«…дружите с Россией, объединяйтесь с Россией, равняйтесь на Россию, потому что с Россией безопасно, хорошо, выгодно, потому что те блага, которые вам дает содружество и сотрудничество с Россией, — традиционные ценности в сочетании с технологическим модернизмом, безопасность и независимость от разлагающих государство мягких и жестких атак извне, — возможны только с Россией. Этот подход предполагает бухгалтерский учет наших затрат — и мы исходим из того, что в прекрасной России будущего это выгодно и другим странам», — писал в конце 2020 года Евгений Примаков, нынешний глава Россотрудничества.

Без представительств Россотрудничества и фонда «Русский мир» непредставима «культурно-гуманитарная» пропаганда РФ для иностранцев. В том числе так — через проникновение в другие страны и формирование (хотя бы внешне) пророссийских сетей — Кремль вовсю использует механизмы «мягкой силы». Но этим арсенал пропагандистских ресурсов не ограничивается: в него входит и увеличение числа приходов РПЦ в разных точках планеты, и массовая установка памятников за рубежом.

Каждый такой проект проводники стратегии оценивают по размытым и ситуативным критериям «полезности», которые как раз и упомянул Примаков.

«Бухгалтерский учет»

Интерес к «мягкой силе» у государства проявился после войны 2008 года. Тогда использование войск против Грузии не удалось оправдать в глазах мирового сообщества отсылкой к концепции «гуманитарной интервенции», и в 2013-м — после серии протестов и возвращения Путина на пост президента — понятие «мягкой силы» впервые появилось в обновленной Концепции внешней политики. Правда, там оно скорее заменило более знакомое дипломатами и аппаратчикам слово «пропаганда»:

«…«Мягкая сила» — комплексный инструментарий решения внешнеполитических задач с опорой на возможности гражданского общества, информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтернативные… методы и технологии. <…> усиление глобальной конкуренции… вед[е]т к рискам… противоправного использования «мягкой силы» и правозащитных концепций в целях оказания политического давления на суверенные государства, вмешательства в их внутренние дела, дестабилизации там обстановки, манипулирования общественным мнением и сознанием…»

Не менее спорным было и понятие «русский мир». В практическом плане оно указывало на готовность работать с русскоязычной диаспорой в любом виде — главное, чтобы люди были готовы включиться в госпроекты и выступить «агентами влияния». Желающие придавали этому понятию «этническое» звучание, но в 2010-х на официальном уровне этого скорее сторонились.

Американский политолог Джозеф Най-младший, который считается автором термина «мягкой силы», фактически облагородил им более старое понятие «гегемонии», добавив к военно-политическому — гуманитарное измерение. Россия, хоть и использовала те же слова, ни политически, ни экономически не могла и не была готова втягиваться в подобные глобальные гегемонистские проекты.

Насколько они соответствовали «государственным интересам» — вопрос отдельный. Любую гуманитарную деятельность перед чиновниками можно было упаковать в «патриотическую обертку», выбросив ее после получения гранта и достав обратно для отчета. С одной стороны, такое положение дел создавало простор для различного рода проходимцев. С другой — давало возможности для протаскивания вполне вменяемых проектов. В конечном счете, есть ли что-то плохое в реконструкции «Русского некрополя» в Белграде? В передаче музейных предметов, связанных со Сталинградской битвой, в постоянную экспозицию музея «Норманди Виктори Мюзеум» в Нормандии?

Можно еще поспорить, кто больше сделал для включения россиян в международные интеллектуальные дискуссии: лоялистские Совет по внешней и оборонной политике (СВОП) и «Валдайский клуб» или частные «либеральные» Европейский университет в Санкт-Петербурге и Московская высшая школа социальных и экономических наук («Шанинка»). Правда, зачастую, если культурные, научные и гуманитарные проекты считались государством «вредными» или излишне «либеральными», они отсекались.

Другие, наоборот, считали такой «утилитарный прагматизм» недостаточно имперским. В 2012 году Модест Колеров, главный редактор ИА Regnum и бывший начальник управления администрации президента по межрегиональным и межкультурным связям, критиковал главу Россотрудничества за сведение «мягкой силы» к «имиджу государства» и бездеятельность. В 2016 году директор Российского института стратегических исследований (аналитическое подразделение администрации президента) Леонид Решетников, сокрушаясь о том, что Россия забыла про русских на постсоветском пространстве, признал: «Вся наша мягкая сила ничтожна». Православный олигарх Константин Малофеев в 2019 году заявлял, что Россия — это империя, которая должна действовать жестко, а «мягкая сила» — это про тлетворный Запад.

Голоса таких «аналитиков» выглядели маргинальными в экспертной среде, однако постепенно увлекали политиков, желавших сыграть на пророссийских чувствах на Балканах или в ностальгию по СССР на постсоветском пространстве (например, институт стран СНГ депутата Константина Затулина). Общей идеей этих кругов было признание, что государство недостаточно «защищает русских». Этот специфический дискурс вовлек в себя немало тех, кто в дальнейшем стал участниками или проводниками силовой политики 2010-х, — и после вторжения в Украину эти идеи оказались особо востребованы.

Язык, история и СМИ

Сеть официальных и формально независимых структур, призванных стать «агентами мягкой силы России», формировалась постепенно. Преимущественно — вокруг конкретных задач (продвижение русского языка, истории, взаимодействие с соотечественниками, работа с экспертными сетями) или фигур.

Как Кремль продвигает русский язык

После крушения СССР русский язык утратил позиции в мире, но сохранился в качестве основного языка ООН, остался одним из двух государственных языков в Беларуси, а также в Казахстане и Кыргызстане. Он имеет ту или иную степень признания на муниципальных или региональных уровнях в Молдове, Румынии, Австралии, США (в США нет официального государственного языка, но в штатах есть списки языков, на который в обязательном порядке переводятся государственные документы. — Прим.ред.) и других странах, где имеется значимое русскоязычное меньшинство. За последние 30 лет число носителей русского языка и владеющих им сокращалось: в 1990 году русский язык по всему миру изучали 74,6 млн иностранцев, в 2004 г. — 51,2 млн, а в 2018 г. — 38,2 млн. Если исключить постсоветское пространство, то падение еще серьезнее: с 20 до 1 млн. Наиболее значительным оно стало в Восточной Европе и на Балканах: в 1990–2015 гг. количество владеющих русским языком упало с 38 до 8 млн.

Однако позиции русского языка всё же остаются серьезными: на 2023 год, по данным проекта Ethnologue (наиболее известного справочника по языкам мира), русский язык является девятым языком в мире по распространению (147 млн носителей, и еще для 108 млн человек он является вторым языком). В этом он уступает не только китайскому, английскому и хинди, но и французскому, арабскому, испанскому, бенгальскому и португальскому.

Тренд на сокращение роли русского языка в мире стал предметом особой политической озабоченности, и к теме всё чаще стали обращаться в терминах «национальной безопасности». Продвижение русского языка сопровождалось алармистской риторикой, воспроизводимой политиками и экспертами на разных уровнях. Например, один из них в 2011-м жаловался, что в 1990 году в Грузии было 500 русских школ, сейчас — 130, отмечая их радикальное сокращение и в Украине. Как правило, в такой аналитике отсутствовало изучение реальных причин этого сокращения. Подобная риторика вскоре вошла и в речи Путина: в 2019 году он уже рассуждал о попытках «бесцеремонно сократить пространство русского языка в мире, вытеснить его на периферию».

Его создание в 2007 году рассматривалось экспертами как механизм более мягкой политики, нежели та, к которой прибегал Модест Колеров (он, напомним, работал в администрации президента). Внук известного «сталинского наркома» Вячеслава Молотова, сегодня Никонов известен любовью к историческому творчеству, рассказами на площадке Госдумы о русах-ариях, толстенной монографией о том, как либералы устроили Февральскую революцию, и постоянным цитированием Пушкина (правда, эти цитаты приходится проверять на адекватность). Также он много говорит о «русофобии» Запада, которую возводит к XVI веку и считает невозможным ее изменить. Это удобно: постановка нерешаемой проблемы — источник стабильного и «вечного» государственного финансирования.

Согласно отчету «Русского мира» за 2020 г. (последний по времени, размещенный на сайте), в 52 странах действовали 119 «русских центров», а в 58 государствах — 139 «кабинетов русского языка». Кроме того, фонд спонсирует ежегодно десятки различных мероприятий и культурных программ. В отчетах особо выделяется ежегодный съезд «соотечественников» под названием Ассамблея русского мира. С 2007 года они проводятся под 4 ноября, День народного единства, и объединяют, с одной стороны, российских чиновников, а с другой — разномастных активистов. Это и ученые-русисты, и педагоги, и различного рода общественники, которые сегодня воспроизводят тезисы российской пропаганды и показывают лояльность путинскому режиму.

Как Кремль сохраняет историческую память

Интерес к истории у государства начал расти в 2000-х — на фоне того как страны Балтии и другие бывшие советские государства начали переосмысливать свое прошлое под властью Москвы. Первые квазинезависимые структуры появились в это же время: и если фонд «Исторической перспективы» Натальи Нарочницкой (2007 г.) спустя 10 лет уже перестал играть какую-либо значимую роль, то «Историческая память» историка Александра Дюкова (2008 г.), подчиненная администрации президента, с точки зрения российских властей успешна до сих пор.

Дюков сосредоточился на критике «героизации нацизма» в странах Балтии и в Украине, и сумел выстроить собственную «экспертную сеть» вокруг этой темы. Изначально он разоблачал документальный фильм «Советская история», вышедший в Латвии в 2008 году и созданный на средства правых националистов, печатал книги об участии украинских националистов в Холокосте, контактах литовских властей с нацистской Германией, организовывал выставки о гражданских жертвах нацистской оккупации СССР и даже содействовал переводу на русский язык работ классика исторической социологии Майкла Манна.

Фонд совмещал просветительскую и научную деятельность с чутким вниманием к властным пожеланиям в области политики памяти. Отсюда — оправдание «пакта Молотова–Риббентропа», аннексии и оккупации Балтийских государств, а сегодня еще и отстаивание Александром Дюковым тезиса то ли о «геноциде советского народа», то ли о «геноциде славян», то ли о «геноциде русских» (здесь он еще не определился).

В 2010-е российская политика памяти во многом оставалась «внутренним продуктом», призванным показать общенациональное единство. Борьба против «фальсификаторов истории» была по большей части медийным продуктом, транслируемым на российскую аудиторию. Показательно, что — спустя примерно год после аннексии Крыма — в составе исполнительной дирекции Российского военно-исторического общества (РВИО, председатель — Владимир Мединский) международный департамент был расформирован за ненадобностью.

Так, Россотрудничество перенесло за рубеж акцию «Бессмертный полк». Также, по подсчетам на основе материалов МИД РФ, в 2012–2018 гг. в европейских странах установили около 100 памятников, мемориальных досок или других знаков, прославляющих российскую армию или несколько реже — культуру. Среди них: памятники солдатам Русского экспедиционного корпуса Первой мировой войны в Париже, Каннах и других городах; музей концлагеря Морибор в Словении; бюст Солженицыну в Монтевидео; памятник «Журавли» в Любляне в память о русских и советских военнопленных обеих мировых войн. Несмотря на все разговоры о «повороте на восток», российская политика памяти всегда была — и остается — европоцентричной.

Различные мемориалы и воинские захоронения превращаются в «места памяти», для участия в памятных мероприятиях приглашают пророссийских политиков и общественников. Степень эффективности таких действий — разная. Например, в 2018 году, к 100-летию завершения Первой мировой, Владимир Путин фактически в одиночестве возлагал цветы к памятнику Русскому экспедиционному корпуса в Париже. С другой стороны, по наблюдениям исследователя Екатерины Махотиной, Антакальнисское кладбище в Вильнюсе в 2010-е превратилось в центр притяжения тех литовских политиков и общественников, которым в той или иной степени близка память о советских воинах Второй мировой войны.

Как Кремль укрепляет медийное и экспертное влияние

Наиболее известным результатом «мягкой силы» стало наращивание ресурсов медийного влияния, которое шло по двум направлениям. Первое — государственные СМИ: радио «Спутник» (до 2014 г. — «Голос России»), входящий в холдинг «Россия сегодня» и вещающий на 24 языках, и холдинг Russia Today, ведущий вещание на английском (с 2005 г.), арабском (с 2009 г.), французском (с 2017 г.), немецком (с 2021 г.), имеющий также сайт на сербском и осуществляющий интернет-вещание и на китайском. Второе — неформальная работа в социальных сетях (в частности, «фабрика троллей» Пригожина). (На данный момент вещание госСМИ в странах ЕС заблокировано, а «фабрика троллей» Пригожина распущена и, вероятно, пересобрана в другие структуры. — Прим. ред.)

В других случаях речь шла о поддержке экспертно-научных институтов, которые стремились не столько стать агентами государства, сколько занять собственное и желательно престижное место на международной арене экспертной мысли. В этом участвовали и профильные академические институты РАН, университеты, как МГИМО и ВШЭ. В этот ряд можно поставить и квазинезависимый Совет по внешней и оборонной политике (СВОП), выпускающий с 2002 года (и до сих пор) журнал «Россия в глобальной политике» (с обязательной англоязычной версией). В 2010 г. указом президента был создан «Фонд Горчакова» для финансирования инициатив в области «народной дипломатии». В следующем году заработал Российский совет по международным делам (РСМД), одновременно международно-политический think tank и экспертная площадка. Тогда же такой формат работы развил «Валдайский клуб».

В 2009–2017 гг. на постсоветском пространстве и на балканском направлении активность проявлял Российский институт стратегических исследований (РИСИ), занимавшийся аналитической деятельностью в интересах Администрации Президента. Его тогдашний директор Леонид Решетников был близок к Малофееву, и после увольнения работал в его структурах. Уход Решетникова, генерала-лейтенанта СВР, в экспертных кругах связывали то с неудавшимся госпереворотом в 2016 году в Черногории, то с ротацией кадров новым замруководителя администрации президента Сергеем Кириенко — которому «православные монархисты» уже были не нужны.

А что Россотрудничество?

Центральным ведомством, ответственным за российскую «мягкую силу», считается Россотрудничество. Его создали в сентябре 2008 г. вскоре после «пятидневной войны». В его подчинении находятся 85 «Русских домов» в более чем 70 странах и на частично признанных территориях (Абхазия, Южная Осетия и Палестина). В Беларуси, Египте, Кыргызстане и Таджикистане — по 2 представительства, в Казахстане — 4, а в Индии — 5 (некоторые учреждения в странах ЕС закрылись, но другие продолжают работу). Фокус внимания направлен на страны Востока, в основном азиатские (в Африке Россотрудничество представлено только в Тунисе, Замбии, Танзании, Эфиопии и ЮАР).

Согласно отчетам, в 2021–2022 гг. ежегодно Россотрудничество тратило по 4,5 млрд рублей, при доходах в 900 млн за этот период. Учитывая падение курса рубля, в 2022 г. реальные расходы за рубежом даже снизились.

Что было сделано реально за 9 млрд?

Возьмем официальные доклады (раз, два), которые, по традиционной бюрократической логике, должны даже завышать активность и рассказывать о повышении эффективности расходов.

Первыми идут пропагандистские акции (по бюрократической логике, что ближе к началу — то важнее). В 2021 г. ведомство отчиталось об организации акций «Георгиевская ленточка», «Свеча памяти» и «Бессмертный полк», в 2022 г. к ним добавились акции «Голос победы» и «Сад памяти». Всё это — перенос практик российских мероприятий за рубеж: пройтись по улицам с портретами своих предков, зажечь онлайн свечу памяти и выложить ее в своих соцсетях, надеть бесплатно выданную георгиевскую ленточку, прослушать на специальном сайте песню «День Победы» или выложить у себя в соцсетях запись собственного прочтения любого военно-исторического стихотворения.

Другая акция, проводимая с 2020 года, — «Сад памяти» — предполагала высаживать деревья в память о 27 млн погибших советских гражданах. В 2023 году Россотрудничество отчиталось о ее проведении — согласно сайту самой акции, количество стран-участниц сократилось за несколько лет с 54 (в 2021 году) до 36 (в 2023 году).

Правда, в 2021 г. «Диктант Победы» прошел в 80 странах, а спустя год — только в 45, зато впервые — в Бангладеше и Мексике. Зато 300 тысяч человек просмотрели пропагандистский ролик «Это наша Победа», а в Бишкеке 9 мая зажгли 3,5 тысяч свечей в память о детях блокадного Ленинграда, оказавшихся в Кыргызстане. Количество деревьев и свечей в отчетах на 9 млрд рублей — это, конечно, не то, что ожидаешь увидеть, но бюрократия есть бюрократия.

Ведомство постоянно отчитывается о показе российских фильмов на своих площадках по всему миру (бесплатно). Эти показы включают в себя не только военно-патриотические фильмы вроде «Нюрнберга» и «Подольских курсантов», но и популярные массовые продукты вроде «Чебурашки».

Отдельное направление — мероприятия к каким-то датам (например, День любви и верности, юбилеи российских ученых). Содержательно отчеты не позволяют оценить, в чём их суть, но даже общие данные указывают на проседание: с 70 мероприятий в 34 странах в 2021 г. до 61 мероприятия в 25-ти в 2022 г. Чем заняты остальные «Русские дома» — непонятно. Зато в 2022 г. юбилей Петра I «праздновали» в 48 странах. Почему эта внутрироссийская история должна быть интересна гражданам других стран — тоже вопрос.

На курсах при «Русских домах» (70 представительств в 60 странах) в 2021 г. училось 18 тысяч человек, в 2022 г. — 15 тысяч. Количество участников Дня русского языка упало с 110 тысяч до 9,8 тысяч. Общее количество участников «мероприятий по популяризации русского языка» снизилось с 800 тысяч до 158 тысяч. Может быть, падение цифр связано с войной, может — с изменением отчетности, а может — и с тем, что количество активных аккаунтов ведомства в соцсетях упало с 350 до 300.

Некоторые же данные совершенно поражают. В 2021 г. ведомство отчиталось о том, что на международную конференцию в Германии по проблемам русских школ собрали 119 участников, а на курсы повышения квалификации в Санкт-Петербурге привезли 192 человека. Еще 14 студентов-филологов из России отправились на практику в зарубежные страны. В следующем году участниками методических мероприятий стали не 325, а целых 500 специалистов из стран Латинской Америки, Ближнего Востока и Африки. Как же тут забыть про «Российскую неделю математики, физики и компьютерных наук» для учащихся старших классов школ, изучающих русский язык в Сирии.

Работа с «соотечественниками» — это в том числе раздача бесплатной литературы и оплата и сопровождение поездок в Россию. Так, каждый год Россотрудничество поддерживало около 400 мероприятий соотечественников, печатало краеведческую литературу о них. Книги и учебная литература, видимо, передаются по особому плану: в 2021 г. они ушли в Турцию, Армению и Беларусь, в 2022 г. — в Германию, Кипр и Молдову.

Еще одно направление — уход за историко-мемориальными местами. В отчетах упомянуты некие работы в Болгарии, Греции, Италии, Марокко, Тунисе, Турции. Содержательно представлена работа только во Франции: реконструкция за счет внебюджетных средств кладбища Сен-Женевьев-де-Буа и восстановление могил художников Ларионова и Гончаровой. Также в 2022 г. вопросы реставрации захоронений прорабатывались в Сербии и Боснии и Герцеговине. Расширилась же деятельность только на Сингапур (в 2021 завершалось строительство здания, а в 2022 г. «завершение» продолжалось, но уже в комплексе с православным храмом).

В 2022-м Россотрудничество обеспокоилось образом России. Прежде всего это проявилось в конкурсе для журналистов «Честный взгляд»: более 100 человек из Белоруссии, Ирана, Таджикистана, Узбекистана и Черногории в итоге бесплатно посетили РФ. Вслед за министерством иностранных дел был создан чат-бот для сбора жалоб о проявлениях национализма, правда, статистика за 2022 г. не представлена.

Новый трек — волонтерство. В 2021 году совместно с НКО из Молдавии Россотрудничество запустило программу «Миссия добро» по оказанию бесплатной гуманитарной помощи. В Узбекистане волонтеры рассказывали, как учить русский язык, а в Казахстане целый 21 день они «восстанавливали природные ландшафты, помогали сотрудникам приютов для животных, провели эко-уроки в школах».

Таким образом, согласно отчетам, «мягкая сила» Россотрудничества ограничивается преимущественно странами постсоветского пространства, а затем идут Балканы и отдельные государства Ближнего Востока и Западной Европы.

Представленные показатели никак не сочетаются ни с заявлениями руководителей о «глобальной культурной борьбе», ни с объемами финансирования, ни с сетью представительств. На практике выходит, столь огромная и дорогая в содержании структура оказалась занята экспортом постсоветских районных «домов культуры».

Эта метафора принадлежит замглавы Россотрудничества — Дмитрию Поликанову, который в 2023 г. признал: «Русские дома подчас рассматриваются в качестве своего рода «домов культуры», чья основная задача — обеспечение досуга соотечественников и дружественного дипломатического корпуса через проведение выставок, концертов и различных праздничных мероприятий, например, новогодних представлений и фуршетов».

Гуманитарный десант вместо домов культуры

Поликанов несколько раз подвергал подчиненных критике за дутую отчетность, отсутствие профессиональных кадров, опору на «профессиональных соотечественников», низкую медиаграмотность и отсутствие стратегии. Есть даже намек, что 80% расходов идет только на содержание аппарата.

Его идеи по реформированию ведомства выглядят следующим образом: создать «гуманитарный десант». Если кратко, то речь идет о координации работы порядка 70 «гуманитарных комиссаров» (с опытом в политтехнологиях или коммерческих продажах) на которых работает «бэк-офис» (20–30 человек). Каждая команда работает в отдельной стране, выстраивая собственную стратегию работы с «пророссийскими гражданами».

Схема, сопровождающаяся финансовыми выкладками и рассуждением о потенциальных сложностях и критериях эффективности, выглядит смелой для российской бюрократии. Во многом она напоминает повестку, идущую от кругов Сергея Кириенко: больше говорить про будущее, выгоды от сотрудничества с государством, про возможности, личное развитие, перспективы. В 2013 году — а, может, и в 2021 году, — это было бы актуально. Сегодня — сомнительно.

Вероятно, есть в руководстве ведомства есть понимание: после 24 февраля 2022 года участие российского государства в культурно-гуманитарном сотрудничестве токсично для зарубежных партнеров. Решение простое: перейти от «развития дискурса и захвата мест» к мягкому патронату и спрятать уши Кремля под шапкой «мы тут только сообщества формируем».

Ностальгия, обиды и ЧВК

Если рассматривать «мягкую силу» как инструмент, продвигающий «российскую модель развития», посредством которой РФ включается в обсуждение проблем мирового развития и культурной глобализации, то сегодня ее не существует. Осознанная ставка на утилитаризм (почему-то называемый прагматизмом) низводит «мягкую силу» до пропаганды. История, культура, православие, русскоязычная диаспора — всё это видится ресурсами для извлечения выгоды.

За этим сквозит непонимание значимости культурных и научных контактов, которые кажутся чем-то малозначимым, проходным и ненужным, если не оборачиваются громким пиаром или их нельзя использовать в качестве свидетельства поддержки.

Однако сегодня, несмотря на войну против Украины, «мягкая сила» России всё еще сохраняет определенный потенциал. В его основе лежат три явления.

• Первое: «советская ностальгия» среди отдельных групп жителей постсоветского пространства, которые недовольны своим положением. Такие люди сыграли роль в ходе вторжения в Украину, несомненно их наличие в Беларуси и Молдове. В активе остаются непризнанные политические образования, такие как Абхазия, Осетия и Приднестровье, находящиеся под российским влиянием.
• Второе: антизападные настроения тех, кто ввиду объективного проигрыша от глобализации или эксплуатации «исторических обид» готовы приветствовать Россию в качестве антизападной альтернативы. Зачастую речь идет не о реальном приветствии, а о риторике, которая, впрочем, улавливается российскими госмедиа и активно транслируется внутри России. В некоторых случаях риторика «российской угрозы» даже используется во внутренней политике других стран, будь то США (после выборов Дональда Трампа), или Нигер в 2023 г. (накануне военного переворота). Однако поспешно считать это однозначно выгодным: показательно навязчивое стремление ХАМАСа в октябре 2023 г. публично записать Россию в свои союзники.
• Третье: милитаризированный образ России тесно связан с политикой «силового предпринимательства», а именно продажи военных и «информационных» (пропагандистских) услуг авторитарным режимам Африки и Ближнего Востока. Здесь «мягкая сила» выступает в наиболее жестком варианте. С конца 2010-х гг. в этом была относительно успешна ЧВК «Вагнер»: она занималась и предложением политконсалтинговых услуг африканским политикам. По сообщениям СМИ, в некоторых случаях (как Гвинея и Зимбабве) такое сотрудничество было успешным, в других (Мадагаскар) — нет. Журналисты «Проекта» сообщали о присутствии пригожинских политтехнологов в 20 странах Африки. Однако после гибели (убийства?) Евгения Пригожина в августе 2023 г. это направление остается под вопросом.