— Мистер Краус, как вы узнали о нападении России на Украину? Что делали в этот момент и каковы были ваши первые мысли?

— Сейчас уже не помню, чем именно я был занят, да это и не важно. Я слежу за новостями, поэтому узнал об этом немедленно. Я был совершенно раздавлен и шокирован. Думал, что подобное уже не может случиться на европейской земле. Сложно было поверить в реальность происходящего.

— И всё же вы довольно быстро от растерянности перешли к конкретным действиям. Как родилась идея Science 4 People и как она воплотилась в реальность?

— Одно время я возглавлял большой [научный] проект в Венгрии. Мы провели масштабное исследование в сотрудничестве с командой из Будапешта, где я бывал по неделе каждый месяц. С начала войны я был очень вовлечен в венгерскую повестку, смотрел новости на венгерском. Вы знаете, Венгрия граничит с Украиной и с начала войны начала принимать тысячи беженцев из зоны боевых действий. Всё это меня глубоко задевало. Я спрашивал себя, что лично я могу сделать в этой ситуации. Первое время думал о том, чтобы самому поехать волонтером, но быстро понял, что мои соотечественники на местах делают прекрасную работу и моё личное присутствие на ситуацию существенно не повлияет.

Я поговорил со своими коллегами здесь, в Мюнхене, и, к счастью, они с радостью откликнулись. Быстро набрал команду из десяти человек, мы зарегистрировали благотворительную организацию и приступили к работе. Одновременно мы объединили усилия с руководством Венгерской экуменистической службы помощи, которая очень активно действует по всей Украине.

— Благодаря этой организации вы ведь и оказались в Украине вскоре после начала войны?

— Да, кажется, в апреле [2022 года] мы вместе приехали в Западную Украину, посетили несколько деревень в Закарпатье. Тогда ситуация там была, действительно, критическая: они [местные власти] были вынуждены закрывать школы, отправляя детей по домам, а школьные корпуса превращать в приюты для беженцев. Мы поговорили с директорами и учителями этих школ, спросили, что можем сделать. Самым уместным и полезным оказалось обеспечить школьников техникой для надомного обучения. Буквально через пару недель я уже вернулся в Украину с первой партией ноутбуков, проекторов — словом, со всем необходимым, чтобы отвязать учебный процесс от конкретного места. С тех пор мы успели провести несколько подобных акций. Точнее, не мы одни, а в сотрудничестве с местной украинской благотворительной организацией Tabula Rasa, которая специализируется как раз на помощи детям, делает так, чтобы они не остались без обучения.

Так, в общем, мы и работаем: они определяют цели, мы стараемся привлечь средства. Помимо техники для надомного обучения мы закупаем спортинвентарь, помогаем отремонтировать здания, которые можно было бы переоборудовать в приюты, чтобы освободить школы. В начале нынешнего учебного года мы начали новый проект «Школа+», в рамках которого привлекаем учителей для работы с детьми, пострадавшими от войны. Пока он охватывает ребят из двух закарпатских школ, с которыми дистанционно занимаются двенадцать учителей, в том числе проводят уроки за рамками традиционной школьной программы. Сейчас в «Школе+» занимаются около полутора сотен ребят, но мы постараемся масштабировать этот проект, потребность в нем велика. Если позволят ресурсы, в перспективе мы хотели бы распространить его на всю Украину. Нобелевская премия и пожертвования, которые после ее вручения стали поступать активнее, нам в этом помогут.

— Вы действительно намерены потратить все призовые деньги на этот проект?

— Не все, но очень значительную их часть. Всё же я продолжаю поддерживать ряд благотворительных проектов в Венгрии.

«Не думал, что подобное случится в моей жизни»

— Вы уже шесть раз были в Украине. С какими мыслями ездили туда в начале войны, когда Россия атаковала сразу с нескольких направлений и была высокая вероятность самому оказаться в эпицентре событий?

— По правде говоря, в первые приезды у меня было такое странное чувство: внешне всё выглядело совершенно нормально, будто никакой войны нет. Но, конечно, я держал в уме, что это лишь иллюзия. Не сказал бы, что я слишком боялся, но чувствовал себя крайне неуютно. Особенно когда в октябре прошлого года начались массированные налеты российской авиации на энергообъекты по всей Украине. Я как раз был в Ужгороде, делал закупки для детей, для нашего проекта. Вдруг заорала сирена, и мы были вынуждены убегать, прятаться в убежище. Никогда бы не подумал, что что-нибудь подобное случится в моей жизни.

— Удавалось ли вам в этих поездках непосредственно пообщаться с ребятами, которым вы помогаете?

— Мы не особо много общались с детьми, в первую очередь из-за языкового барьера. Я не говорю ни по-украински, ни по-русски, хотя, когда я учился в школе, в Венгрии это был обязательный язык. В основном мы общались и общаемся с коллегами из благотворительных организаций.

— Насколько обширен пул людей, которые регулярно переводят деньги Science 4 People? И сколько детей получают образование благодаря вашей работе?

— У меня нет точных цифр перед глазами, но, по-моему, у нас не меньше двухсот спонсоров. Что касается второй части вопроса, пока речь идет о небольшой территории в Закарпатье, это около двенадцати поселков с населением примерно 25 тысяч человек. Но мы намерены создавать масштабируемые программы. Первый такой пример — как раз «Школа+». Мы чувствуем, что потенциально ее услуги востребованы по всей Украине. Наша задача теперь — обеспечить достаточное финансирование.

— Вам удалось привлечь к поддержке Science 4 People трех нобелевских лауреатов — физика Жерара Муру и химиков Штефана Хелля и Герхарда Эртля. Что вы им сказали?

— Я просто им позвонил, рассказал, чем мы занимаемся, и объяснил, насколько нам важно и лестно было бы иметь таких патронов. Чтобы люди видели: Science 4 People — это серьезная организация, которой можно верить. Они охотно согласились.

«Нам, европейцам, повезло» 

— В Германии, где вы сейчас живете и работаете, немало людей, которые, с одной стороны, полагают, что «всё не так однозначно» и коллективный Запад также виновен в развязывании этого конфликта, а с другой — считают, что у Европы достаточно своих проблем, и помощь Украине стоило бы ограничить. Что бы вы им сказали? И почему вы лично занимаетесь всем этим, очевидно, не разделяя эту точку зрения?

— Лично я чувствую огромную ответственность перед будущими поколениями, при этом неважно, где эти поколения будут жить. Те, кто придут нам на смену, должны иметь равные шансы на образование, на то, чтобы достичь чего-то в жизни. Такова моя мотивация. Нам, европейцам, повезло: у нас всё это уже есть, такие условия созданы. Мы ответственны за то, чтобы помочь создать подобные условия для наших непосредственных соседей, ведь Украина — это, в конечном счете, тоже Европа. По крайней мере мы должны постараться уменьшить их страдания, которые они испытывают не по своей вине. А тем европейцам, которые сомневаются, что мы должны поддерживать Украину, я бы сказал так: «Слушайте, просто представьте, что это происходит с вашей страной. Вы ведь, вероятно, будете рассчитывать на помощь соседей, других европейцев?» Уверен, ответ будет однозначным.

— Ваш ключевой партнер по благотворительности — венгерская организация. На частном уровне тысячи венгров помогают украинцам в эти трудные времена. Но на уровне правительств всё далеко не так радужно. Страны обмениваются претензиями и обвинениями, Венгрия периодически блокирует помощь Украине со стороны Евросоюза. Почему так происходит, на ваш взгляд?

— Сложный вопрос. Как ученый, я привык иметь дело с вещами, в которых разбираюсь. Здесь мне трудно составить ясное мнение. Однако приведу несколько фактов, которые, возможно, что-то объяснят. Венгрия до сих пор отрезана от средств 750-миллиардного фонда, созданного Евросоюзом для снижения последствий COVID-19. При этом Венгрия внесла в него значительные средства. В стране сейчас экономический кризис, и я понимаю раздражение ее политического руководства: от них требуют новых вложений в многомиллиардные общеевропейские фонды, и в то же время они отвечают за благополучие своих граждан. Украина здесь ни при чем, это внутренние дела Евросоюза. Но, к сожалению, деньги играют в этой ситуации очень большую роль, такова жизнь. Другая причина заключается в том, что

Но покажите мне хоть одно заявление президента Зеленского и его коллег, в котором он подчеркивает огромную помощь, оказанную Венгрией. Не говоря уже о том, что Украина кратно повысила стоимость транспортировки российской нефти по нефтепроводу «Дружба», из-за чего цены на бензин в Венгрии стали самыми высокими в Европе. Таковы факты. Лично мне бы очень хотелось, чтобы политики поменьше обменивались резкими заявлениями через прессу, а как можно скорее просто сели вместе, поговорили друг с другом и нашли решение. Я был бы счастлив увидеть такую встречу в ближайшее время, она была бы в интересах обеих стран.

Инфракрасный сигнал бедствия

— Вы получили награду за открытый вами способ создания чрезвычайно коротких импульсов света протяженностью в аттосекунду. Это мельчайший из доступных сегодня человеку временной отрезок, миллиардная доля от миллиардной доли секунды. Эта работа как-то изменила ваше восприятие времени и вообще реальности?

— Думаю, это просто два разных мира. Мир, с которым мы имеем дело каждый день, никак не связан с аттосекундами. Это настолько крошечные единицы измерения, что мы с ними не сталкиваемся. Аттосендунды можно измерить лишь уникальными инструментами, которые мы и создаем. Так что мой ответ — скорее нет. Но отчасти моя миссия состоит в том, чтобы попытаться объяснить далекой от всего этого публике, что именно мы делаем. И в таких попытках мы вынуждены как-то соединять эти два мира. Я постоянно думаю, как это лучше сделать, но это очень сложно.

— А способен ли в принципе обычный человек, не связанный с наукой, осознать, что такое аттосекунда, насколько она мала?

— Я пытаюсь приводить какие-то примеры, но, на самом деле, мы не способны осознать, даже что такое наносекунда. Грубо говоря, с наносекундами мы имеем дело, когда взаимодействуем с электроникой, с экранами наших смартфонов. Но аттосекунды в миллиард раз короче. Возможно, это сравнение и не помогает понять, насколько это малые величины, но по крайней мере вызывает уважение.

— Не могу не спросить о практическом применении вашей работы. Для чего человечеству умение делить время на аттосекунды с помощью лазера?

— Один из примеров прямо сейчас реализуется в Венгрии. Мы пытаемся использовать эту технологию для «снятия отпечатков пальцев у молекул», как мы называем этот процесс. Мы направляем на молекулы сверхкороткие лазерные импульсы, заставляющие их вибрировать. Вибрация продуцирует инфракрасный сигнал, содержащий большой объем информации. Мы можем улавливать этот сигнал и с его помощью, например, выявлять болезни на ранней стадии. На сегодняшний день наша технология позволяет выявлять восемь различных типов рака.