Когда я в последний раз слушал Курта Кобейна и соприкасался с его наследием? Буквально вчера утром. Я ехал в такси, и по радио играл какой-то безумный микс из пост-гранж-ветеранов девяностых Staind, австралийских ретро-рокеров из нулевых The Vines, Ланы дель Рей, хип-хоп-отщепенца Post Malone и инди-рок-звезды двадцатых Snail Mail. Все они — да, даже Лана дель Рей — скорее всего, не занялись бы музыкой, если бы 10 сентября 1991 года не появилась бы песня Smells Like Teen Spirit, если бы Кобейн не решился записывать Nevermind, если бы он вообще бы не родился.
Кобейн — редкий музыкант, который не устаревает ни эстетически, ни этически. И, наверное, второе сейчас даже важнее первого. Кобейн презрел гендерные стереотипы — и дело не только в платье на сцене и дружбе с панк-исполнительницами. Он противопоставил волосатому року 1970–1980-х, который пестовал токсичную маскулинность, музыку совершенно иного порядка — более ранимую, более феминную, сочувственную ко всем и к каждому, несмотря на свою внешнюю агрессию. Эту агрессию он направлял в сторону гомофобных законов и сексистских стереотипов, прямо говоря: если вы за это, нам с вами не по пути, оставьте нас в покое.
И добавлял: «Я не гей, но хотел бы быть им, чтобы раздражать гомофобов».
Он показал, что проиграть, оступиться и признать свое поражение порой куда важнее, чем продолжать делать вид, что ты на коне. Он помог выйти на большую сцену целому поколению лузеров от рока: люди, которые годами прозябали в нищете и безысходности, внезапно оказались с контрактами больших лейблов под мышкой и клипами на MTV. Если было нужно, он надевал футболку с обложкой хорошего альбома, чтобы помочь его автору.
Кобейн всегда был готов уступить другим и дать им голос. Наверное, поэтому Nirvana нельзя рассматривать отдельно от всего остального, что происходило в 1991 году, — они просто были громче и резче остальных. Но тот год был последней большой революцией в мире музыки, когда лузеры, отщепенцы, лентяи, раздолбаи и прочие герои поколения X (тоже термин, прославленный в 1991 году одноименным романом Дугласа Коупленда) неожиданно стали править миром. Альтернативный рок, гранж, новый металл, трип-хоп, фанк-метал и прочие вывороты музыкального мира, долго ждавшие своего часа, выбили крышку кастрюли так, что ей пришибло разом всё, что было до.
Концерт Nirvana в SOAS (Школа восточных и африканских исследований), Лондон 27 октября 1989 года. Фото: Ed Sirrs / Camera Press / Vida Press
Российская музыка тоже живет с Кобейном в душе. Гранж и альтернатива в целом, которые Nirvana вытащили наверх, стали базой для нескольких поколений наших музыкантов. «Химера» и Noize MC, Tequilajazzz и Lumen, «Психея» и Pharaoh, Little Big и «Три дня дождя» — все эти люди вряд ли бы стали тем, кто они есть, без Кобейна и его музыки.
Другое дело, что за эстетикой у нас потерялась этика. Nirvana и ее главные хиты у нас (да и не только) часто понимались просто как хорошо сделанная очень громкая музыка — поп-музыка на максимальной громкости (Nirvana при этом обладали должной самоиронией и сами напоминали о поп-корнях своих хитов). О чем там поется, значения не имеет.
Как и многие, я выстраивал с музыкой Nirvana личные отношения, и для меня она тоже долгое время была способом громко проораться в душе и не сильно задумываться о словах. Для меня это тоже была музыка, которую я ценил не за единство мысли и звука, а просто за бесконечную и оголтелую агрессию. И это была большая ошибка, которую удалось исправить впоследствии, но многие не исправили.
Для многих этическое наследие Кобейна отделено от эстетического, и последнее им куда важнее, а первое они игнорируют.
Этим эстетическим наследием Кобейна пользуются в том числе и те, кто не считает, что равенство, ненасилие и инклюзивность являются чем-то важным. На этом наследии паразитируют те, кто может поддерживать военную агрессию или бить женщин и не поддерживать тех, кто уязвим. На этом наследии паразитируют все подряд. Кобейн показал, что можно быть уязвимым и ранимым, но многие восприняли его музыку как возможность быть просто громким, агрессивным и бесстыжим (в плохом смысле, иногда потеря стыда — очень полезное занятие).
Но с другой стороны, мы не имеем монополии на его наследие. Кобейн, как и любой погибший и замолчавший навсегда герой, не принадлежит никому — он принадлежит миру. И в этом мире есть мудаки, уроды, преступники и просто неприятные люди. Они тоже имеют право на это наследие, нравится нам это или нет.
Но попытаться прочитать тексты и изучить его биографию всё-таки стоит.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».