Немного не доживший до 90 лет Александр Ширвиндт до самого последнего времени не ассоциировался со старцем. Волосы его не редели, а лицо менялось незначительно. Его друг Юрий Рост умудрился не так давно сделать снимок, где Ширвиндт затягивается сигарой, хотя знаменитая трубка была оставлена уже много лет назад. Голос был надтреснутый, но знакомые интонации угадывались.

Вероятно, достаточно узкий репертуар предельно выразительных интонаций и определил карьеру Ширвиндта как актера небольших киноролей, скреплявших фильмы с его участием. В одном из интервью он рассказывал, как Эльдар Рязанов зазвал его сняться в «Вокзале для двоих», причем, по словам режиссера, «даже не в эпизоде, а мелькнуть». В итоге Ширвиндт мелькает там, как обычно, то есть ставя невидимую, но заметную авторскую подпись под своей ролью ресторанного лабуха длиной в две-три фразы.

Вряд ли можно сказать, что он именно шутил, хотя его однажды и назвали Sit Down Comedian, имея в виду его эстрадные репризы с Михаилом Державиным, которые в годы застоя знал каждый зритель программы «Вокруг смеха». Их невозмутимый, подчеркнуто сдержанный, как бы застегнутый смех льстил самолюбию городской интеллигенции, предпочитавшей переводных авторов. Остроумие в английском стиле, закрепленное ролью в картине «Трое в лодке, не считая собаки», как влитое, подошло выходцу из московской еврейской семьи с глубокими творческими корнями.

Главная роль у него оказалась всего одна в довольно странном, хотя и очень ему подошедшем фильме. В школьные годы я каждое лето ездил в дом отдыха от отцовского института на небольшой остров в Таллиннском заливе. Там находился клуб, где раза три в неделю крутили кино и где я в 1986 году посмотрел комедию «Миллион в брачной корзине».

Первое слово на рукописной афише было написано так, что я долго силился понять, что там делает мичман. Для мальчика, росшего в приморском городе, ассоциация была понятной, в отличие от невообразимого миллиона. Фильм был снят в Одессе, что обещало развлекательный лоск, а его действие происходило в Италии — почти что разрешенной в СССР капстране, обеспечивавшей граждан «Жигулями» и певцом Челентано.

Мне запомнились разные куски. Дощатый клуб трясся от хохота, когда старшая сестра главного героя поносила его за то, что он испортил ее новый лифчик — ему было не в чем носить арбузы. «Вы можете надавить жалость? Ну нет, за эти лица мы не получим ни лиры». «Когда пьян, он бьет ее. Когда трезв, она бьет его. И правильно делает». Наконец, сказанное сквозь плотно сжатые зубы слово «гад», также вызывавшее хохот как шедевр интонационного минимализма. Его Ширвиндт выплевывал так, что последний согласный звук буквально втаптывал адресата в пол. Что в этом было смешного? Тогда — просто все. Сейчас — не знаю.

Реализуясь как эстрадный комедиант, играя и ставя в Театре Сатиры, снимаясь в сатирическом (как он себя называл) киножурнале «Фитиль» и практически нигде не появляясь в кадре надолго, Ширвиндт почему-то производил очень цельное впечатление. Как будто ему было достаточно оставить в той или иной работе даже небольшую часть себя, чтобы целое достроилось само собой. Как и другие актеры его генерации (Георгий Бурков, Валентин Гафт, Армен Джигарханян)

Так «любимцы публики» отвечали ее ожиданиям — обычная ловушка популярности.

Этот тип советской звезды, слитка из «золотого фонда» и человека, «каких больше не делают», в начавшемся десятилетии окончательно уйдет в историю. Вместе с ним уходит и тот специфический тип ностальгии, который объединял поклонников советской культурной продукции. Предпочтение, которое все еще оказывают ей люди моего возраста и старше, то есть успевшие ощутимо поучиться в советской школе, связано с тем, что практически все произведения, созданные в тот период, понятны нам без комментариев, или без перевода в широком смысле слова.

Взять, к примеру, один из ярких фильмов с участием Ширвиндта «Еще раз про любовь», снятый Георгием Натансоном в 1968 году. Феликс Топтыгин — также далеко не главная, но структурно очень важная роль. Это соперник главного героя, его отставной конкурент и пересмешник в любовном треугольнике. По недолгой традиции шестидесятников, они еще и работают в одном научном институте. Но если главный герой — конечно, настоящий физик, то ироничный соперник трудится в «презренном» отделе научной информации на хорошей зарплате. Это усиливает пренебрежение к нему, что без объяснений непонятно зрителю, убежденному, например, что хорошая зарплата — это скорее хорошо.

Но самое главное в фильме — речевые маски. Главный герой, он же любовник-победитель, которого играет Александр Лазарев, выведен целеустремленным, успешным и немного самодовольным, то есть более универсальным в культурном и поколенческом смысле. Наоборот, его контрагент в исполнении Ширвиндта — сама саркастичность, местами на грани мазохизма, самоуничижения, из-за чего на роль едва заметно набегает тень героев Достоевского. Хотя им и не место в советском научном институте, но шестидесятники — странные, мало ли что им оттепель в форточку надула. Вскоре форточка захлопнулась, а потенциал сложных ролей так и остался наброском.

Впрочем, иногда Ширвиндт — особенно в дуэте с Державиным — и подпускал остроты «на грани». «Да, никто нас не любит. Кроме народа»… «Зрители обидятся, пойдут письма! Главное, чтобы там (палец вверх) не обиделись, а то пойдут пятна»… Не стоит переоценивать эти формы заигрывания и подмигивания. Но они помогали зрителям ощущать себя причастными чему-то большему и беззаветно любить артистов за это чувство.

Ширвиндт вовремя отошел от активной работы в профессии. По иронии судьбы (и под этим названием он играл дважды) его последней полноценной ролью в кино стал джазовый пианист Александр Белых в нелепом мюзикле «Пестрые сумерки», который в 2009 году поставила в финале своей феерической карьеры Людмила Гурченко. Чуть больше времени Ширвиндт уделял Театру Сатиры, где 20 лет был худруком, а последние три года — «президентом». Слово это в русском обиходе уже исторически приобрело такой оттенок значения, который Ширвиндт бы легко мог высмеять в свои более молодые годы.

Жаль, что по совокупности достижений на репутацию хорошего человека нарос мощный официозный шлейф. Путин и Володин выразили вежливую скорбь по поводу ухода крупного чина российской культуры с местом на Новодевичьем, орденами и регалиями. Раньше была поездка в Севастополь уже после аннексии Крыма, в связи с чем еще появилось одно место — в базе «Миротворец». Ширвиндт реагировал остроумно в расчете на старую проверенную аудиторию: «Чей Крым? Мой!». И добавлял, что скучает по Киеву и Одессе. После коронавируса и начала большой войны уже шел, как говорят демографы, «возраст дожития». Так что очень может быть, что старому другу Державину повезло чуть больше — он этого попросту не застал.