Теперь уже можно сказать наверняка: Генри Киссинджер — один из самых знаменитых, влиятельных и успешных политиков второй половины XX века. Знаменитых — понятно, влиятельных — конечно, успешных — очень вероятно, потому что умереть на 101-м году жизни в собственном доме, прожив такую жизнь и сделав такую карьеру, это огромный успех.

Госсекретарь при двух президентах, обвиняемый в военных преступлениях, сочувствии диктаторам и молчаливой поддержке этнических чисток. Лауреат Нобелевской премии мира, архитектор «разрядки» — и косвенный участник Уотергейтского скандала. Для российского читателя это может звучать странно, но американские СМИ называют организованные им нелегальные прослушки в списке грехов наравне с бомбежками Камбоджи и причастностью к тайным убийствам и переворотам в Южной Америке.

Даже в последние годы и месяцы Киссинджер оставался участником глобальной публичной политики. Буквально в июле он летал в Пекин и встречался с председателем Си, а зимой предложил сразу несколько вариантов завершения войны в Украине.

Сегодня все пишут и говорят о том, что он был сторонником (и практиком) Realpolitik, «реальной политики». Это так. Но объяснения, что же такое эта самая «реальная политика», часто звучат неубедительно. Подразумевается, что «реальная политика» — это такой «циничный» взгляд на мир, «политика как искусство возможного», в противовес «идеалистичной» политике, основанной на ценностях. Это подход технократический: не случайно

Он не только практиковал Realpolitik, но и теоретизировал ее. И если почитать реальные научные труды доктора Киссинджера (так официально к нему и обращались), то можно узнать, например, что «баланс сил» в мировой политике он считал не «естественным состоянием», а, наоборот, очень необычным, чуть ли не случайным.

Исходную точку современной Realpolitik — то есть концепции суверенного государства с собственными интересами, но признающего суверенитет других, — наука о международных отношениях отсчитывает от 1648 года (так называемого «Вестфальского мира»). Считается, что после кровопролитной Тридцатилетней войны и не менее кровопролитных религиозных войн, когда «защита религии» на территории соседа использовалась как легитимный повод для нападения, государства договорились, что отныне не вмешиваются в дела друг друга. Мощь одних «сбалансирует» мощь других, и вместо того, чтобы воевать, они будут «бодаться». Долгим такой мир не был.

Следующая попытка «баланса» — результат следующей кровопролитной войны. Французская революция переросла в Наполеоновские войны (внешнюю политику Франции тех лет без обращения к «ценностям» объяснить невозможно), и потом Венский конгресс попытался вернуться к принципу невмешательства и разделению «сфер влияния». Этот период как раз и был областью научных интересов Киссинджера и темой его диссертации — где-то там он и нашел свои ролевые модели, между французом Талейраном и австрийцем Меттернихом.

Но этот «реальный баланс» вновь не пережил своих создателей. Уже в середине XIX века внутренние, а не внешние процессы, привели к переперекраиванию мировой политической карты. Национальные движения, классовая солидарность, революционные идеи — всё это далеко не чистая «реалистическая» конструкция, в которой есть незыблемые «государства» и их «интересы». Киссинджер это отлично понимал.

Отсюда и постоянная двойственность его прагматизма. С одной стороны, ценности не должны мешать политике. С другой — если ценности разделяемы обществом, то их можно использовать. Так, другой известный либерал-реалист доктор Збигнев Бжезинский важнейшим фактором современной политики называл «глобальное пробуждение», то есть включение в политический процесс новых групп ценностно-ориентированных людей (от революций конца 1980-х в Восточной Европе до Арабской весны и Евромайдана).

Сближение США с Китаем и встреча Никсона с Мао Цзэдуном только сегодня кажутся чем-то вполне нормальным и возможным. Китай 1972 года — это страна, всё еще проходящая через Культурную революцию. Бедная, перенаселенная, с чудовищно низким качеством управления, с десятками миллионов репрессированных (а это, между прочим, рабочая сила). Ее внешняя политика тоже безумна: Китай даже умудрился поругаться с главным покровителем — Советским Союзом.

Чтобы увидеть в этой стране потенциал — и не просто временного и тактического, а стратегического и экономического союза, — нужно быть не «трезвым реалистом», а утопистом. Тому, насколько странным, неестественным и даже сюрреалистическим выглядел этот альянс, посвящена знаменитая опера Джона Адамса «Никсон в Китае» (Киссинджер, конечно, бас).

Вся современная Кимерика — симбиоз КНР и США, которые могут спорить по отдельным и принципиальным вопросам, но которым никуда друг от друга не деться, — это наследие Киссинджера, плод политического воображения его и его команды.

Показательны и выступления Киссинджера по войне в Украине. Как настоящий реалист, он готов менять свои предложения в зависимости от ситуации. Но он совершенно не считает, что «правильный» вариант решения здесь только один. Настоящая политика хотя и придумывается в голове, но делается в процессе взаимодействия. Поэтому, чтобы обсуждение состоялось, нужны варианты и нужна готовность слышать и говорить, придумывать на ходу и хитрить. Уверенность, что Россию проще победить на поле боя, а не переиграть за дипломатическим столом, была ему чужда. Он бы предпочел второй вариант (как предпочитал его раньше), потому что всегда считал себя умнее всех.

и вашингтонского плейбоя (по прозвищу Henry the K[iss]), знающего примерно всё и примерно про всех, стал его главным инструментом. Он конвертировал свою работу в статус патриарха мировой политики, получил прощение по всем статьям, а статус патриарха использовал для продолжения своей работы.

Восхищаться людьми, для которых государственные (или чьи-то личные) интересы могут оправдать массовые убийства и войны, точно не стоит (хотя важно помнить, что он был самым ярким, но далеко не единственным). Но и делать вид, что деятельность Киссинджера ограничивается «грязной политикой», не нужно. Вместо того чтобы его проклинать или им восторгаться, лучше у него поучиться.