29 сентября «Эксмо» выпустило новый роман Виктора Пелевина «Путешествие в Элевсин». Книги Пелевина появляются ежегодно и строго по расписанию — осенью. Пелевинская осень, конечно, не Болдинская. Откровений от писателя, наверное, уже не ждут, как, впрочем, и громких провалов. Новый роман непременно получится крепким. А еще будет похож на прошлогодний — и позапрошлогодний… Говоря проще, будет «пелевинским». Выход каждого становится событием, пусть и на несколько недель. Нового В.О. ждут — и, думается, прежде всего из-за этой стабильности, такой дорогой по нынешним временам иллюзии. «Путешествие в Элевсин» в этом смысле не разочарует. Роман начинается с ироничного предупреждения: «Всякое сходство с экстралингвистической действительностью случайно. Любая попытка обнаружить в книге какие-то намеки и параллели является рептильной проекцией антинародного ума и подсознательным вредительством». Вполне прозрачная подсказка о том, что «Путешествие в Элевсин» — не пророчество и не отвлеченные размышления о вечном, но актуальный текст, реагирующий на мировые катаклизмы начала 2020-х.

Подогревая интерес к новинке, «Эксмо» незадолго до премьеры предложило фанатам «единственного и неповторимого» скрасить ожидание подготовкой и выложило список рекомендуемой литературы для лучшего понимания книги. Кроме нескольких романов самого Пелевина (в том числе «Transhumanism inc.» и «KGBT+», во вселенной которых происходят события «Путешествия…»), там оказались, например, «Лолита» и «Преступление и наказание». Тоже намек.

Мнение Пелевина в этом наэлектризованном контексте, конечно, небезынтересно. Как бы противоречиво это ни звучало, но война в Украине и разогнавшийся тоталитаризм России для каждого автора с устойчивой мировоззренческой концепцией являются, кроме всего прочего, еще и вызовом. В «Путешествии в Элевсин» Пелевин примеряет свою философию к катастрофическим событиям и пробует найти в ней спасительные ответы. Хотя бы на бумаге — но и это уже кое-что.

Действие романа разворачивается в сложносочиненном времени, где сплелись далекое будущее, еще более отдаленное прошлое, а к ним, в свою очередь, примешались фрагменты настоящего. Будущее — вселенная Transhumanism inc. Планетой управляет одноименная корпорация. Элиты обретают нечто вроде бессмертия сознания, сохраняя мозги в специальных «банках», которые складируются в подземных хранилищах. А виртуальная реальность фактически вытеснила естественную. Именно там корпоративный следователь Маркус Зоргенфрей (тоже обитатель «банки») получает от руководства в лице адмирала-епископа Ломаса задание отправиться в нейросетевую реальность ROMA-3. Это иллюзия, скрашивающая продлеваемую (при своевременной оплате) вечность для клиентов из «банок». Формально речь идет Римской империи времен ее заката в III веке н. э. Однако аллюзия на Третий Рим недвусмысленна.

Там Маркус должен сблизиться с императором Порфирием (Петровичем; героем не только Достоевского, но и Пелевина — см. роман «iPhuck 10»). Порфирий — мощный искусственный интеллект, который, судя по всему, готовит нечто вроде конца света, и отнюдь не в своей виртуальной реальности. Цель Маркуса — разведать обстановку и предотвратить апокалипсис. Однако сделать это будет непросто — император подозрителен и не торопится раскрывать секреты. Впрочем, совместное путешествие развяжет язык почти любому. Вдвоем Маркус и Порфирий отправятся в греческий Элевсин, чтобы поучаствовать в знаменитых мистериях. По дороге они, как водится у В.О., переживут ряд духовных опытов и будут вести философские беседы: главным образом, о тщете всего сущего и горьком уделе человека в мире, где от заката до рассвета времени всего ничего, секундочка.

Реальности как таковой в романе нет. Протагонист Маркус перемещается между двумя иллюзиями. Глава — беседа с руководителем Ломасом в виртуальном пространстве из будущего, следующая — нырок в Древний Рим к Порфирию, и снова, и снова… Такое чередование позволяет Пелевину не наскучить читателю философией. Впрочем, это не единственный прием, дробящий повествование. Есть еще вставные статьи и заметки Порфирия, который, следуя тренду Марка Аврелия, является властителем не только государства, но и дум. А поскольку AI-император имеет возможность собирать информацию из будущего, в его рассуждения будет просачиваться современность в виде цитат из «Звездных войн» или варварской группы бриттов Pink Floyd. Императорская заметка о посещении ее концерта в Помпеях — одна из находок книги.

Апокалипсис, который он, предположительно, замыслил, может быть связан именно с мировоззренческими особенностями российской культуры. В этой точке роман из отвлеченного превращается в актуальный. «Будущее человечества заключено в его прошлом. А еще точнее, оно заключено в языке, потому что именно его комбинаторика определяет в конечном счете маршрут человечества… Язык и есть непонятно кем написанная программа нашей судьбы. Свернутый пружиной фатум человечества, который каждый из нас носит в себе и загружает в детей», — в разной форме эта мысль повторяется в романе несколько раз. Речь здесь идет не только о языке как таковом, но и о заложенных в нем мировоззренческих моделях, которые так, через него, (как, впрочем, и вообще через коммуникацию) передаются из поколения в поколение. Опознать их не так просто: хорошо маскируются, умея затаиться не только от слушателя, но и от говорящего. Отрефлексировать — еще сложнее. В некотором смысле и с оговорками их можно назвать подсознанием культуры, подспудно, но отчетливо влияющим на ее развитие как на художественном, так и на повседневном уровне. Именно модели оказываются предметом критики Пелевина.

Для этой цели в «Путешествии в Элевсин» появляется Галина Юзефович. Она предстает в виде не то рыбы, не то медузы с женским торсом, обитающей в морских глубинах, где затаилась, когда стала «токсичной». Здесь В.О. не упускает возможности поиронизировать над Новой этикой, строгим правилам которой не способны соответствовать даже самые горячие ее сторонники. Важнее, впрочем, рассуждение медузы-литературоведа о русской литературе и ее возможном влиянии на Порфирия.

Оба мужчины объективируют своих «дам» ради собственного удовольствия — и не так важно, духовного или плотского. Гумберт оборачивается постаревшим Раскольниковым. Вывод неутешителен: «Если соединить два текста в один, станет видна механика патриархального насилия целиком… Пока ты юная, тебя преступно растлевают, а когда старая, убивают топором, и так из жизни в жизнь…» Через неприкрытую иронию сквозят, однако, несколько серьезных смыслов. Это и «предельная обыденность», и даже «известное обаяние» зла, которое в книге связывается с моральным релятивизмом.

Отношение героев к двум «противоположным» уязвимым возрастам, детству и старости, говорит, конечно, о пренебрежительном отношении к человеку и личности вообще. Сложись оно иным образом, наверняка стало бы крепким противоядием от государственного насилия, властной (и социальной) иерархии, а заодно помогло бы сформироваться гражданскому обществу, вряд ли возможному без (само)уважения. Однако живому существу в России особенно нечего противопоставить возвышенным государственническим абстракциям, мертвым идеям — холодноватым и манящим, как глянцевый рекламный плакат.

По мысли медузы (и, вероятно, Пелевина), русская душа одержима идеями «отмыть кровь» и «осчастливить человечество», но воспринимает их в неверной последовательности. Не очиститься, чтобы войти в Рай, но, наоборот, ворваться в него ценой великой жертвы, а там уже отмыться или просто научиться не замечать красные точечки на одежде. «Но в рай, знаете ли, нельзя войти в кровавых калошах — он сразу станет адом». Желанный райский сад, встающий из тумана на горизонте, — тот же фонарик-ловушка хищной глубоководной рыбы. Ведь готовность жертвовать собой и другими — непременное условие утопического мегапроекта. Всё это героическое напряжение в конце обернется разочарованием. Но модели останутся. Жертвовать придется даже тогда, когда будет совсем не ясно, во имя чего. Разве что ради стабильности моделей и нежелания открывать шкаф — лишь бы чего не выпало. Судя по всему, Порфирий намерен вести человечество именно по направлению к такому раю. А самое жуткое в том, что искусственный интеллект настолько развит, что его замысел действительно может воплотиться в жизнь.

Продолжение этого хода мысли неожиданно обнаружится в другой части романа — там, где Порфирий в очередной раз станет зачитывать Маркусу отрывки из своего любимого философа Гегесия. Здесь речь пойдет о модном нынче стремлении «жить в моменте». Однако в мгновении непременно таится напоминание о смерти. Реальность переменчива, а физическая оболочка слишком ненадежна, чтобы чувствовать себя уверенно. И именно поэтому многие предпочитают укрываться от жизненного потока в тихой гавани интеллектуальной абстракции, где, как кажется, можно найти и покой, и счастливое «навсегда», и «прекрасное далеко», которое, хочется верить, не обманет. Не случайно Пелевин приводит цитату из этой песни, переведенную для удобства героев на латынь.

Мегапроекты, начиная с египетских пирамид и вавилонской башни и продолжая Дворцом советов, конечно, попытка перенести собственную жизнь в более долговечное тело, форма бегства от извечного страха смерти. Но способна ли высокая абстракция на самом деле его заглушить? Гегесий и Порфирий, похоже, не слишком в это верят: «Мысленное прибежище, построенное нашим умом, тоже полно боли. Мало того, это и есть настоящий дом скорби, ибо люди так безумны, что научились производить в своем умозрении гораздо больше страдания и муки, чем возникает естественным образом в каждой новой секунде». Так куда же бежать — в абстрактное «навсегда» от природной хрупкости или, напротив, в обратном направлении? И то, и то несет человеку страдание, а он, обреченный на неустроенность, мечется между ними, как мячик между теннисными ракетками. «Путешествие в Элевсин» — в каком-то смысле художественно задокументированные метания. Ведь Порфирий, похоже, всё еще сомневается в своем апокалиптическом замысле.

Вариации земного рая, мегапроекты, великие идеи, все эти обаятельные людоеды, привечающие беглецов, в сущности, только разные формы отвержения природы, какой-то потаенной, бессознательной нелюбви к жизни, где так трудно найти для себя устойчивое место и избавиться от страха. На первый взгляд кажется, что Пелевин пытается бороться с ним при помощи еще более радикального жизнеотрицания. Его герои — обитатели виртуальных реальностей, Порфирий зачитывается трактатом с пугающим названием «Да, смерть!», а книга пестрит афоризмами вроде: «Простофиля — это тот, кто видит в распускающемся розовом кусте цветение юности. Мудрец — это тот, кто сразу узнает в нем гниющий труп».

Из этого же корня растут пронизывающие роман оппозиции юного — старого. Молодая античность (пусть и на закате) противопоставлена старческому миру обитателей «банок», юные желанные красавицы — не столь привлекательным пожилым дамам, Лолита (как объект страсти и завоевания) — старухе-процентщице (объекту уничтожения). Что это, если не погоня за иллюзией вечности и одновременно попытка укрыться от скоротечности и смерти? «Мы упиваемся тем, что появляется и расцветает. И упускаем из виду подходящее к концу… Из-за этого люди не видят истинной природы мира, в котором живут». Если присмотреться к «жизнеотрицанию» Пелевина и его героев, оно вдруг обернется полной противоположностью. Сжиться с верной спутницей, тенью смерти, скользящей следом за каждым живым существом, примириться с неизвестностью мира, предстающего перед наблюдателем бесконечной чередой иллюзий, наконец, ощутить себя его неотделимой частью и принять естественную человеческую хрупкость — это, в сущности, и значит принять жизнь и природу. Что из оного следует? Как минимум принципиально иные взаимоотношения с реальностью — без бегства и покорения, без войны. В середине романа есть красивый диалог:

Или почти то же самое, только другими словами:

«Но по верхушкам этих волн скачет зыбкая тварь — и кричит: «Я человек! Я вечен! Я есть истина! Денег, денег сюда!» А опадут волны, так и твари никакой не останется, потому что она с самого начала была просто состоящей из пузырей пеной. Так разве не лучше, когда на море штиль?»

Читаешь и вдруг обнаруживаешь, что «Путешествие в Элевсин» в своей сути именно антивоенный роман. Конечно, далеко не самая сильная книга Пелевина. Но, может быть, сейчас это и не так важно. Ценнее то, что «Путешествие в Элевсин» — очень человечный текст, в котором философская печаль смешивается с ощущением хрупкости жизни, а страх перед ней оказывается побежден чуткостью и любовью. Иными словами, роман — полная противоположность тех российских культурных моделей, которые он критикует устами литературоведа-медузы. Помните, в начале рецензии было несколько «намеков»? Так вот это, пожалуй, еще один. Будем надеяться, пророческий. И, может быть, именно ради ощущения надежды, разлитого на последних страницах книги, ее и стоит прочитать. Да, «Путешествие в Элевсин» — намек на перемены. И еще, пожалуй, на то, что больные места сложной российской культуры можно и вылечить, и пересобрать.