Часть 1. Илья

Зимней ночью 38-летний Илья из Санкт-Петербурга проснулся от того, что его двухмесячная дочь заплакала. Он передвинул рычажок ночника — и глаза серого пластмассового кота открылись и зажглись желтым светом. Подошел к кроватке, которая стояла в их с женой спальне, взял малышку на руки, приложил к своей груди — и начал кормить.

— Это неземное ощущение абсолютного единения, — вспоминает он. — Когда ребенок доверяет тебе настолько, что не отталкивает. Присасывается, пригревается, наедается и засыпает…

Илья «биологически рожден мужчиной, но никогда не ощущал себя на сто процентов ни мужчиной, ни женщиной» и, по его же словам, «болтается между гендерами». Он говорит о себе в мужском роде, но выглядеть предпочитает феминно. В последние перед рождением младшей дочери 13 лет Илья проходил курс гормональной терапии, и его грудь выросла до четвертого размера. Чтобы добиться появления молока, он изучал статьи об индукции лактации для мам приемных грудничков и затем «пил гормоны» и делал самомассаж. (Да, человек, биологически рожденный мужчиной, действительно, может добиться появления лактации, это медицинский факт: вот история трансдевушки из США, которой это также удалось. — Прим. И. К.).

Синий сарафан

В 1980-е годы, будучи шестилетним мальчиком, Илья тайком ходил по дому в синем сарафане, который родители купили его младшей сестре на вырост. В нем он нянчил ее, пока рядом не было взрослых.

— Родители оставляли сестру со мной, и она всегда была накормлена, успокоена и вымыта, — рассказывает он. — В семейном альбоме остались фотографии, на которых я сижу с бутылочкой и кормлю ее. — В один из дней родители обнаружили этот сарафан среди вещей Ильи, разозлились и забрали. — Это было горе, — вспоминает он. — Им нравилось, что я нежно заботился о сестре, но при этом они хотели, чтобы в остальное время я вел себя как мальчик, как пацан.

В семь-восемь лет Илья наткнулся в домашней библиотеке на мифы Древней Греции и решил, что из героев ему ближе всего Гермафродит — двуполый бог, рожденный Гермесом и Афродитой. Илья и сам уже тогда ощущал себя «и не мальчиком, и не девочкой, а кем-то между».

В школьные годы он пользовался мамиными тенями, тушью и блеском для волос, носил украшения, женские джинсы, свитера и иногда даже бюстгальтер. Отказывался драться, курить, «щупать девчонок», как остальные мальчики, за что его «часто буллили, отбирали вещи и стебали голубым». Хотя еще в юности он понял, что в сексуальном плане его привлекают только девушки.

Превращение

Окончив школу, Илья поступил в университет, но после второго курса был отчислен: у него не получалось концентрировать внимание на учебе, он неловко чувствовал себя в коллективе и однажды просто перестал посещать занятия. После этого он торговал на рынке видеокассетами, а в свободное время «вдохновенно» отвечал на вопросы пользователей на сайте дистрибьютора компьютерной техники и безвозмездно помогал им установить драйвера и комплектующие. Однажды руководитель площадки обратил на него внимание и нанял на работу. Это стало для него поворотным событием.

Тогда же, в 23 года, изучив форумы, на которых общались трансгендерные люди, Илья начал принимать гормоны. Самостоятельно, без консультации с врачом:

В конце 2000-х Илья работал программистом в IT-компании. В один из дней проходить собеседование на должность тестировщика туда пришла молодая женщина с короткой стрижкой и красным дипломом по атомной физике. Илья точно помнит, что тот день был солнечным и что, увидев девушку, он сразу подумал: «Она будет моей женой». Елена — так ее звали — получила работу, и, к счастью Ильи, ее посадили прямо напротив него. А вскоре он заметил на пальце девушки обручальное кольцо, и следующие полтора года потратил на то, чтобы «отбить ее у мужа и завоевать».

В те дни, когда Елена и Илья начинали встречаться, он часто носил серьги, клешеные джинсы в стиле биттлов, очень узкие по бедрам, и сиреневую футболку с пацификом и голубем мира на груди.

— Я потихоньку ей рассказывал о том, что творится у меня внутри, теми словами, что у меня тогда были. Сказал, что я кроссдрессер, люблю переодеваться в женскую одежду, а мужская мне не подходит. Того, что я трансгендерный человек, я и сам тогда еще не осознавал, — вспоминает он. — Ей было сложно принять всё это. Но между нами уже творилась какая-то магия. И она говорила, что настолько хорошо в плане близости и взаимопонимания, как со мной, просто не бывает.

Елена ожидала, что у возлюбленного «это пройдет». Ему и самому тогда казалось, что он сможет «отказаться от своей квирности», хотя он продолжал принимать гормональную терапию. Елена знала об этом и была не против, к тому же внешне эффекта от нее практически не было, а без нее психическое состояние Ильи, по его словам, становилось хуже (он становился агрессивным и не мог сосредотачиваться).

В первый год отношений они с Еленой не обсуждали, хотят ли в будущем растить детей. Просто мечтали «много путешествовать вместе и получать удовольствие». Зимой 2009 года пара объехала на машине Лапландию, а через год, в следующий отпуск, в Испанию они отправились уже с дочерью.

— Беременность случилась внезапно — буквально в наш первый незащищенный секс, — рассказывает Илья. — Гормональная терапия должна была подавить тестостерон, фертильность и, как следствие, лишить меня возможности оплодотворить женщину. Но оказалось, у меня невосприимчивость к эстрадиолу, и в целом терапия действует на меня не так, как на большинство людей. К примеру, у меня росла грудь, но по-прежнему продолжала расти борода и сохранилась эрекция.

Слово на букву «Р»

София, старшая дочь Ильи и Елены, сейчас в седьмом классе. Их младшей дочери Веронике шесть лет, она ходит в садик. Когда София пошла в первый класс, Илья был на школьной линейке в ботильонах на каблуках, мягкой трикотажной кофте с декольте («лицевая сторона — цвета серый меланж, а спинка — черная»), с короткой стрижкой и легким макияжем. В то утро жена просила его «одеться поприличнее», и он выполнил просьбу, хотя сам не переживал о том, как на него посмотрят.

— Я нечувствительный к осуждению человек, — говорит он. — Косые взгляды, может, и были — наверное, были, но я не обратил внимания.

Опасений, что его образ спровоцирует насмешки в отношении дочери и ей будет неловко перед сверстниками, у него тоже не было. Он рассуждал так: «Если для папы это не стресс, то и для дочери тоже».

— У кого-то папа лысый, и что, переживать, что над ним будут смеяться? — говорит он.

Хотя стресс Софии всё же пришлось испытать. Следующей весной, когда Илья вез ее из школы, она вдруг деликатно, как бы издалека, спросила: «Папа, а почему у мальчиков бывает грудь?»

— Это как раз был период, когда одноклассники начали ее стебать из-за меня, — поясняет Илья.

Отец рассказал восьмилетней дочери, что «есть люди, которые ощущают себя не в своем теле, что есть мальчики, которые стараются выглядеть как девочки: например, прилагают усилия к тому, чтобы у них выросла грудь, и что есть люди, рожденные между полами».

— Проговорили все аспекты, от биологии до психологии, — вспоминает Илья. — Она отреагировала спокойно. И после этого стала делать мне комплименты, что я «выгляжу красивым, как девочка».

Илья говорит, что в своем классе «дочь его отстояла: она у нас вообще правдорубка, защищает слабых». Подробностей о том, как именно ей удалось с этим справиться, Илья не знает: «Она закрытый человек, деталей мне не рассказывала, просто молча решила эту проблему за месяц, не прибегая к нашей с учителями помощи».

Как ей всё же удалось так быстро справиться с этой сложной ситуацией, сегодня не помнит уже и сама София. С тех пор она сменила школу, и нынешние одноклассники, по ее словам, «о папе (о том, что он трансчеловек. — Прим. И. К.) не знают», хотя он регулярно приходит на родительские собрания и школьные мероприятия к дочери в женских брюках и с перманентным макияжем. Так или иначе, как такового страха, что одноклассники его увидят, у девочки, по ее словам, нет.

— Боюсь ли я, что кто-то придет ко мне в гости и вдруг увидит папу в юбке? Ну, благо ко мне пока никто не приходит, — застенчиво смеется София. — Я не люблю пускать домой чужих людей. Но если бы кто-то пришел и увидел папу в юбке, то я бы спокойно ответила, что ну такой он есть, не надо его за это осуждать, и что это абсолютно нормально, и просто так случилось.

В ответ на мое восхищенное удивление тем, что она настолько независима в свои подростковые годы, София говорит:

— Спасибо, но меня нельзя назвать человеком, который не зависит от чужого мнения, потому что я постоянно прикидываю: а что обо мне подумают другие люди, если я поведу себя вот так или приду, вот так одетая? Но что касается папы, больше всего я боюсь не того, что друзья будут из-за него смеяться надо мной, а того, что они с мамой могут развестись.

За 15 лет брака у Ильи с женой не единожды заходили разговоры о разводе.

— Я очень боюсь, что когда-нибудь они настолько сильно поругаются, что прозвучит страшное слово на букву «р» — типа «я подаю на развод». Несколько раз, когда они громко ругались, я сидела и молилась, чтобы этого не произошло. При том, что я неверующая.

В основном, по словам Софии, между родителями вспыхивали конфликты, либо когда мама в очередной раз «пыталась доказать папе, что это (его трансгендерность. — Прим. И. К.) неправильно, потому что ей было тяжело ходить с ним под косыми взглядами, либо когда случались какие-то неприятности, и мама сильно за него боялась.

Недавно семья ездила в Дагестан.

— Папа предложил нам, чтобы он уехал, а мы одни погуляли, но мама уже настолько от этого устала, что мы все вышли и уехали оттуда. Дошло до того, что она тихо заплакала в машине. Мы с сестрой сидели тише воды ниже травы. Они даже тогда не ругались, но было понятно, что это последняя капля, которая наполнила кувшин маминого терпения до краев.

Этой сцене в парке предшествовала другая, случившаяся за несколько дней до того.

— Во время того же отпуска папе на пляже сказали: либо свали, либо лифчик надень, — рассказывает София. — Мне не стыдно из-за того, что у меня такой папа, но я за него волнуюсь, потому что, когда примеряю ту же ситуацию в Дагестане на себя, то мне становится обидно за него, — говорит она.

Хотя самому Илье то происшествие в Дагестане не кажется таким мрачным. Он для себя, наоборот, сделал вывод, что «легко отделался».

Поговорить со мной о том, как она чувствует себя в этом браке, Елена отказалась.

— Ей до сих пор очень сложно принять то, что не укладывается в строгие рамки «приличия», — говорит Илья. — В основном моя трансгендерность вызывает у нее тревогу, потому что она боится за меня. Лена часто спрашивает: «Если гопники нападут, как я буду тебя отбивать? А если полицейские?» И еще, конечно, она много переживает, что скажут люди. Бывало, что она говорила: «Если ты решишь жить как женщина, то я уйду».

По словам Ильи, они с женой «по шажочку» идут на компромисс друг к другу. Был даже период, когда он на несколько лет уменьшил прием гормональной терапии до минимума, коротко постригся, носил преимущественно мужские вещи и избавился от украшений.

— Я пошел на это из страха, что иначе мы разбежимся. Решил, что если она это принять не может, а я могу от этого отказаться, то кому делать шаг навстречу, как не мне, — говорит Илья.

В тот период, когда пытался изменить себя ради жены, он переживал «и моменты абсолютного счастья, и погружение в полное отчаяние». И всё же Илья не смог «убить в себе женщину» и через несколько лет вернулся к феминному образу.

— Наши отношения по сей день требуют постоянной перебалансировки и подстройки друг под друга, — рассказывает он. — 90 процентов моего гардероба сейчас — это женские вещи.

По его словам, во время занятий сексом его грудь жену «не смущает», хотя она и гетеросексуальна. В качестве компромисса она просит его «поприличнее выглядеть при ее друзьях из академической среды», не ходить в одном бюстгальтере при дочерях и еще не надевать юбки и шпильки в школу к дочери.

Компромисс

У многих транслюдей возникают мысли о том, чтобы покончить с собой из-за тяжести их положения и ощущения, что не существует решения, которое сделало бы их жизнь сносной. Илья говорит, что у него «попыток [покончить с собой] не было и не будет».

— Мне хватило опыта моего отца. Он свел счеты с жизнью, когда мне было 24 года. Страдал по поводу своей загубленной жизни: о том, как он, начальник отдела программирования на крутом заводе, превратился в монтажника сигнализации. Я это событие (самоубийство отца. — Прим. И. К.) никак не переживал, потому что должен был зарабатывать деньги для мамы и сестер и организовывать похороны. Мне было не до переживаний, — говорит он. — Отец преподнес мне хороший урок, что нельзя лелеять свои страдания. После этого я дал себе слово, что никогда так не поступлю с близкими. Но желание, чтобы всë поскорее закончилось и перестало быть так больно, да, у меня бывает.

Если отношения с женой требуют от обоих постоянных компромиссов, то с детьми всё оказалось куда проще.

— Мою жену воспитывали очень авторитарные советские люди, для которых существовало только черное и белое. И какой бы прекрасной ни была Лена, конечно, это наложило отпечаток на то, как она выстраивает отношения с миром. А дочерей мы уже воспитывали сами, поэтому моя трансгендерность не мешает им меня любить, — говорит Илья. — Моя старшая дочь ни разу не просила меня перестать носить женское. Ни разу не пыталась бороться с моей сущностью.

Ему кажется, что дочери не прислушиваются к бабушке, потому что он сам учит их тому, что родители не всегда правы. Говорит, что они могут критиковать его, потому что не хочет, чтобы в их головах были бессмысленные авторитеты. Илья предполагает, что как раз это и сыграло важную роль в выстраивании доверия между ним и детьми.

— Мне даже нравится, что папа одевается, как девочка, — говорит София. — Потому что, когда растешь в обычной российской семье, ты окружен стереотипами. А когда у тебя необычный родитель, то ты знаешь и о том, как живет традиционная семья, и о том, что люди могут жить совсем иначе и при этом тоже счастливо. Твой взгляд становится шире, потому что ты узнаешь о любви кучу всего такого, чего не знают обычные дети. Я думаю, мне было бы интересно пожить и в семье, где родители однополые.

От такой жизни у девочки родилась шутка, которой она «совсем не гордится», но, чуть смущаясь, рассказывает:

— Вот кому-то грудь досталась от мамы, а мне — от папы, потому что у него она больше, чем у мамы, а у меня — уже примерно как у нее и явно еще вырастет.

«Вы — адекватный человек»

Илья работает в крупной компании архитектором программного обеспечения. Половина коллег называют его Ильей, другие — Юлией, кому как удобнее. Самому Илье, по его словам, без разницы. Со своим нынешним начальником он познакомился во время пандемии в 2020 году. Они долгое время не виделись и общались только по переписке. А к моменту, когда наконец встретились, у начальника уже сложилось впечатление об Илье как об отличном профессионале. Впоследствии, по словам Ильи, босс признался ему, что изменил свое отношение к транслюдям: прежде он считал, что это «какие-то маргинальные личности».

Хорошее отношение к нему на работе, по мнению Ильи, способствовало тому, что старшая дочь без колебаний приняла его.

— Она видит, что на работе меня уважают и слушаются, я большой начальник. Родитель зарабатывает столько денег, что семья может ездить по заграницам, мы живем за городом. Моя жена после стольких лет на нелюбимой работе в корпорации смогла позволить себе снова вернуться к преподаванию. В этом году она устроилась работать в школу, хотя в свое время была вынуждена уволиться из университета, в котором преподавала, из-за чудовищно низкой зарплаты.

Если, идя к дочери в школу, Илья сдерживает себя в выборе одежды, «потому что ему несложно, а Лене так спокойнее», то, отправляясь в частный детский сад за младшей дочерью Вероникой, одевается так, как ему хочется. Например, Илья запросто может появиться там в юбке, женских шортах или леггинсах. Даже сейчас, в 2023 году. Поскольку этот садик находится в квартире воспитательницы и к внешнему виду Ильи у нее нет вопросов, Елена не против.

Он рассказывает, как однажды он с дочерью пошел на день рождения к ее одногруппнице из садика.

— Там все родители меня рассматривали, пытались выяснить, почему же я так странно выгляжу. На следующий день недавняя именинница сказала [моей дочери] Веронике: «Мои родители ненавидят твоего папу». На вопрос почему, та девочка ответила: «Твой папа может выглядеть как девочка, а мой — нет». После этого Илья поговорил с воспитательницей. Она, по его словам, сказала, что ей без разницы, как он выглядит:

С младшей дочерью Илья пока не обсуждал свою трансгендерность.

— Для нее то, что папа может ходить в платье и временами может быть таким странным для людей, пока неважно, — говорит он. — Ну какая разница, если это папа? Принятие абсолютное. Бывают моменты смешные и грустные, когда она говорит: «Папа, у тебя такие длинные волосы — прямо как у девочки». Для нее это просто смешно. Такой очень солнечный детеныш.

София

София с гордостью рассказывает о том, что ее родители не делят дела на «мужские» и «женские».

— У нас нет такого, что мама делает дела по дому и сидит с детьми, а папа ходит на работу и что-то чинит. Но мама выполняет свои обязанности… Нет, я не хочу называть это обязанностями, — поправляет она саму себя. — Потому что женщина может делать всё, что она захочет. Мама выполняет то, что, как в обществе считается, должны делать женщины. А папа делает и то, что считается мужскими обязанностями: зарабатывает деньги, чинит все дома, — и то, что считается женскими, то есть гладит, убирает, готовит и даже шьет.

— Изначально я не задумывалась о том, что так можно, но папа задал вопрос, и меня это заинтересовало. К тому моменту я уже сходила на первое занятие к девочкам: весь урок мы писали конспекты с правилами по типу «ржавыми булавками пользоваться нельзя». А мальчики в это время рисовали деревья, и им рассказывали, что из них можно делать. Я поняла, что мне интереснее поработать с деревом, — рассказывает она.

Отец написал заявление директору, и Софии разрешили ходить на уроки к мальчикам. Трудовик, по ее словам, отреагировал спокойно, хотя она была первой девочкой в истории школы, кто сделал подобное.

— Папа научил меня тому, что если человек не такой, как все, то не нужно его за это осуждать, — говорит София. — И еще тому, что надо любить себя таким, какой ты есть, а не говорить, что я не такой, как та девочка, — значит, я чмо, я не должен был родиться и так далее. А мама ничему особенному вроде меня не учила. Она просто часто хвалит меня и говорит, что я умная. Я ее тоже уважаю. За то, что она очень старается, хоть ей и трудно, и благодаря ей у нас такая семья.

Позиция сильных людей

В июле 2023 года в России приняли закон, который запрещает людям совершать транспереход. Отныне трансгендерные люди в РФ не могут изменить гендерный маркер в документах, легально покупать жизненно важные препараты, усыновлять детей и быть их опекунами. При желании власти даже могут расторгнуть брак людей, которые ранее изменили в документах гендерный маркер.

После того как Путин подписал этот закон, Илья пришел к HR-директору обсудить свое будущее в новом контексте. Коллега, по словам Ильи, ответил, что компания продолжит его поддерживать и, если тот захочет, возможна релокация за границу.

Впрочем, Илья не планирует уезжать до тех пор, «пока не начнутся реальные проблемы и угрозы», — он уверен, что справится.

— Если опека захочет навестить мою семью, то, пожалуйста, — говорит Илья. — Они увидят, что я не маргинал, мои дети живут в достатке и любви. Я могу уехать с семьей из России хоть сегодня, но предпочитаю оставаться в своей стране, потому что считаю, что это позиция сильных людей, проявляющих открытую трансгендерность.

Часть 2. Дорма

(имена всех героев этой истории изменены)

Большую часть жизни 40-летний художник-иллюстратор Дорма из Бурятии был, по его словам, стереотипной женщиной. Красил длинные волосы в блонд, каждое утро подводил глаза и губы, носил платья и высокие каблуки. В 29 лет он вступил в брак, родил дочь (у нее расстройство аутистического спектра), варил борщи. Когда дочери исполнилось четыре, развелся, став матерью-одиночкой. Бывший муж после этого перестал давать деньги на ребенка.

В 2014 году Дорма познакомился в интернете с девушкой из Подмосковья, и у них завязался роман. Тогда он еще «определял себя как лесбиянку и считал, что они лесби-пара». В 2016 году он приехал к ней с дочерью, чтобы «развиртиться», а вскоре перебрался насовсем, и они стали жить втроем. Еще позднее, в свои 38 лет, Дорма решился на транспереход. Но перед тем, как начать курс гормональной терапии, решил поговорить об этом с дочерью.

— Чтобы хотя бы ребенок меня не мисгендерил-то, — говорит Дорма. — Подумал, что неловко получится, когда гормональная терапия даст свои плоды, я уже буду маскулинно выглядеть, а она внезапно в общественном месте позовет меня: «Ма-а-ам!»

В один из весенних вечеров 2020 года, после того как его девятилетняя дочь Агата пришла из школы домой, поела, сделала уроки и села играть у себя в комнате, Дорма с будущей женой позвали девочку к себе. Все важные разговоры с дочерью он всегда проводил в своей спальне, потому что «ее комната — это ее комната, мы [с женой] туда не суемся». Они сели на кровать, а Агата подъехала к ним на компьютерном стуле на колесиках. «Нам нужно поговорить», — начал разговор Дорма. Дочь по-деловому бодро отозвалась: «Да, я слушаю!»

— Она такая деловая дЕвица у меня, — с любовью подмечает Дорма. — Говорю [ей]: «Понимаешь, ребенок, я был девочкой, а теперь я мальчик. И меня нужно звать папа». Я пытался ей серьезно объяснять, что иногда самоощущение не совпадает с полом, то-сё. Она слушала-слушала, кивала-кивала и потом говорит: «А можно идти играть?» Я махнул на нее рукой, говорю: «Всё, иди». — После этого, по словам Дормы, ему еще всего лишь пару раз пришлось поправить дочь, когда она «мамкала». — Поправляя ее, я говорил: «Я па-а-апа». Она [позже спрашивала]: «Ну ты пошла?» Я [поправлял]: «Я поше-е-ел».

Дорма проходит гормональную терапию с 2020 года, в 2021-м изменил имя и гендерный маркер в документах, а в апреле 2023-го, когда появилась информация о готовящемся законе против транслюдей, срочно взял кредит и сделал мастэктомию (хирургическую операцию по удалению молочных желез. — Прим. И. К.). Хотя говорить и думать о себе в мужском роде он начал еще за 13 лет до того.

— Большинство фанфиков были о гомосексуалах, — рассказывает Дорма. — И почему-то считалось, что автор-мужчина — это круто, поэтому некоторые из авторок выдавали себя за цисгендерных мужчин. Доходило до курьезов типа использования программ изменения голоса и прочего.

По его словам, «это были просто ролевочки (ролевые игры. — Прим. И. К.)», но его представление о транслюдях сложилось именно там. Из-за этого многие годы, по словам Дормы, он «яростно отрицал в себе трансгендерность».

— Я считал, что, раз стал называть себя в мужском роде после посещения этого сайта, то я всего лишь заигравшийся ролевик и не могу претендовать на то, что я трансгендер, — говорит он.

Трансчеловеком Дорма, по его словам, осознал себя поздно — в 38 лет, в 2021 году, этому предшествовала десятилетняя и сложная история психотерапии.

В марте 2022 года он сменил гендерный маркер в документах, и в августе того же года они поженились с его девушкой, «как обычная гетеросексуальная пара». Свадьбу отметили втроем: Дорма, его жена и дочь. После церемонии они пошли в маленький итальянский ресторан, а потом поехали на Сенежское озеро.

С отцом дочери он потерял связь семь лет назад, после переезда в другой город. Не намеренно: «Просто у бывшего мужа что-то вроде паранойи, он каждые полгода меняет номер». Сам он, по словам Дормы, не пытался найти дочь, чтобы поинтересоваться ее делами.

«Ну, мальчик — значит, мальчик»

Сейчас Дорма одевается в мужскую или унисекс-одежду — все платья он отдал жене. У него короткие темные волосы и чуть хрипловатый нежный голос. Сам он описывает себя как человека с «фигурой мужичка средних лет, который любит выпить пиво».

К удивлению самого Дормы, после трансперехода он вообще не встретил издевок от работников провинциальных госорганов. Каждый раз, когда он как родитель ребенка с инвалидностью приходит в пенсионный фонд, администратор сразу кричит коллегам: «Наш мальчик пришел, который с дочерью-инвалидом. Примите [его] кто-нибудь!»

— В пенсионном фонде никакой трансфобии нет. Меня там никогда не мисгендерят и неудобных вопросов не задают, — говорит Дорма.

Со школьными учителями дочери транспереход Дормы тоже не вызвал проблем. Изменив гендерный маркер в документах, он позвонил директору школы и сказал: «Здравствуйте, Светлана Алексеевна. У меня изменились паспортные данные. Когда вам будет удобно, чтобы я подошел?»

— Так и сказал — не подошла, а подошел, — акцентирует внимание Дорма. — Она ответила: «Я свободна, подходите».

Но в итоге она всё сделала и с тех пор обращается к Дорме по новому имени и в мужском роде.

— Возможно, дело в том, что они кого только не видели в своих стенах, — предполагает он.

Агата учится в коррекционной школе, в которую со всего города ходят дети с ограниченными возможностями здоровья. Те, у кого аутизм, умственная отсталость, СДВГ, ДЦП, плохое зрение или слух.

— У них же и родители тоже разные, — говорит Дорма. — Кто-то скандальный, кто-то сам со странностями. Поэтому на общем фоне я, может быть, не сильно и выбиваюсь: «[Учителя решили, что] ну, мальчик — значит, мальчик».

«Да вы всем здесь уже надоели!»

Со временем дочь Дормы стала называть его жену мамой.

— Причем сделала это по собственному почину, мы не просили ее об этом, — уверяет он. — Раньше Агата называла ее Таней, по имени. А когда начала называть ее мамой, мы не акцентировали на этом внимание, чтобы она не подумала, что происходит что-то из ряда вон, хотя сами обрадовались. Поначалу я каждый раз дергал жену: «Подойди — ребенок именно тебя зовет».

У Дормы сложилось впечатление, что его дочь «не придает значения гендерной принадлежности своих родителей». Но ей важно, чтобы «тот, кто называет себя мужчиной, выглядел как стереотипный мужчина, а тот, кто женщиной, выглядел бы как женщина».

Недавно Дорма купил себе килт. Увидев его, дочь с неким вызовом спросила: «Что это еще такое?»

— Я объяснил, что это такая юбка для мужчин, а она ответила: «Какая еще юбка? Ты же мальчик!» На мое намерение отрастить волосы и сделать афрокосы она тоже неодобрительно заметила, что «мальчики косички не носят».

Пока мы разговариваем, в комнату Дормы заходит его дочь, худенькая кареглазая девочка в нежно-розовом платье и с короткими темными волосами. Она подходит к Дорме, приобнимает его за плечи, смотрит в камеру, улыбается и говорит: «Привет, меня зовут Агата».

Дорма не знает, дразнили ли ее в школе из-за его трансгендерности. Говорит, что если такое и случалось, то ему Агата на это не жаловалась. Зато у него самого был конфликт с мамой ее одноклассницы.

— Она написала в общем чате класса, что якобы ее дочь не хочет смотреть на красные крашеные волосА одноклассницы, моей дочки. Я написал в ответ, что в школьном уставе это не запрещено.

У него есть подозрение, что «у этих мамочек» есть какой-то отдельный чат, где его нет.

Несмотря на то что до недавнего времени жизнь Дормы и его близких протекала, по российским меркам, удивительно спокойно, теперь он опасается, что в свете «новой политики государства» его семьей могут «всерьез заинтересоваться органы опеки».

В частности, их интерес может вызвать тот факт, что несколько лет назад Дорма отдавал дочь в социальный центр, пока ложился в психиатрическую больницу. Тогда, в 2020 году, его стали посещать мысли о самоубийстве. Он был очень подавлен и хотел только одного — «умереть, чтобы всё наконец закончилось». Дорма чувствовал полнейшую апатию, порой у него не было сил даже, чтобы принять душ.

— Единственное, что я делал, — это занимался ребенком, — говорит он. — И то до сих пор не знаю, как мне это удавалось.

Дорма решил лечь в психиатрическую больницу, чтобы ему помогли. Но тогда он еще не был в браке со своей девушкой и опасался из-за того, что она по документам приходится его дочери никем, так что если с ребенком что-то случится, то та даже не сможет лечь с ней в больницу.

— У меня тогда не было постоянной прописки в городе, где я живу, а работники социального центра без нее не могут принять ребенка. И они мне подсказали: «Вы уезжайте в больницу, а подруга ваша пусть вызовет полицию и скажет, что дома остался безнадзорный ребенок, и тогда они его привезут к нам». А мне потом, после выхода из больницы, нужно было забрать ребенка. Так мы и поступили: выписавшись через месяц, я написал заявление, комиссия пришла, проверила условия проживания ребенка, убедилась, что всё хорошо, и я забрал Агату.

Сейчас же Дорма постоянно боится, что его могут разлучить с дочерью.

— Теперь достаточно одного доноса о том, что родитель говорит ребенку, что быть трансчеловеком — нормально, и это уже будет расцениваться как пропаганда среди несовершеннолетних. И на одном только этом основании они могут отбирать детей, — переживает Дорма.

Он не считает себя конфликтным человеком — «просто не спускает на тормозах наезды в свой адрес».

— Но теперь, получается, наша с дочкой жизнь зависит от настроения любой мамы из родительского чата, — волнуется он. — Первая же размолвка — и привет. Приняв свой закон, государство отдало власть над нами каждому, кто только захочет ею воспользоваться.

Они с женой думали о том, чтобы получить ВНЖ в Италии, потому что там «френдли законодательство по отношению к трансгендерным людям».

— Но поняли, что психически этого не вытянем, — говорит Дорма. — Я со своей рекуррентной депрессией, жена, которая тоже на антидепрессантах. Мы подумали, что если переедем, то закончим там в психиатрической лечебнице для самых нищих. А здесь мы еще более-менее держимся, какая-никакая жизнь у нас есть: недвижимость, выплаты от государства, не большая, но и не маленькая зарплата. А уезжать — это же значит всё с нуля. Пока мы в новой стране выучим язык, чтобы там претендовать на более-менее нормальную работу…

Дорма и его жена возлагают огромные надежды на то, что «режим закончится естественным путем».

Как раз в тот момент, когда Дорма рассуждает о переезде, на стол запрыгивает рыжий кот. На несколько секунд он загораживает собой камеру, проводя пушистым полосатым хвостом по лицу хозяина.

— Тут еще, знаете, такая мелочь, казалось бы, но для нас это важный фактор… — говорит Дорма, отодвигая кота. — У нас восемь кошек: Вика, Ванда, Сильви, Стив, Эрвин, Локи, Бэлла и Микаса. Мы их всех спасли с улицы, укотовили — и теперь не можем предать и бросить.

Часть 3. Дари

Когда Дари было 12 лет, она впервые попыталась свести счеты с жизнью. Однажды, когда дома никого не было, она вышла на балкон своей квартиры на пятом этаже, приставила табуретку, встала на нее и долго стояла перед перилами, размышляя, прыгать или нет, «одновременно и пытаясь заставить себя это сделать, и отговаривая». Она стояла так с полчаса, но всё же передумала и слезла, «потому что было жалко маму, как она расстроится, если я умру».

Мысли о самоубийстве появились у нее с начала полового созревания, когда она поняла, что ей придется всю жизнь «прожить в мужском теле», хотя она всегда ощущала себя девушкой. А через год они с родителями переехали из родного Ростова-на-Дону в Дагестан. Там сверстники да и ребята постарше ее «дразнили телкой и педиком» — за то, что она дружила только с девочками.

— Выйти из дома и не получить по лицу было невозможно, — говорит Дари. — Поэтому с 13 лет я стала очень активно делать из себя парня: отрабатывала перед зеркалом мужские жесты, походку. С 15 лет начала заниматься спортом, в 17 влилась в гоп-компании.

В 19 лет она переехала обратно в Ростов-на-Дону. К тому моменту сексуального опыта у нее еще не было. Она испытывала влечение к мужчинам, но отношения пыталась строить с девушками, и когда дело доходило до секса — у них «ничего не получалось».

Каждый раз, по словам Дари, это был стресс, партнерши говорили ей: «Ты че, импотент, педик?» И только с четвертой девушкой попытка заняться сексом увенчалась успехом.

— Точнее, с ней тоже с первого раза секс не получился, — рассказывает Дари. — Но она не снегативила и спокойно сказала: «Да ничего, потом еще попробуем». Она была первой девушкой, с которой я позже всё-таки смогла заняться сексом, и она же стала моей женой.

Они поженились в 2008 году, когда обеим едва исполнился 21 год. На вопрос, зачем ей это было нужно, Дари отвечает издалека.

— Будущая на тот момент жена очень поддерживала меня на похоронах, забирала из садика мою сестру, помогала, — рассказывает Дари. — Это очень сблизило нас и подтолкнуло меня сделать ей предложение. Я до конца не была уверена, что хочу жениться, потому что знала, что меня влечет к парням. Но все ждали от меня этого шага: мы встречались два года, я познакомилась с ее родителями, а она — с моими. К тому же это была первая в моей жизни взаимная симпатия.

По словам Дари, после свадьбы у них «были проблемы в сексе» и «жена винила себя в том, что она не возбуждает». Спустя четыре года брака Дари «на этой почве попыталась покончить с собой», но в последний момент снова передумала: «Боялась оставить жену и младших сестер, хотя отчасти наличие жены и было моим триггером для самоубийства». А после Дари сделала каминг-аут, сказав жене и друзьям, что бисексуальна, поскольку и правда так считала — в то время она «еще ничего не знала о трансгендерности».

После этого зашел разговор о разводе. Но жена, по словам Дари, сказала ей: «Я тебя люблю, давай не будем расставаться, как-нибудь с этим справимся». И они не развелись.

— У нас были очень крепкие человеческие отношения, — объясняет Дари. — У меня никогда не было влечения к ней, но при этом были чувства. И иногда был секс. А она любила меня полностью, не до конца меня зная.

После того как супруги решили сохранить отношения, им, по словам Дари, «было нормально вместе».

— А потом у меня стали случаться левые контакты с мужчинами, о которых жена не знала, — рассказывает она. — Из-за этого я постоянно испытывала чувство вины и стыда и страдала из-за того, что обманываю ее. А сейчас понимаю, что всё дело было в дисфории: только через секс с мужчиной я могла реализовывать свою женственность.

Спустя десять лет брака у пары родилась дочь Кристина, а еще через пять лет — сын Антон.

— Эти беременности были не случайными, — говорит Дари.— Мы их планировали, потому что обе хотели детей. А еще мне казалось, что они помогут мне укрепиться в статусе мужа.

Дари рассказывает, что, когда родилась дочь, для нее «от эйфории всё отступало на второй план».

— Полгода после этого, — говорит она, — я о своих переживаниях даже не думала и просто наслаждалась родительством.

Она рассказывает, что в тот период «пыталась как можно сильнее утвердиться в том, что она мужчина». Для этого она набрала вес, начала ходить в качалку, коротко стриглась и пыталась отрастить бороду.

— Я делала всё это, чтобы измениться, потому что для меня было немыслимо, что мне когда-нибудь всё-таки придется расстаться со своей семьей, — рассказывает она и плачет. — Тогда завести второго ребенка казалось хорошим решением. У нас было всё более-менее хорошо с деньгами, а напряжение я снимала редким сексом на стороне.

Но, когда родился сын, Дари испытала более сложную гамму чувств, чем после рождения первого ребенка.

— Когда я забирала его из роддома, у меня была деперсонализация, — рассказывает она.

И всё же, по словам Дари, после появления детей она стала более взрослым человеком, а ее «отношения с женой стали крепче и перешли на новый уровень».

— Но вместе с этим счастьем появилось и больше давления на себя, обострилось чувство вины. Раньше я только перед женой испытывала чувство вины за контакты на стороне, а теперь еще и перед детьми.

В то время, по словам Дари, она стала всё больше слышать вокруг о трансгендерности, и у нее начали закрадываться мысли о том, что она трансчеловек. Хотя следом пришло и «чувство вины за то, кто она, и появилась внутренняя трансфобия».

Второй каминг-аут

В Ростове у Дари был свой бизнес: она занималась торговлей оргтехникой и автозапчастями. Когда началась война, они с женой решили вместе с детьми эмигрировать в Европу и открыть там языковую школу. Но дождаться очереди на получение бизнес-визы до начала объявления «частичной» мобилизации не успели. 25 сентября 2022 года Дари улетела в Узбекистан, чтобы избежать призыва на фронт, и спустя месяц перевезла к себе жену и детей.

Оставив их там, она поехала в Малайзию, чтобы получить туристические визы в США (там они с семьей планировали подать документы на получение убежища). Но по прошествии нескольких месяцев в визе им отказали. Эти два месяца, что Дари прожила вдали от родных в ожидании визы, были самым продолжительным в ее жизни периодом, когда она жила без близких. Прежде они расставались разве что на несколько дней, «так что она не успевала опомниться».

— Оказавшись наедине с собой, я очень много копалась в себе, пыталась понять, кто я и чего я на самом деле хочу, — рассказывает она. — Так я докопалась до того, что я не просто бисексуальна, — я трансчеловек, — говорит Дари.

Чтобы «убить в себе женщину», она обрила голову налысо, а затем попыталась покончить с собой, но снова в последний момент остановилась.

Дари позвонила своей подруге-психологу и попросила помощи. В разговоре с ней она впервые призналась другому человеку в трансгендерности. Трансгендерность ей самой «казалась самым ужасным, что может быть, и самым постыдным».

— Мне было проще признать себя геем, чем женщиной, — говорит Дари.

В декабре 2022 года Дари вернулась в Узбекистан, где ее ждала семья, и совершила перед женой второй каминг-аут:

— На этот раз я сказала ей, что я трансженщина.

Но жена снова сумела ее принять. Тем не менее в то время у Дари уже не хватало денег на то, чтобы содержать за границей всю семью: ей пришлось закрыть бизнес, который она вела в России. Открыть новый бизнес за границей тоже не вышло:

— Помимо бюрократических препятствий на открытие своего дела требовалось очень много моего энтузиазма, а у меня не было сил.

В январе они договорились, что супруга с детьми на время вернется в Россию, а Дари полетит в Таиланд, обустроится и к маю перевезет их, чтобы к сентябрю дочь пошла в школу. Так они и сделали, хотя дальнейшие события стали развиваться так, как никто из них не ожидал.

В Таиланде Дари не просто надолго оказалась «без своего гетероокружения, которое на нее всю жизнь давило и которому она всегда пыталась угодить», но и в среде, где к транслюдям относятся так же нормально, как и ко всем остальным. Поэтому там она начала проходить гормонотерапию. В марте они с женой созвонились по видеосвязи и решили, что расстаются как пара, но семью Дари всё-таки вывезет из России.

Впрочем, у Дари так и не получилось нормально финансово обустроиться на новом месте.

— К маю, когда, по плану, они должны были переехать ко мне, у меня не получалось прокормить даже себя, — рассказывает она. — Я с трудом наскребала деньги на аренду жилья и гормоны. А школа на английском языке, где могла бы учиться дочь, стоила совсем неподъемных денег. И я поняла, что просто не потяну: ребенку будет негде учиться, содержать я их тоже не смогу.

К лету 2023 года Дари уже очень изменилась. Похудела, гормонотерапия сделала ее облик более феминным, она проколола уши, покрасила короткие пока еще волосы в блонд. В июне ее жена и дети по путевке на десять дней прилетели к ней на Пхукет.

Ее сын — ему два года — пока ничего не понимает, а семилетняя дочка много спрашивала Дари по поводу изменений в ее внешности: «Папа, почему у тебя в ушах сережки? Сережки же носят девочки». Дари ответила, что «это в России привыкли считать, что их могут носить только девочки, а вообще это может делать кто угодно». Пару раз дочь говорила ей: «Папа, ты становишься похож на девочку».

— Негатива со стороны дочки не было, — говорит Дари. — Потому что моя жена сама очень толерантный человек и воспитывает детей в таком ключе. Мы обе за сексуальное просвещение детей. Наша дочка знает, что такое секс, вагина, менструация, а также, что бывают геи и лесбиянки и что мужчины могут выходить замуж за мужчин. В самых общих чертах, конечно, — настолько, насколько может знать ребенок.

И всё-таки о том, что Дари трансчеловек, они с женой пока решили дочери не говорить, «чтобы не допустить буллинга в ее школе».

— Но когда они переедут из России, то, конечно же, я обо всем расскажу детям, — говорит Дари.

Они с бывшей женой «не хотят рушить семью». У них остались теплые отношения и мечта о том, что они будут жить в европейском городе рядом, продолжать вместе воспитывать детей и дружить новыми семьями.

Развод Дари обсудила с дочерью в середине их совместного отдыха. Как Дари показалось, она к тому моменту «интуитивно и так уже сама всё поняла».

— Ей было сложно, но она это приняла. Они с братом уже несколько раз гуляли вместе с маминым мужчиной. Дочь с ним общается вживую, а со мной — только созванивается по видеозвонку в телеграме, — говорит Дари и замолкает на минуту, потому что не может говорить из-за слез. — Пока что в какую европейскую страну, когда, как и на какие ресурсы мы переедем, я не знаю, — говорит она. — Я не могу вернуться в Россию, а они не хотят там оставаться, но не знают, как уехать. Разлука с детьми дается мне очень сложно. Особенно с дочерью. У меня с ней контакт намного лучше, чем у жены и у любой из бабушек, — Дари снова плачет и не может говорить. — Я присутствовала при ее родах, мы с ней всегда были не разлей вода. Сейчас мы постоянно созваниваемся по видеосвязи. И я, с одной стороны, хочу с ней поговорить, а с другой — только расстраиваюсь, потому что моя дочь далеко, она растет без меня. Случилось то, чего я боялась больше всего.