Эреза и Саар домой?

— Я переехала в Тель-Авив и стала участвовать в демонстрациях, которые призывали заключить сделку с ХАМАС и вернуть наших заложников, — вспоминает Хадас. — В подобных демонстрациях я участвую и по сей день. Пока не освободят Офера и всех остальных заложников, мои дети не смогут по-настоящему вернуться к нормальной жизни, и я тоже не смогу.

Незадолго до своего освобождения Саар встретилась с отцом в туннеле, где ее держали. Она говорит, что он был страшно напуган; она никогда его таким не видела. Он был ранен и физически, и душевно. С тех пор прошло уже больше 250 дней. Один Бог знает, что с ним сегодня и в каком он состоянии. Она не может простить себе, что оставила отца и вышла на свободу без него (как будто у нее был выбор!). Мои дети уже никогда не будут прежними, эта травма с ними на всю жизнь, их 7 октября всё еще продолжается, пока их отец там.

Рядом с нами строится дом, строят его рабочие-арабы. Мои дети очень пугаются, когда слышат арабскую речь, боятся выходить из дома.

— Думаешь, если бы ты не боролась за них и не выступала на многотысячных демонстрациях, Саар и Эрез могли бы быть там до сих пор?

— Трудно сказать. Может быть. В любом случае я не понимаю тех матерей, которые не борются за своих детей. Среди тех, чьи дети до сих пор в плену, есть немало таких родителей, которые ушли в себя, голос которых не слышен. Мне кажется, что они потом будут сильно жалеть об этом, будут жалеть о том, что не боролись. Надеюсь, что я ошибаюсь, но мне так кажется.

— Старшие дети помогали тебе, когда младшие были в плену, или они сами нуждались в помощи?

— Пытались помочь, — грустно улыбается Хадас. — Если честно, то они сами были в таком ужасе всё это время, что мне трудно было рассчитывать на их помощь.

Возвращение

— Что Саар и Эрез рассказали тебе о своем пребывании в плену? В каких условиях они там содержались?

— Условия были ужасные. Особенно у Саар. Она все 52 дня своего плена находилась в подземелье, в туннеле, там не было воздуха, было очень трудно дышать, почти не было питьевой воды и еды. Эрез содержался дома у каких-то людей, его перевозили из одного дома в другой. Каждый раз, когда наша армия подбиралась к тому району, где он находился, его перевозили в другое место.

Когда их только похитили, я услышала от кого-то, не помню точно, от кого именно, — задумывается на секунду Хадас, — что они находятся в плену вместе, и это придало мне сил: я знала, что они поддерживают друг друга и так им легче будет пережить это тяжелейшее испытание.

На самом же деле они встретились лишь за несколько минут до того, как были переданы представителям Красного Креста в рамках сделки между Израилем и ХАМАС. Я очень рада, что не знала о том, что они не вместе; не знаю, как бы я это пережила.

Я очень боялась за жизнь моих детей: мне точно известно, что ХАМАС специально строит свои опорные пункты в больницах, школах и детских садах. Его не интересует мирное население Газы, он использует жертвы среди мирного населения для пропаганды. А если ХАМАС не дорожит жизнями своих сограждан, то жизни израильтян ему тем более неинтересны.

— Какими были первые слова детей, когда вы встретились после их освобождения?

— Саар сказала мне: «Мама, ты жива? Мы думали, что тебя убили, что тебя нет в живых».

— Когда Эрез был в плену у террористов, ему исполнилось 12 лет. Как ты пережила этот день?

— Я решила, что мы должны отметить эту дату, несмотря на то, что Эрез был не с нами. Он очень любил кататься на велосипеде вместе с отцом, они занимались этим профессионально. Мы договорились с Федерацией велоспорта и провели на велотреке в Тель-Авиве заезд в честь Эреза. Спасибо им за то, что согласились.

После того как Эрез вернулся из Газы, нам поступило предложение из Франции (у семьи Кальдерон, помимо израильского, есть и французское гражданство. — Прим. авт.) от организаторов самой знаменитой велогонки в мире — Tour de France. Они пригласили его на 3 дня во Францию, полностью за их счет, чтоб там он посмотрел велогонку и отдохнул. Эрез отказался. Всё, что его интересовало до того, как его похитили, уже не интересует его после возвращения. В том числе и велоспорт. Может быть, когда вернется его отец, это изменится, но пока что вот так…

— Ты говорила с другими жителями Нир Оз, которые вернулись из плена? Что они рассказали тебе?

— Среди освобожденных есть немало пожилых людей. Конечно же, я с ними встречалась и мы общались. Они всю жизнь жили с уверенностью, что по ту сторону границы живут такие же люди, как они. У нас было немало рабочих оттуда, и их всегда принимали как родных. Некоторые жители кибуца даже помогали палестинцам попасть на консультацию к нашим врачам. 7 октября выяснилось, что всё, во что эти люди верили всю свою жизнь, не стоит и выеденного яйца, всё рухнуло в одночасье. Они хотели мира, а получили войну.

О Нетаньяху и сделке с ХАМАС

— За последние несколько месяцев было много разговоров о сделке с ХАМАС по возвращению заложников, но в последний момент она обязательно срывалась. Сейчас снова есть ощущение, что сделка близка, как никогда. Как думаешь, она всё-таки состоится?

— Честно говоря, зная, кто сейчас находится у власти в нашей стране, я настроена очень пессимистично, — гневно говорит Хадас. Когда речь заходит о действующем премьер-министре Израиля, видно, как эта тема трудна для Хадас, но тем не менее она продолжает:

— Нетаньяху, как мне кажется, затягивает войну специально, потому что понимает, что как только она закончится, ему придется ответить на все самые неудобные вопросы. Кроме этого, не стоит забывать, что против него заведено три уголовных дела, и пока он находится в своем кресле, он всё контролирует. На самом деле, ситуация беспрецедентная. Такое ощущение, что он готов разрушить страну, лишь бы остаться у ее руля. Я думаю, что заложники его не интересуют. Его интересует только он сам. Я даже решила прочесть книгу о нём…

Хадас уходит ненадолго в другую комнату и приносит с собой три книги, одна из которых — это биография Нетаньяху, написанная известной израильской журналисткой Мазаль Муалем:

— …Чтоб лучше понять, с кем мы имеем дело. Речь идет об умнейшем политике, сильном ораторе, что он недавно подтвердил своей речью в американском Конгрессе, вот только одно слово он забыл сказать за 55 минут своего выступления, и это слово «сделка», — с гневом восклицает Хадас. — Он не произнес его ни разу! Он мог бы быть отличным послом, у него прекрасный английский, вот только слова не вернут мне и моим детям Офера и другим семьям их близких.

Ты знаешь, я долго думала, что же всё-таки важно для этого человека? И я поняла. Ему важно его наследие, то, что он оставит после себя. И я решила действовать. Вместе с еще тремя женщинами, дети которых находятся в плену в Газе, мы решили издать книгу и назвать ее «Dark Legacy» («Темное наследие»), — Хадас показывает мне вторую книгу, которую она принесла с собой из другой комнаты.

— Мы объявили всеобщий сбор денег на израильском аналоге сайта Kickstarter и на данный момент собрали уже более 300,000 евро. Кроме тех, кто пожертвовал деньги, на наш зов откликнулись более 120 известных израильских деятелей культуры, актеров и журналистов, и каждый из них написал одну главу для нашей книги. Когда Нетаньяху выступал в Конгрессе, ее раздавали всем присутствующим конгрессменам.

— Чего ты хочешь добиться выпуском этой книги?

— Нетаньяху всеми правдами и неправдами пытается откреститься от 7 октября, как будто он не был премьер-министром Израиля на протяжении последних без малого 15 лет, а просто мимо проходил. Так вот, с помощью этой книги мы хотим увековечить его как главного виновника 7 октября и как человека, который бросил заложников и отказался от сделки. Это и будет наследием Нетаньяху.

— А третья книга?

— Это — на французском языке — книга-дневник, о том, как я прожила 52 страшных дня, зная, что мои дети находятся в руках самых страшных террористов современности. Она называется «52 дня без них».

— Ты работала над ней, когда дети еще были в плену?

— Нет, конечно. Тогда все мысли у меня были заняты только их возвращением.

— Что ты думаешь об убийстве Исмаила Хании?

— Его ликвидация ставит осуществление сделки под угрозу, — с грустью говорит Хадас. — Его можно было ликвидировать сотни раз, он никогда особо не скрывался, но почему-то это было сделано именно тогда, когда сделка с ХАМАС вот-вот должна была состояться. Как я уже говорила, я не ищу мести, я против насилия. Я всего лишь хочу вернуть всех пленных домой, это мое единственное желание.

Закон и самосуд

— Какова была твоя реакция на скандал, который разгорелся 29 июля и чуть было не перерос в вооруженное столкновение одних солдат Армии обороны Израиля (АОИ) с другими?

(Военная прокуратура задержала девять солдат по подозрению в изнасиловании посторонним предметом одного из самых жестоких террористов военного крыла ХАМАС, который участвовал в пытках и убийствах израильтян. Он находился в израильской военной тюрьме Сде Тейман и был экстренно доставлен в больницу с тяжелыми травмами в области заднего прохода. Узнав о задержании солдат, депутаты Кнессета из ультраправой партии Оцма Йехудит и правящей партии Ликуд, которой руководит Нетаньяху, прибыли на военную базу, где были задержаны солдаты, и в сопровождении вооруженных людей в масках начали штурм ее ворот. Дело чуть было не дошло до стрельбы. В сети людям в масках дали прозвище «вагнеровцы». — Прим. авт.)

— Это была очень страшная картина, она отчетливо показывает то, что наше государство движется в неправильную сторону.

Люди должны понимать, что нельзя самим вершить закон, потому как для этого есть суд, и даже если речь идет о самом кровожадном террористе в мире, пытать его ни в коем случае нельзя. Если мы допустим подобное в нашем государстве, то очень скоро на месте этого террориста можем оказаться мы сами; такие прецеденты уже бывали во многих странах.

Наша армия не может претендовать на звание самой гуманной армии мира и в то же самое время насиловать заключенных в тюрьмах, пускай и террористов с окровавленными по локоть руками.

— Ты не боишься, что люди скажут: ты защищаешь кровавого террориста, который участвовал в погроме и убийствах мирных граждан, и выступаешь против солдат АОИ?

— Я не защищаю террориста, я всего лишь хочу жить в стране, в которой соблюдаются законы. Или я что-то пропустила и у нас в стране появился закон, разрешающий пытать заключенных? Кроме этого, я очень боюсь за наших заложников, потому как террористы наверняка узнают о том, что сделали тут с их соратником, и захотят сделать то же самое с нашими близкими. Это ужасно!

— Что ты думаешь о людях, которые по всему миру выходят на демонстрации в поддержку Газы?

— ХАМАС вкладывает миллиарды в пропаганду; неудивительно, что люди по всему миру видят только то, что происходит в Газе, но не видят того, что происходит у нас. Наше правительство не объясняет миру, почему мы делаем тот или иной шаг, наш МИД очень слаб, он не выполняет свою работу и из-за этого мы видим подобную реакцию мирового сообщества. Это не отменяет того факта, что среди протестующих есть много полезных идиотов, которые даже не знают, где находится Израиль.

— Люди на улицах узнают тебя? Есть ли такие, которые оскорбляют, или все только выражают слова поддержки?

— Сейчас уже поменьше узнают. В самом начале войны, когда меня показывали по всем каналам и я большую часть дня проводила возле Генштаба, ко мне многие подходили. Некоторые просто выражали слова поддержки, другие обнимали и плакали вместе со мной. Были и есть и такие, которые оскорбляют (речь, как правило, об ультраправых израильтянах, которые выступают против сделки с ХАМАС. — Прим. авт.), но их немного.

В один из дней я зашла в торговый центр, который находится прямо напротив Генштаба, и вдруг поняла, что жизнь у людей идет своим чередом, они ходят по магазинам, ужинают в ресторанах, смеются и наслаждаются жизнью в тот момент, когда моя жизнь и жизнь других семей заложников остановилась. Это очень трудно принять и осознать.

О будущем муже

— После того как всё закончится, вы вернетесь в Нир Оз?

— Нет, мы туда точно не вернемся, — с уверенностью в голосе отвечает Хадас. — Я даже не знаю, останемся ли мы жить в Израиле; может быть, мы переедем куда-то, например, в Грецию. Мы хотим простой тихой жизни, а этого в Нир Оз, да и во всём Израиле, скорее всего, не будет никогда, — заключает Хадас. — Пока в Газе c пеленок учат детей, что надо убивать евреев, и все их учебники пропитаны пропагандой и культом смерти, на этой земле не будет мирной жизни. А закончится ли это всё когда-то? Пока что света в конце туннеля я не вижу.

Из комнаты неожиданно выходит старшая дочь Хадас, Гайя, а за ней и Саар. Так как наша беседа затянулась, девушки вступили в неравный бой с голодом и, будучи поверженными, вынуждены были появиться в гостиной, несмотря на стеснение.

«Мама, что у нас на обед?» — осведомляется Гайя. «Есть котлеты», — устало отвечает Хадас.

— Ты любишь готовить? — спрашиваю я у матери семейства.

— Не особо, — с улыбкой отвечает она. — Вот специально затягиваю нашу с тобой беседу, чтоб не идти на кухню.

— Девочки не помогают?

— Нет, готовить еду — это не по их части, — продолжая улыбаться говорит мне Хадас. — Я себе так сказала: «Мой следующий муж, если он когда-то будет у меня, обязан быть шеф-поваром, чтоб я больше вообще не появлялась на кухне. Пускай будет хоть на обезьяну похож, главное, чтоб вкусно готовил», — смеется Хадас.

В этот момент в комнате появляется Эрез с друзьями: им тоже надоело ютиться в маленькой комнатке, и они вышли в гостиную, где, кроме всего прочего, есть игровая приставка. «Мама, мы не помешаем?» — спрашивает Эрез, а Хадас смотрит вопросительно на меня.

«Я как раз собирался уходить», — говорю я. «Посиди еще, так не хочется готовить!» — умоляет Хадас.

Кирьят-Гат, Израиль