— Не, Шалва, ну ты в натуре неправ! — пытался отстоять свою позицию Сёма Запорожский, правильный бродяга, положенец, строго придерживающийся воровского закона. — Почему эта вошь меня не уважает? У меня за плечами три ходки и все в глухом отказе, никогда своих не сдавал, с активом не якшался, ни одного косяка, а этот…

— А ты не кипятись, Сёма, — спокойно отвечал вор в законе Шалва Тбилисский. — Это ты у нас, у бродяг, авторитет своими ходками и правильным поведением имеешь. А ему за что тебя уважать? За то, что ты таких, как он, на гоп-стоп брал и квартиры их чистил? А вот скажи мне, за что сейчас Жора Молоток в ШИЗО чалится?

— Куму в лицо плюнул, — усмехнулся Сёма.

— А Политота плюнул в лицо тем, кому кум сапоги лижет. Улавливаешь?

— Так мне что, его за вора теперь считать? И такую же уважуху, как Жоре оказывать? Да он же первоход зеленый…

— Уважать или нет, твое личное дело, — отрезал Шалва. — А вот беспределить в зоне не дам! Ты за что до Политоты докопался? Он тебе в карты проиграл и не отдает? Может, скрысятничал или куму про тебя что-то рассказал? На этом базар закончим и вот вам мое слово: пока Политота не накосячит, не трогать.

— Спасибо Шалва, — несмотря на то, что Алексей Мурженко (в будущем известный диссидент, участник «Самолетного дела», а сейчас «первоход», недавно переведенный из Владимирского централа в Дубравлаг и получивший здесь кличку Политота) старался с представителями блатного мира держаться независимо, эти слова были произнесены с искренней благодарностью.

Хочешь, чтобы на зоне к тебе нормально относились, уважай обычаи. Сегодня ты уважение бродягам оказал, дачкой поделившись, а завтра братва тебе в ШИЗО «барабульку» передаст. Весточку опять же на волю или корешу в другую зону отправить поможет. Да и если «красноперые» беспределить начнут, кому вступиться будет. Подумай над этим.

Мурженко кивнул и вышел из бытовки, где Шалва вел разборку. Вернулся через минут десять, выложил на стол пачку чая, две пачки печенья, кулек сахара и пачку «Памира».

— Это в общак, — сказал он, затем вытащил из-за пазухи шерстяные носки и положил сверху. — А это Жоре передайте, в ШИЗО сильно по полу дует, — Мурженко вел себя независимо не только с урками, но и с администрацией, а потому с ШИЗО был знаком хорошо.

Шалва Тбилисский коротко улыбнулся и благодарно кивнул Мурженко. Через семь лет именно напоминание об этой ситуации станет последним кирпичиком в решении воровского сообщества оказать помощь политзаключенным в одной из самых знаменитых акций протеста в СССР.

Привлечение внимания

День памяти жертв политических репрессий отмечается в России 30 октября, и эта дата выбрана неслучайно. В этот день в 1974 году началась самая масштабная голодовка заключенных, считавших себя «политическими». Она охватила сразу несколько лагерей в Мордовии и Пермского крае, к голодающим в исправительно-трудовых колониях (ИТК) присоединились заключенные Лефортово, Владимирского централа, некоторых СИЗО. В тот же день, 30 октября, о ней сообщили СМИ США, Великобритании, ФРГ, Италии. Причем в статьях и сообщениях назывались конкретные колонии, СИЗО, количество голодающих, фамилии некоторых из них.

Синхронность, массовость и гласность акции поразила руководство СССР, ведь они заранее знали о планируемой голодовке и сделали все возможное, чтобы избежать как раз массовости и огласки. И, казалось бы, предусмотрели все. Но не учли, что политзэкам окажет существенную помощь воровское сообщество.

В Советской России голодовки как способ чего-то добиться от руководства мест лишения свободы применялись с 1920 года. Правда, с 1937-го по 1958-го годы известны случаи восстаний в лагерях, бунтов, попыток массовых побегов, но не голодовок. По мнению Александра Солженицына, такой тип протеста «…уничтожила тюрьма нового типа…»

Да и просто было глупо объявлять голодовку в условиях, когда голод обеспечивает само руководство лагеря.

Со смертью Сталина и наступлением в СССР «хрущевской оттепели» голодовки как инструмент воздействия на руководство лагерей, тюрем, СИЗО возобновились. Неоднократно судимый и несколько раз объявлявший голодовки диссидент Анатолий Марченко (погиб в Чистопольской тюрьме в 1986 году после 117-дневной голодовки) писал:

«Приходилось слышать, что голодовка (или другое самоистязание) как форма протеста — метод уголовников. Политзаключённые же голодают, выдвигая какие-либо требования. Я с этим не согласен. Всё дело в том, против чего ты протестуешь, чего ты требуешь: этим определяется, политический ты, или урка, или просто дурак. И если требования были соответствующими, то тут же об этом сообщалось западным СМИ. Прислушайтесь к этим призывам, гуманисты Запада! Ведь люди кладут здоровье, рискуют жизнью. Где ваш отклик? Именно в привлечении внимания и был основной смысл голодовок».

Другой известный политзаключенный Валерий Ронкин в своих мемуарах вспоминал, что большинство голодающих тоже не рассчитывали, что их требования будут выполнены.

«Готовясь к голодовке, мы не надеялись достичь каких-нибудь результатов, но мы и не шли на самоубийство. Нашей задачей было привлечь внимание к полному произволу, творимому в лагерях».

По словам Ронкина, подготовка к голодовкам начиналась еще на воле. Придумывались ключевые слова, означающие, что через неделю такой-то объявит голодовку, а также продумывались способы дальнейшей передачи этой информации на Запад. Скорее всего, о голодовке в 1974 году ее участники тоже договорились заранее.

«Жили не по понятиям, а вели себя как правильные пацаны»

О той голодовке и об ее организации написано довольно много. Ее упоминают в статьях, мемуарах, книгах как участники голодовки, так и исследователи диссидентского движения в СССР. Но почему-то очень мало в этих воспоминаниях можно найти упоминаний того, что воровское сообщество активно помогало организовать голодовку. И на это имелись веские причины, о которых мы расскажем чуть ниже. А пока следует остановиться на взаимоотношениях блатного мира с политзаключенными.

Общество за колючей проволокой строго ранжировано. Оно делится на три части.

• Первая и самая многочисленная — «мужики»: люди хоть и осужденные за уголовные преступления, но не придерживающиеся воровского закона. Они твердо намерены отсидеть положенный им срок, выйти на волю и больше туда не возвращаться.
• Вторая каста — «блатные» (правильные бродяги, пацаны, черная масть, сообщество): люди, для которых «тюрьма — дом родной» и в которой необходимо поддерживать порядок. В советские времена почти все зоны были «черными», то есть над заключенными там главенствовали блатные. При этом они реально защищали «мужиков» от произвола администрации, добивались поблажек, улучшения питания, как могли организовывали быт.
• Но были и «красные» зоны, на которых основную скрипку исполняли члены третьей касты — «активисты». «Актив» состоял из тех, кто тесно сотрудничал с администрациями колоний. Между «блатными» и «активом» существовало постоянное противостояние, нередко переходящее в смертельные конфликты. Но обычно и те, и другие предпочитали худой мир, потому что беспорядки на зоне никогда не содействовали улучшению условий содержания.

И вот в этом устоявшемся сообществе вдруг появляется еще одна группа заключённых, которую вроде как ни к одной уже привычной касте не определишь. Но зато она имеет явные признаки организованности.

— В сталинских лагерях особых разграничений не было, — вспоминает 89-летний вор в законе, представившийся Иваном Ивановым. — Есть черная масть, а есть все остальные. Потом появились те, кто во время войны воевать пошел, и началась резня, которая не один год продлилась и немало жизней унесла. Когда эти войны на нет сошли, «политических» отдельно от нас держали. В общие зоны их стали в конце 60-х кидать. Вот тут и пришлось задуматься. С одной стороны, живут не по понятиям, но и не как обычные зэки. Почти все в отрицалове (не признали вину), отказываются работать, на договорняки с администрацией не идут. То есть как правильные бродяги поступают. Да к тому же помощь всегда готовы оказать.

В те времена почти все воры в законе образования дай Бог три класса имели. А эти сплошь с верхними дипломами. Писульку нормальную — без ошибок и фени — прокурору или в Верховный Суд нацарапать, объяснить как правильно в суде говорить, чтобы меньший срок получить — всё могли. Да и рассказчики были классные. В те времена тюремные библиотеки только сочинениями Ленина да Брежнева были заполнены, телевизоров не было, радио не во всех камерах, так что умение красиво толковать высоко ценилось. Вот диссидент Кронид Любарский, например, про звезды, про планеты, про Тунгусский метеорит так хорошо рассказывал, что один зэк, освободившись, устроился в геологическую партию, которая метеориты искала. Говорят, даже в институте отучился. Так что большинство воров относились к политическим нормально. Помогали на волю весточку отправить, минуя администрацию, в ШИЗО или ПКТ подогревали, лекарства доставали. Хотя по нашим законам все это полагалось только своему брату-бродяге, живущему по понятиям.

Решили утереть нос КГБ

В апреле 1974 года в Барашевской больнице Дубравлага встретились два заключенных: Кронид Любарский, получивший 5 лет за распространение «Хроник текущих событий» (ХТС, неподцензурный правозащитный бюллетень, распространявшийся подпольно), и Алексей Мурженко, получивший второй срок — 14 лет лишения свободы, по «самолетному делу» (попытка угона самолета с аэродрома в Приозерске (Ленобласть)).

Любарский рассказал Мурженко о планируемой голодовке, и тот предложил свою помощь в организации. Более того, Мурженко настоял на том, чтобы привлечь к голодовке как можно большее количество людей. Любарский засомневался: мол, как мы с другими политзэками свяжемся, на что Мурженко посоветовал предоставить это ему. Выйдя из больницы, он обратился за помощью к Шалве Тбилисскому и Жоре Молотку, ворам в законе, с которыми был знаком еще по первой отсидке.

— Я уже рассказывал, что в 1974 году пару месяцев в Лефортово чалился, — вспоминает вор в законе Иванов. — Я там быстренько обмен «малявами» между камерами и волей наладил. И вот приходит мне прогон, в котором Шалва Тбилисский просит оказать помощь политическим и конкретно его корешу Мурженко.

А через пару недель приходит вторая «малява», в которой Толик Черкас (легендарный вор в законе Анатолий Черкасов, реформировавший воровской закон) запрещает помогать политическим. А вот это законников буквально взбесило. Черкас, конечно, вор авторитетный, но по статусу он равен любому другому вору в законе и что-то приказывать всему сообществу не имел права. Толя потом говорил, что от его имени «гэбьё» «маляву» написало, а сам он ни сном ни духом, но некоторые сомнения имелись. Как бы то ни было, а та «малява» сыграла прямо противоположную роль. Воровское сообщество решило не только помочь политическим, но и утереть нос «гэбистам».

Теперь подготовку к голодовке «правильные бродяги» взяли в свои руки. Конспирация была поставлена на высочайшем уровне. Из политических лишь единицы были осведомлены о помощи воровского сообщества, и с них взяли слово, что ни на зоне, ни на воле они об этом никому не расскажут. Через зэков, о которых было известно, что они только прикидываются блатными, а на самом деле стукачи, было сообщено властным структурам о том, что «малява» Черкаса сработала, и все идет по их плану, согласно которому из серьезного события должен был получиться пшик.

«Политических» попытались максимально раскидать по разным колониям и тюрьмам, чтобы они не имели связи друг с другом. Вычисленным будущим участникам голодовки подсовывались фальшивые «малявы», в которых постоянно переносился день начала мероприятия. Но одновременно с этим действовала другая сеть, передающая между зонами и на волю информацию, о которой не знали ни администрации зон, ни сотрудники МВД, ни КГБэшники.

— Мы тогда сильно увлеклись этой голодовкой, — рассказывает Иванов. —

Написать такое письмо дело кропотливое и долгое, а потому сейчас этим уже никто не пользуется, но в то время были настоящие виртуозы. Вся информация о будущих участниках стекалась в московские крытки, в основном — в Таганку и Бутырку, а оттуда передавалась на волю. И методы передачи тоже применялись такие, чтобы «красноперые» даже не заподозрили в том, что было передано сообщение.

Нельзя сказать, что 30 октября 1974 года взорвалась информационная бомба. Скорее, речь нужно вести и многочасовой бомбардировке, за время которой из мест лишения свободы приходили для советских властей лишь плохие новости. Сперва из нескольких зон в Мордовии поступили доклады начальников колоний о начавшейся голодовке. Несмотря на меры, предпринятые ранее, об отказе от пищи объявили в один день заключенные сразу нескольких ИТК. Это стало неприятным сюрпризом. Затем поступили новости из Пермского края и Оренбургской области, где тоже объявили о голодовке. А потом пришли данные из следственных изоляторов и тюремных больниц. Число голодающих перевалило за триста человек.

Но настоящая катастрофа накрыла власти вечером того же дня, когда с большим репортажем о массовой голодовке выступил «Голос Америки». В материале перечислялись номера и адреса колоний, СИЗО, больниц и некоторые фамилии голодающих. Позже выяснилось, что эти данные были предоставлены иностранным журналистам правозащитником Сергеем Ковалевым во время пресс-конференции, которую днем 30 октября провели на квартире Андрея Сахарова. Откуда он получил эти данные, Ковалев не сказал.

Позже председатель КГБ Юрий Андропов признается, что они и подумать не могли о такой тесной спайке криминального сообщества и политзаключенных. После 1974 года КГБ очень неохотно отправляло диссидентов в места лишения свободы, заменяя их на психиатрические клиники, высылки «за 101-й километр», выдворение из СССР с лишением гражданства (так поступили с Любарским после его освобождения). Но процесс был уже запущен, и его было не остановить.

С тех пор каждый год 30 октября политзаключенные в СССР объявляли однодневную голодовку. После развала Советского Союза эта традиция, казалось бы, ушла в прошлое. Но не исключено, что в нынешней России она вполне может возродиться.