«Они были такие замученные, неспокойные. Кричали по ночам»

«Он не уходил в запои, но пил. Когда возвращался от друзей или просто после работы — он ездил на электричке, — мог по пути домой со станции выпить. Порой мы не могли ему дозвониться: он ничего не писал, а потом приезжал поздно вечером или днем, садился на кухне, включал телек или пил и включал на фоне “Голубые береты”. Нас с братом она ужасно бесила.

— так Екатерина описывает поведение своего отца Сергея (имена изменены), бывшего военного, который месяц провел на фронте во время Второй чеченской войны в составе отряда спасателей.

Сергей был профессиональным военным: окончил военное училище в начале 1980-х, служил по распределению в Киевском военном округе. Там же познакомился с будущей женой Инной (имя изменено).

На афганскую войну не попал чудом. Участвовать в Первой чеченской отказался по своим убеждениям. По словам Инны, Сергей был против этой войны, не понимал, «что мы там делаем», «ради чего мы там должны воевать». Но в один из дней ему объявили, что отправляют в Чечню: «Я была в шоке. Спрашивала его, что мы будем делать. Он ушел думать и в итоге сказал: “Я не поеду и ребят на убой не повезу. Они новобранцы еще. Везти их, чтобы потом родителям пришли гробы? Не повезу”», — вспоминает Инна.

Руководство тверской воинской части, где тогда служил Сергей, пыталось давить на него психологически: «Они угрожали, конечно, тюрьмой, — вспоминает Инна. — Подолгу держали в войсковой части — он только под утро возвращался. Бить не били, но гадостей он выслушал много. Называли предателем, говорили, что “не офицер ты, а дерьмо”. Когда он возвращался, на нем лица не было: о тебя ноги вытирают — а ты ничего сделать не можешь». По словам Инны, одним из командиров, «прессовавших» мужа, был Дмитрий Булгаков, недавно арестованный заместитель министра обороны РФ.

Переубедить Сергея не удалось, его уволили за неисполнение приказа «без копейки денег». Соседи — другие военные и их семьи — перестали общаться с Сергеем и его женой или «косо смотрели».

Новобранцев Сергея отдали в подчинение другому офицеру и все-таки отправили в Чечню. «Погибших много было (уже не помню, сколько). В то время приходило вообще много трупов и офицеров, и рядовых. Сергей очень жалел погибших ребят. Из его знакомых многие вернулись живыми. Кто-то получил свои “звезды” и продолжил служить дальше, а кто-то из армии затем уволился», — говорит Инна.

Спустя время Сергей устроился в МЧС. А в марте 2000-го все-таки оказался на войне. Тогда в районе села Подгорное, недалеко от Грозного, отряд ОМОНа из Подольска расстрелял ОМОН из Сергиева Посада, который прибыл их сменить. Погибли 22 человека, более 30 было ранено. Сергея в составе команды МЧС отправили на место помогать раненым и вывозить останки. Их машина приехала первая.

«Рассказывал, что они увидели там просто месиво из людей», — вспоминает Инна.

В Чечне Сергей пробыл от 3 до 6 месяцев — точный срок семья уже не помнит. Вернулся подавленным и закрытым. По словам Инны, жёны сослуживцев мужа рассказывали о нервных психозах у супругов:

«Они были замученные, неспокойные. Кричали по ночам. Это состояние у них длилось очень долго. Муж мне говорил, что даже если захочет забыть все увиденное, все равно не сможет… Как их машину могли остановить и начать угрожать автоматами, как могли обстрелять машину, несмотря на то, что на ней была надпись “МЧС”. Рассказывал, что вообще не думал, что когда-нибудь увидит такое собственными глазами: человеческие останки — руки-ноги отдельно, голова отдельно», — вспоминает женщина.

До войны, по словам Инны, ее муж был очень рассудительный и спокойный. После увиденного в Чечне он вел себя очень нервно, эмоционально мог отреагировать на любое слово или предложение.

«Тогда к психиатрам никто не обращался. Считалось, что к ним только психов посылают, — говорит Инна. — У других [жен] вернувшиеся мужья к психиатрам не ходили: все только на разговорах и заканчивалось. Да и найти нормального психиатра, чтобы еще слухи потом об этом не ходили, было не так просто».

Некоторые из сослуживцев ее мужа развелись, кто-то пил — это в семье тоже старались не обсуждать. Инна не хочет вспоминать это время, а только говорит, что «наверное, да, в Чечне поддавали хорошо, по фотографиям видно. Ну, видимо, так тяжело было».

Со временем разговаривать на тему войны в семье перестали: «Я просто увидела, как он нервничает, когда начинает вспоминать об этом», — признается Инна. Разговорам с семьей Сергей предпочитал общение с сослуживцами: «Для него было важно, чтобы мы с братом были обуты и одеты, а вот откровенных разговоров никогда не было. Кажется, что ты [его семья] просто не мог войти в круг доверенных лиц, — размышляет Екатерина. — Как будто если ты не был на войне, да даже просто не стоял на плацу, то тебе не расскажут, что внутри творится, будь ты даже его жена, сын или дочь.

во многом потому, что просто не представляют, через что им придется пройти. Потому что с ними никто не говорил: они о войне знают по фильмам, где Саша Петров весь такой парадный в танке».

Сергей умер 10 лет назад. Екатерина говорит, что многие подробности о жизни отца (например, что он отказался воевать в Чечне) узнала уже после его смерти. Сегодня она признается:

«Я верю, что если бы в семьях бывших военных больше говорили друг с другом, то после Афганской или Чеченской войн не было бы столько “сломанных” людей. Если бы тогда было принято ходить к психологу, то и у нас могло бы быть все по-другому в семье. Молчанием мы лишь множим смерть».

Диагноз ПТСР в России: стигматизация и недостаток ресурсов

ПТСР возникает у людей, столкнувшихся с тяжелым потрясением. Список причин широкий, в него входят физическое или эмоциональное насилие, катастрофа, болезнь, война.

«Есть несколько ярких форм проявлений ПТСР, о которых многие знают, — рассказывает психотерапевт, работающий в том числе с ПТСР и кПТСР, Лина Лейтман (имя изменено). — Например, постоянное проживание человеком травмирующего события: в таком случае могут сниться кошмары, что может провоцировать крики по ночам или бессонницу. Могут снижаться когнитивные и познавательные способности, меняться настроение, а нервная система пребывать в постоянном возбуждении».

Чаще всего к признакам ПТСР относят острые реакции на незначительные стимулы: например, человек прячется под стол при громком звуке хлопка. Но существуют и другие проявления: «Люди с ПТСР также могут испытывать приступы сильной тревоги и чувства вины — спектр поведенческих реакций очень широкий, — объясняет Лейтман. — Все зависит от контекста получения травмы, от силы ее воздействия, от возраста, от индивидуальных особенностей нервной системы каждого человека и от его предыдущего опыта».

Отсутствие точной статистики по ПТСР в России Лейтман объясняет стигматизацией психических расстройств, нехваткой специалистов, которые могут работать с ПТСР, и проблемами с диагностикой: «Врачи старой школы вместо диагноза ПТСР из-за схожести симптомов могут ставить другие: тревожное расстройство, обсессивно-компульсивное, биполярное аффективное или пограничное расстройство личности».

Кроме ПТСР, Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) выделяет и КПТСР — комплексное посттравматическое стрессовое расстройство. От ПТСР оно отличается тем, что КПТСР развивается в результате длительных или постоянно повторяющихся психотравмирующих воздействий, таких как насилие в семье, война или плен.

Термин существует с 1970-х годов и до сих пор изучается в медицинском сообществе. Как отдельный диагноз он появился в новой редакции Международного классификатора болезней — МКБ-11. В России планировали внедрить новый стандарт с 2025 года, но отказались от этой идеи. Минздрав объявил, что в МКБ-11 содержатся формулировки, которые «противоречат традиционным моральным и духовно-нравственным ценностям, защита которых предусмотрена законодательством». А значит и КПТСР, как отдельное расстройство, в России могут не диагностировать.

Травмирующее событие навсегда останется частью опыта человека, объясняет Лейтман: «Задача терапевта не вытеснить его и забыть, а наделить такими смыслами, чтобы возможно было дальше продолжать жить и “не застревать” в своем горе».

«После войны в Афганистане и в Чечне, насколько мне известно, в России на государственном уровне были попытки предпринять усилия по оказанию психологической помощи ветеранам, — говорит Лейтман. — Они были недостаточно эффективными и сталкивались с рядом ограничений и сложностей. На момент войны в Афганистане система психологической помощи в России только начинала зарождаться, и доступ к такой помощи был ограничен. Люди плохо были осведомлены о том, что вообще может происходить с теми, кто оказался в зоне боевых действий или стал их свидетелем. После Чечни были созданы центры реабилитации для ветеранов, где они могли получить психологическую, медицинскую и социальную поддержку. Но помощь эта, опять же, не могла полностью покрыть нужды всех. Просто не хватало специалистов».

«Папа совсем другой вернулся»

«Проходили это после Чечни. Психованный был, очень остро на все реагировал, хуже всего ночью… Один раз попросила подвинуться — чуть не убил, утром ничего не помнил… плакал над моим “синим” лицом. Мы справились. Мы до сих пор вместе, после этого родили еще сына, ждем опять папу домой», – пишет Марина в комментариях группы «Жены мобилизованных и добровольцев СВО». Вместе с детьми она живет в Москве. Ее муж недавно приехал с передовой в отпуск.

«После Чечни у него было чувство вины… Их тогда отправили самопальные нефтяные заводики взрывать. Кто там внутри при взрывах был и мог пострадать, он не знал», — рассказывает Марина. Ее мужу сейчас 48 лет. «Когда вернулся, то сначала не хотел ничего говорить. Но у нас достаточно близкие отношения, поэтому постепенно начал рассказывать: то одно скажет, то второе. Ну и когда начал говорить, стало проще уже».

«Мой приехал. Пока неизвестно, как надолго. Но… это другой человек. Думаю, у него ПТРС: бешеный, ночами не спит, общаться не хочет и вообще ничего не хочет. В “дурку” сдаваться ни в какую, говорит, не буду. Кто с таким сталкивался? Куда обращаться?» — спрашивает у пользователей группы «Жены мобилизованных и добровольцев СВО» ВКонтакте Ирина.

Ей в комментариях отвечает Светлана: «Отобрали у нас счастье и спокойную жизнь. Дети видят, что папа совсем другой вернулся». За два года участия в боевых действиях ее муж был в отпуске один раз. «Нет сна, агрессивный на ровном месте, нет радости в глазах. Они пустые и чужие, — коротко описывает она мне его состояние во время отпуска. — Прошлой осенью его ранили, и он был месяц на реабилитации дома. Просто чужой человек. Не знал, чем себя занять, ничем не интересовался». После ранения муж Светланы вернулся на передовую, а несколько недель назад он получил ранение под Волчанском. «Опять месяц, можно сказать, с чужим человеком… Хотя, когда выходит на связь с войны [по телефону], такой же милый, родной, как и был. Но дома… совершенно другой», — говорит она.

«Мужу повезло — отпустили в отпуск. Поехала встречать его на вокзал, думала: встречу после долгой разлуки, поговорим, в кафе пойдем, время проведем. К сожалению, все было не очень. Он просто вывалился с вагона в стельку пьяный. Как говорят, ожидание и реальность. Заволокла его домой, уложила спать,

К сожалению, не так я себе представляла отпуск, но то, что я с ним пережила все эти дни, — это был просто ужас. Как подумаешь, что раньше он не пил и как он поменялся, — страшно становится. Вот теперь думаю: когда он вернется, он так же пить будет или нет?» — анонимно интересуется одна из жен военных в группе мобилизованных.

По словам психотерапевта Лины Лейтман, сейчас в России существуют государственные программы реабилитации военных. Так, в ноябре 2022 года Минздрав обязал открыть с 1 июня 2023 года кабинеты психотерапии и первичного медико-психологического консультирования в районных поликлиниках — как для обычных граждан, так и для участников «СВО» и семей погибших военнослужащих.

— О качестве предоставляемых услуг я ничего сказать не могу, — говорит психотерапевт. — Инициация таких мероприятий со стороны государства, конечно, важна и может помочь образовывать население: нормализовать получение психологической помощи людьми и снять стигму, которая активно поддерживалась на протяжении десятков лет. Однако пока что подобные системы программы не являются обязательными курсами реабилитации для военнослужащих и их семей, а значит, возвращающиеся с войны люди — особенно в регионах —

Вместе с психотерапевтом мы подготовили чек-лист для оценки у себя или ваших близких ПТСР. При проявлении даже некоторых из указанных симптомов после травмирующего события стоит обратиться за помощью к специалисту. Или как минимум поговорить с теми, кому вы или он доверяете, советует Лейтман:

1. Повышенная тревожность и раздражительность.
2. Отстраненность, желание долгое время находиться в одиночестве, самоизоляция.
3. Потеря интереса к ранее любимым занятиям.
4. Внезапные флэшбеки (вспышки воспоминаний внезапно без особых на то причин).
5. Регулярные кошмары или, наоборот, бессонница.
6. Постоянная усталость и неспособность восстановить силы даже после отдыха.
7. Намеренное избегание ситуаций, мест или фраз, напоминающих о травме.
8. Напряжение в теле (сжатые кулаки, живот, челюсти, трясущиеся конечности в спокойном состоянии).
9. Реакция на громкие звуки или резкие действия (например, желание спрятаться под стол от звука хлопка или желание закрыться руками, чтобы защититься).
10. Неконтролируемые вспышки агрессии.
11. Замирание или побег в безопасное пространство.
12. Агрессия в отношении себя (самоповреждение: порезы тела, выдергивание волос, ресниц, грызение ногтей до крови и т. д.).
13. Регулярное употребление алкоголя или усиление любых других форм зависимостей.