Что мы помним о Константине Устиновиче Черненко? Да ничего. «И то не все». Восстановил в партии почти столетнего Молотова. Всё. Про него даже анекдотов нет. И на первый взгляд странно, что именно этого никакого вождя режиссер Резо Гигинеишвили решил сделать героем своего фильма «Пациент №1».

Но ведь именно его — старого, больного, дышащего на ладан, никому не интересного, — выдвинуло Политбюро из своего круга, чтобы он «приступил к исполнению своих обязанностей, не приходя в сознание» (то есть один анекдот всё-таки был). Удобен свите, которая могла целых 13 месяцев без помех играть короля и обтяпывать свои делишки. Именно такой — никакой — персонаж идеально годился для решения художественной задачи.

На протяжении всего фильма герой умирает. Эта смерть вырастает до символа. Долгоиграющая смерть растянулась в нашей стране на целый век.

— вот про что кино. Про страну-мертвеца. Вернее, живого мертвеца. Даже так: вечно живого.

Собственно, только рабочее название фильма «КУ» указывает на конкретного К. У. Черненко. Он ни разу никем не назван по имени — Товарищ Генеральный Секретарь. Точка. Режиссер говорит, что его фильм — про «власть старых». Я бы сказала, что он — про «власть мертвых». Эта потусторонность выводит «Пациента» из политического совсем в другое, метафизическое измерение, и история прирастает многими смыслами.

Вообще, фильм Гигинеишвили довольно загадочный и, как мне кажется, получился намного сложнее, чем был задуман. Едва ли не в каждой сцене есть второе дно. Вот замечательный эпизод просмотра Пациентом фильма «Кин-дза-дза!». Старый маразматик одобрительно посмеивается, замечает, что и «грузинчик этот с носом хорош», и что вообще фильм выпускать можно. И тут его «тень», холоп, шестерка, находящийся при нём неотлучно, подсказывает хозяину, что: «КУ — это же смеются про вас! КУ-то — ваши инициалы, товарищ Генсек! Никак нельзя разрешать такое кино».

Замечательно прописанные Александром Родионовым диалоги могли бы быть смешными, если бы Филиппенко не сыграл так страшно. Особенно эту сцену. Первый ее план: старый дурак уже ничего не соображает, и холуи решают за него все вопросы. Но интереснее второй, на то он и второй.

Данелия начинает снимать «Кин-дза-дза» в 1986 году, когда Черненко уже год как покойник, и у власти совсем другой во всех отношениях человек — Горбачёв. Ошибка? Конечно, нет. Почему Резо допускает этот сознательный сдвиг во времени, едва не ставший названием фильма, — настолько он был режиссеру нужен и важен?

Сама суть замечания (инициалы, каков бред!) отражает, конечно, ослепительный идиотизм происходящего во власти. Но этих отсылок к общему маразму в «Пациенте» и без того хватает. Знаменитая антиутопия Данелии (из любимых фильмов Гигинеишвили) усиливает градус безумия, которым охвачена страна. Мертвая, разрушенная планета, на которую попадают два землянина, — проекция тотальной метафизической разрухи, во-первых, в том сгнившем СССР, который показан в кино, во-вторых, в главном герое — Пациенте. И в-третьих, — в разрухе как основной традиционной ценности, «скрепе» страны. Паутина деменции никуда не делась. Она никогда и не исчезала. Ни в 1953-м году, ни в 1956-м, ни в 1985-м, ни в 1991-м, и, уж конечно, ни в 2000-м. «И смеяться над нами мы не позволим…»

На эту дурную бесконечность вполне прозрачно намекает выезд Пациента из ЦКБ «в Кремль», когда он, не успев усесться в автомобиль, засыпает. По распоряжению куратора кортеж черных, похожих на катафалки лимузинов делает круг по территории, и КУ возвращают в палату. Разумеется, на память приходит абсолютно буффонная концовка «Комедии строгого режима» — с «бегством» зэков из лагеря на паровозе по кольцевой железной дороге. В «Пациенте» медленный кольцевой проезд, снятый с верхней точки, — конечно, тоже фарсовый (может быть, единственный в фильме, названном «трагикомедией»). Но не меньше в этом фарсе и зловещего смысла: и в медлительности, и в символичности. По территории больницы, где умерли, один за другим, три вождя, ни шатко ни валко катит страна, и конца-края этому кольцевому маршруту не видно.

Резо Гигинеишвили, как известно, уехал из России и живет в Грузии. Уехал из страны и народный артист Александр Филиппенко. В отличие от молодого Резо, который вернулся в страну своего детства, домой, 79-летний Александр Георгиевич дом покинул. Он, наверное, самый старший из актеров-релокантов. Ему труднее, чем его молодым коллегам, врастать в новые условия, в новый язык, в новых зрителей. И тем не менее, он не счел возможным оставаться в стране, чья политика противоречит его убеждениям, которых он не скрывает.

Уже этого достаточно, чтобы «Пациент №1» остался без прокатного удостоверения. За рубежом фильм показать — тоже теперь проблема, как и любое кино, снятое в РФ. И — не «бонус» ли это к теме бреда и общей психопатии, которая выплескивается из дурдома площадью в одну шестую часть на всю остальную сушу?

Благодаря ли Филиппенко, получившего в юности сильную инъекцию балагана в театре МГУ «Наш дом» и умеющего замечательно работать с гиперболой и метафорой; благодаря ли склонности Гигинеишвили к повышенной эмоциональности киноязыка; благодаря ли самому материалу, —

не случайно первое, что вспоминаешь, — пьеса Ионеско «Король умирает». Правда, вывернутая наизнанку: в пьесе все заставляют короля умереть, в фильме ему умирать не дают. Впрочем, результат один.

Абсурд набирает обороты с самого начала, с исполнения каких-то идиотских песен, которые должны петь медсестры в Кремлевской больнице вместо того, чтобы работать. Зачем-то они толпятся в большом холле, непонятно чего ожидая, для чего-то из их толпы выбирают нескольких — и мы никогда не поймем, зачем. Эта производственная бредовость продолжается в личной жизни сестрички Саши, приставленной к Пациенту №1 (бесстрастная, нездешняя Ольга Макеева, холодным внутренним огнем напоминающая Тильду Суинтон). Странные отношения с мутным бойфрендом — вроде бы из органов, вроде бы он тут неспроста, но специальные люди, в свою очередь, следят и за ними, и увозят пьяную Сашу (прямиком на пост в «Кремлёвку») с танцев, где ей дала по морде переводчица каких-то французов… Какая-то загадочная папка, которую любовник просит подложить Пациенту к бумагам, после чего немедленно теряет к Саше интерес… Что за папка, какие документы для передачи живому трупу? С каждым эпизодом из тех, что болезненными толчками двигают сюжет к понятной всем развязке, ощущение абсурда нарастает.

И вполне закономерным выглядит в этом кошмаре «голосование» Генсека на «выборах» в Верховный Совет, где он должен проголосовать за самого себя, — под камеры, в холле больницы, декорированном под избирательный участок. КУ «приговорен» пройти именно 17 шагов до урны, пожать кому-то руки, прошамкать надлежащую ахинею, чтобы народ — НАРОД! — увидел вождя в полном здравии (реальный эпизод правления Черненко).

Коррозия бреда разъедает не только пространство страны, но и каждую отдельно взятую личность. Ему невозможно противиться. Да никто и не пытается. В какой-то момент граница между порождением больного мозга Пациента и реальностью стирается совершенно. Как эта пожилая санитарка (Мария Сокова), мать воина-афганца, проникла в строго засекреченную палату? Как смогла сбивчиво, коснеющим языком (словно во сне) пробормотать свою просьбу — ни много ни мало: «Верните их домой…» Куда исчезла на следующий день после того, как куратор больницы из ГБ выбил у Саши признание об этом разговоре? Была ли санитарка? Был ли генерал-министр (вероятно, разжалованный коррупционер-шеф МВД Н. Щёлоков в исполнении В. Стеклова), валялся ли тут у Пациента в ногах с мольбой о какой-то пощаде? Бежал ли, увязая по колено в снегу (как во сне) по больничному двору к тыльным окнам, стрелялся ли на глазах у топтунов, догоняющих его гурьбой? Была ли жена несчастного КУ, измученного простатой…

Нет, вот жена точно была.

Вырванные у стоминутного (столетнего) «сна разума» несколько мгновений глубокого человеческого чувства. Последняя, истинно прекрасная роль Инны Чуриковой. Пытаясь добудиться, достучаться до любимого мужа, старушка обрушивает такой поток жалости, любви, нежности, с ее материнскими словами «мой мальчик, мой маленький…» — что кажется, еще минута, и этот овощ откликнется, ответит… И он отвечает. Но не ей. Трясущейся рукой набирает короткий номер и просит, униженно просит кого-то отпустить его.

Жена, которую привезли на коляске, вдруг встает и уходит. Ее «мальчика» не отпустили умирать домой, «приговорили к жизни».

Вообще наше кино давно не показывало такого актерского класса. Каждая роль — филигранна, включая эпизоды. И горько сознавать, что российское искусство потеряло не только великую Чурикову, но и великого, как сейчас стало понятно, Филиппенко. Не просто сохранный в свои почти 80 лет, но сохранивший совершенно исключительную форму и свежесть артист играет дряхлого старца (который в реальности был моложе его на шесть лет; вирус власти сжирал их всех задолго до наступления реальной старости). Маразматика у руля, да еще в трагикомедии, соблазнительно было сыграть смешно, что Филиппенко умеет гениально. Но он из тех немногих (к тому же умных) артистов мирового уровня, который может всё. И Александр Филиппенко, лучше которого никто не исполняет Зощенко, Жванецкого, Бабеля, Эрдмана; который играл клоуна Коровьева и саркастичного Азазелло, инфернального Артуро Уи, садиста Ричарда Ш, дона Рэбу, исходящего жуткой серой (прилагательное тут совпадает с существительным, и это наиболее близко к роли Пациента), — феерический Филиппенко на этот раз показывает полное физическое и личностное разложение. Он не только страшен, но и жалок, и даже трогателен. Я вообще ни разу не видела, чтобы с такой художественной мощью актер раскрыл всесилие власти — при полном ее бессилии. Настоящую высокую трагедию истории, обернувшуюся при повторении фарсом.