«Пьер, а вы русский?» — подозрительно спрашивали светские львы и львицы у Пьера Безухова в его «Войне и мире». Фраза из спектакля, в котором патриотический угар героев был почти карикатурен, напоминала, сколько криков раздавалось в адрес гражданина Литвы, взвалившего на себя огромный неподатливый театр. В 2007-м Туминас стал первым гражданином Евросоюза, занимающим должность худрука российского театра — Театра имени Вахтангова, руководство которым Михаил Ульянов фактически ему завещал. Кто постарше, прекрасно помнит, в каком захиревшем состоянии находился театр и как не сразу, шаг за шагом, Туминас вернул вахтанговцам былой успех — не только в России, но и в других странах, куда их стали приглашать без перебоя.

А ведь было всякое. Весной 2009-го на прогон туминасовского «Дяди Вани» пришел министр культуры Александр Авдеев. Это был его ответ группе артистов, написавших в Минкульт, что, мол, искажает новый худрук классику, нарушает систему Станиславского и вообще русофоб. После прогона зал, где кроме Авдеева сидело еще человек десять (включая вашу корреспондентку), не сразу смог опомниться — чеховская пьеса дорастала до высот трагедии. Авдеев очнулся первым, встал, зааплодировал и сразу подошел к Туминасу. Вопрос был решен на 13 лет вперед.

Судя по «Войне и миру», его последней в России постановке,

Он никогда не льстил нам, а говорил честно. И, конечно, весь этот шовинизм в «Войне и мире» появился неспроста. От чего пытался уберечь нас Туминас, выпустив осенью 2021-го глубоко пацифистский спектакль? Большие режиссеры часто оказываются предсказателями. Собственно, это признак большого режиссера: слышать время, различая в нем гул близких катастроф.

Римас Туминас родился в 1952 году в литовском городке Кельме. Сын русской дворянки со старообрядческими корнями и литовца, он в детстве часто переезжал с места на место — у отца-учителя был неуживчивый характер. Туминас вспоминал об этом, когда ставил «Горе от ума», называл Чацкого «потерянным» человеком, стремящимся обрести дом, — и тут же приводил пример из собственной юности. Поработав сварщиком и киномехаником, он поступил на отделение телережиссуры в Вильнюсскую консерваторию, после которой его позвали на съемки как режиссера, а Молодежный театр ждал его в качестве актера. Но он в тот момент, по его рассказам, был уже так увлечен Чеховым, что отправился в Москву и поступил на режиссуру в ГИТИС.

Их пути с другим великим литовцем, режиссером Эймунтасом Някрошюсом, шли параллельно. Оба закончили ГИТИС, но у разных мастеров. В дальнейшем их часто и иногда довольно бестактно сравнивали, хотя общей была только знаменитая литовская метафоричность, когда один жест или мизансцена могут заменить целый монолог. Чтобы понять, что это такое, достаточно посмотреть, как выглядит сейчас, в эти горькие дни, вильнюсский Малый театр: старинное здание в центре города почти полностью завешено черным полотном. И слова тут не нужны.

Если углубляться в частности, можно осмелиться постулировать, что Някрошюс — больше философ, а Туминас — поэт. Он любил поэзию, чувствовал ее ритм, оттого, может быть, и увлекся Чеховым, в пьесах которого очень важен ритм реплик.

Вернувшись после ГИТИСа в Литву, Туминас работал в Национальном театре, в 1990-м открыл в здании одного из первых кинотеатров свой Малый театр (тот самый, которого лишился после начала вторжения России в Украину).

В новейшие театральные времена, когда Литва уже стала самостоятельным государством, Туминас поставил в Малом «Улыбнись нам, Господи» — спектакль по двум романам Григория Кановича, описавшего, как три старых еврея едут в Вильно, чтобы узнать судьбу сына одного из них — революционера, стрелявшего в губернатора. Туминас поставил спектакль как оммаж жизни еврейских местечек, которая навсегда закончилась в Литве после Холокоста. Старики ехали в Вильно, вспоминали прошлое, желали детям лучшей доли. Их скарб, буфеты, сундуки и чемоданы громоздились друг на друга, приобретая в тусклом свете очертания некой библейской постройки. Актерский ансамбль был слажен настолько, что на гастролях в Москве спектакль понимали почти без перевода. В постперестроечной России театр был не в лучшем виде, а Туминас уже показывал нам небо в алмазах, причем в самом прямом смысле: в финале над стариками зажигались звезды, зал вопил от восторга.

Первой Туминаса позвала на постановку Галина Волчек: спектакль «Играем… Шиллера!» по «Марии Стюарт» стал первой «прививкой» и первой, как сказали бы мы сегодня, коллаборацией литовской режиссуры и российской актерской школы. Марина Неёлова сыграла одну из лучших своих ролей — королеву Елизавету, которая решилась казнить Марию и обрекла себя на страшные мучения. От ее решения что-то явно ломалось в мироздании — и обломки падали персонажам на голову. Став на цыпочки, королева прилежно «отрабатывала» урок: снова и снова носила из кулис в кулисы огромный бокал, наполненный пшеничными зернами, — и никак не могла донести. Во время репетиций случился казус: Туминаса с его колючим взглядом и горбоносым профилем хотели забрать в милицию как «лицо кавказской национальности». Ставя спектакли то в своем Малом театре, то в Москве — после «Современника» Ульянов позвал его делать «Ревизора» в Вахтанговском, —

В этом, кстати, он тоже наследовал Чехову, проглядывавшему и в абсурдном юморе его «Горя от ума», и даже в «Войне и мире», где, конечно, не было никаких счастливых семей.

«Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр…» — собственно, это и есть главная мысль спектакля, вложенная Туминасом в уста Пьера.

Своего Малого театра он лишился сразу после начала войны и сказал, что, конечно, «Литва не может поступить иначе». Написав заявление о необходимости лечения, Туминас фактически перестал руководить и Вахтанговским. Но окончательный уход произошел после пранкерского розыгрыша, о котором меньше всего хочется вспоминать сейчас, на третий день после смерти режиссера. Руководство РФ, однако, в розыгрыш поверило и лишило Туминаса правительственной премии, которую выдали за полгода до того — за большой вклад в российскую культуру.

Вечный путешественник, «потерянный человек» с жестким характером, он оказывался рыцарем, когда речь шла об актерах: скольким звездам он подарил коронные роли, не сосчитать, скольких дебютантов сделал звездами — тоже. Актерам он всегда служил верой и правдой. Больше всего — в Вахтанговском. (Тут, кстати, стоит упомянуть, что другой литовец, Миндаугас Карбаускис, вслед за Туминасом призванный «на царство» в Театр имени Маяковского, служил делу так же преданно, так же растворялся в актерах — и был так же безжалостно отстранен из-за протеста против начавшегося вторжения.) Последние два года — в театрах Италии и Израиля.

Почти десять лет Туминас не то чтобы боролся с онкологией, а, скорее, играл с болезнью. В 2021-м у него была диагностирована четвертая стадия рака, врачи давали ему несколько месяцев. Но в Вахтанговском намечался 100-летний юбилей, правительство выделило деньги — и Туминас заявил, что умрет только после того, как закончатся торжества. Он успел отпраздновать, лишиться двух театров, выпустить несколько спектаклей в Италии и Израиле. В «Гешере» есть снимок: актер, репетирующий роль Сирано, обнимает Туминаса, став перед ним на колени. Таких снимков по всему миру могло бы быть несколько десятков — дай только волю актерам.

В феврале, после триумфальных французских гастролей с «Гешером», Туминас приехал в итальянский город Галатину — репетировать «Вишневый сад» с китайскими артистами. А неделю назад написал вашей корреспондентке: «…теперь лежу в онкологической клинике где-то на юге Италии (занесло меня с «Вишневым садом»), в Вильнюсе буду в конце марта». Получив это сообщение, я почему-то вспомнила, как в последний год своей жизни Чехов писал «Вишневый сад» — лежа, заходясь от приступов кашля.

Туминас часто говорил, что смерть — главное событие в жизни. Он готовился к ней долго и спокойно, но, хочется верить, сам не заметил, как ушел. Улыбнись ему, Господи.

По желанию Римаса Туминаса его прах будет развеян в Литве.