Словосочетание «крымские татары» было ругательным

Мавиле 25 лет, она живет в восточной части Крыма, где родилась и выросла. Историю депортации своей семьи девушка знает очень хорошо: «Чью семью не затронула депортация вообще? У любого спроси, тебе что-нибудь расскажут». Дома у Мавиле хранятся книги, посвященные трагедии 1944 года. В детстве она вместе с бабушкой каждое 18 мая ходила к мемориалу, посвященному жертвам депортации, чтобы почтить память репрессированных предков и соотечественников. С первого класса девочка знала, что 18 мая — траурный день. Страшные подробности трагедии Мавиле узнавала, слушая истории родителей:

— Я всегда говорю, что эта история [депортации] мне просто передалась с ДНК — ненависть к людям, которые сотворили это с моими предками, — рассказывает она. — Это всё передается из поколения в поколение, чтобы больше такое не повторялось.

— Одной прабабушке солдаты во время сборов, на которые было отведено 10–15 минут, а не несколько часов, как пишут в учебниках, посоветовали взять с собой швейную машинку, — рассказывает девушка. — Другой — топленое масло. Первой прабабушке удалось в первые годы выжить в Узбекистане только благодаря швейной машинке. Она могла брать какие-то заказы, шить что-то и продавать. Работы для людей, которых депортировали и нарекли предателями, никакой не было. Вторая прабабушка, которая взяла с собой масло, давала его детям в день по ложечке, потому что еды не было. Кто-то брал муку, масло, крупы — всё было в очень ограниченных количествах. Больше месяца они добирались до Узбекистана на поезде. Многие умирали от болезней, холода, голода и обезвоживания. Я помню, рассказывали, что иногда были остановки, по пути им удавалось выбежать, быстренько на костре что-то приготовить — эта еда их потом кормила неделю-две.

В Узбекистане, по словам Мавиле, к крымским татарам первые 12 лет относились «как к дикарям и убийцам, называли татарвой, добавляли, что они предатели, бандиты, продажные шкуры».

— В целом, словосочетание «крымские татары» было ругательным. Перед тем как они приехали в Узбекистан, местных жителей оповестили, что к ним едут какие-то дикари, которые чуть ли не с ножами будут на них бросаться.

Долгое время у бабушек Мавиле не было документов — они не могли пойти в школу и тем более поступить в вуз. Отношение к депортированным со стороны местных жителей начало меняться, когда стало понятно, что крымские татары трудолюбивые и, вопреки всем предостережениям, миролюбивые люди.

— Помню, моя бабушка со стороны мамы до самой смерти постоянно что-то делала, постоянно работала. Здесь в Крыму работала поваром — до сих пор помнят, какой она работящей была. В Узбекистане работала на швейном производстве. Когда они с семьей перебирались в Крым, ее не хотел отпускать директор того заводика, потому что говорил, что больше не найдет такую работницу, как она: трудолюбивую, честную.

Возвращение на родную землю для предков Мавиле тоже не было простым. Семья со стороны матери вернулась в Крым в 1989 году. Родной дом к этому моменту снесли: так происходило со многими домами крымских татар; в другие — селили тех, кого пригнали вместо депортированных. Чуть позже вернулась семья по линии отца. Когда стало известно, что крымским татарам разрешено вернуться, «мужчины отправились на разведку в Крым». Однако милиция не пускала их на паром несколько недель, объясняя это ящуром на полуострове. В какой-то момент мужчины всё-таки прорвались и в одном из поселков устроили «самозахват»:

— Они расположились на какой-то территории, рыли землянки, отстаивали это место, — пересказывает Мавиле. — Они 100 дней стояли, не уходили с этой земли, никого не пускали. Русские сразу испугались, подумали, что звери какие-то приехали.

Мавиле говорит, что по сей день сталкивается с людьми, которые отрицают репрессии и называют депортацию разумной и справедливой мерой. Ей самой непонятно, как женщины, дети и старики могли представлять советской власти какую-то угрозу. Про случаи коллаборационизма Мавиле говорит спокойно: считает, что среди крымских татар было не больше и не меньше предателей, чем среди любых других народов, в том числе и русских:

— Никто не говорит, что абсолютно все крымские татары — это чистейшей души одуванчики, которые в жизни не могли такого сотворить.

Семья говорила только на крымско-татарском

Энверу 29 лет, он родился и вырос в Крыму. Его предков депортировали в 1944 году. О советских репрессиях Энвер узнал сначала в школе, на уроках крымско-татарского, а потом начал спрашивать своих родных, которые не слишком охотно говорили на эту тему.

«Домой пришли, когда прадедушка был на войне. Никто не понимал, что происходило: семья говорила только на крымско-татарском. Им дали пару минут на сборы, сказали брать самое необходимое. Потом их просто в вагонах привезли куда-то на Урал, где было поле и болото», — вспоминает семейные рассказы Энвер.

Прабабушку и ее четверых детей поселили в глиняные халупы, напоминающие мазанки. Еще двоих детей — младших мальчика и девочку — женщине пришлось отдать в детский дом, чтобы они могли выжить и прокормиться. Старшие дети работали и помогали матери — один из них умер на работе, где его придавило бревном. Родной дедушка Энвера окончил восемь классов школы, затем пытался поступить в несколько училищ — ему везде отказывали из-за национальности.

Историю семьи по линии бабушки Энвер знает хуже — сейчас у нее деменция. Известно лишь, что у прабабушки было 12 детей. Семья была зажиточной и до депортации жила в большом доме. С другими родственниками мужчина связь не поддерживает: они разъехались по разным странам еще до разрешения вернуться в Крым.

За 15 лет до возвращения на родной полуостров бабушка и дедушка Энвера переехали в южную часть Украинской ССР, где смогли заработать деньги, на которые потом купили участок и построили дом.

— Дедушка работал шофером, таксистом, КАМАЗистом, возил разных людей — так и заработал деньги на всё это, — говорит Энвер.

Долгое время в семье праздновали день рождения дедушки на 16 дней позже — из-за проблем с документами была путаница в дате рождения.

— Многие люди не понимают, что это такое, — говорит Энвер. — Когда я выкладывал у себя сторис с рассказами, знакомые писали, что они никогда не слышали об этом. Как-то на паре зашла речь [о депортации], преподаватель [начал говорить]: «Это же не просто так вас депортировали, была причина, все [крымские татары] предатели». Вся группа засмеялась после его слов, а мне стало очень обидно. Я не мог ему ничего [тогда] возразить, расплакался и ушел. Он потом подходил, пытался извиниться.

Энвер говорит, что для него история крымских татар — сложная тема, особенно трудно обсуждать ее с теми, у кого «есть какое-то неоднозначное мнение по этому поводу». «Для меня это неуважение, могу оскорбиться, — признается он. — Не знаю, с чем это связано, какая-то родовая херня — меня-то не было в те годы, я не должен всё это чувствовать». Хотя Советский союз Энвер не застал, ему тоже пришлось сложнее из-за своей национальности. «У меня никогда не было пятерок по английскому и химии только потому, что я не русский», — считает он.

«Их привезли на голый участок»

Урьяне 21 год, она живет с родителями в центральной части Крыма. Говорить о депортации предков ей очень сложно. Дома эта тема поднимается крайне редко и вызывает огромную боль:

— Я жила с этим с детства, как-то отдельно мне об этом не рассказывали, [история депортации] была со мной всегда.

Когда в дома прабабушек по отцовской и материнской линии зашли солдаты, им, как и предкам Мавиле и Энвера, не дали особо времени на сборы. Одной женщине и вовсе сказали, что можно ничего с собой не брать, кроме продуктов в дорогу, поскольку «переезд будет временным».

— Их привезли на голый участок, было ли там жилье, не знаю, мне не рассказывали об этом, — говорит девушка.

Первое время документов не было ни у кого, но за десятилетия жизни на новой земле семье Урьяне удалось освоиться и отстроить быт, наладить связи, открыть бизнес. Как только в 1989 году стало понятно, что можно возвращаться домой в Крым, многие крымские татары, в том числе и родные Урьяне, столкнулись с дилеммой: возвращаться домой, но лишиться работы, бизнеса, или остаться.

— Многие остались в [Узбекистане], потому что они уже для себя там всё выстроили, — говорит девушка. — Это был тяжелый выбор для всех. Те, кто возвращались в Крым, приезжали словно на пустое место, вообще ничего не имея.

Бабушки и дедушки Урьяне вернулись на полуостров при первой возможности. Для них, по словам девушки, это было мечтой детства, которую они не могли не исполнить.

Урьяне, как и Мавиле, и Энвер, тоже сталкивалась с людьми, пытавшимися оправдать депортацию крымских татар их «неблагонадежностью». Один из самых ярких случаев, по словам девушки, произошел в университете. Тогда преподавательница на паре заявила, что все крымские татары во время Великой Отечественной войны были предателями. Потом извинилась, но добавила, что причины для репрессий у Советской власти всё-таки были.