Гидратцеллюлоза

Наша история начинается с утверждения Дмитрия Павлова, который был уполномоченным Государственного комитета обороны по обеспечению продовольствием Ленинграда. Павлов сообщает, что ленинградским ученым ни больше ни меньше как удалось превратить в пищу целлюлозу.

Вот что пишет тов. Павлов:

«В порту находилось большое количество целлюлозы, предназначенной для бумажных фабрик. Группа специалистов во главе с профессором В. И. Шарковым предложила разработать технологическую схему гидролиза этой целлюлозы, чтобы превратить ее в пищевой продукт. В конце ноября долгожданная целлюлоза начала поступать на хлебозаводы. С этого времени хлеб выпекался из смеси: пищевой целлюлозы — 10%, хлопкового жмыха — 10%, обойной пыли — 2%, мучной сметки и вытряски из мешков — 2%, кукурузной муки — 3%, ржаной муки — 73%. Хлебозаводы перевели на формовую выпечку хлеба, припек довели до 68%».

В другой своей книге, «Стойкость», Дмитрий Павлов описывает историю с целлюлозой подробней.

Вскоре Н. А. Смирнов, он в это время возглавлял хлебопечение в городе, принес в Смольный буханку хлеба, выпеченную с примесью долгожданной целлюлозы. Это было событие. Собрались члены Военного совета, секретари горкома партии, ответственные работники Ленгорисполкома, всем хотелось знать, что же получилось. На вид хлеб был привлекательный, с румяной корочкой, а на вкус — горьковато-травянистый.

— Сколько целлюлозной муки в хлебе? — спросил А. А. Кузнецов, тогда первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии.

— Десять процентов, — ответил Смирнов. Помолчав какое-то время, он сказал: — Этот суррогат хуже всех тех, что мы использовали ранее. Пищевая ценность целлюлозной муки крайне незначительна».

Для того чтобы понять смысл прочитанного, нам надо сделать некоторое химическое отступление.

Человек не может питаться древесиной. Ветками, опилками, стеблями травы. Лошадь, овца, корова — могут. Человек — нет. Это происходит потому, что целлюлоза — основная составляющая часть и арматура растений — не усваивается человеческим организмом. В человеческом желудке нет энзимов, которые способны ее расщеплять. Жвачные животные таких энзимов сами тоже не вырабатывают, но в их желудках живут бактерии и простейшие, которые такие энзимы вырабатывают и целлюлозу разлагают. Если быть совсем уже скрупулезно точным, то иногда такие микроорганизмы в следовых количествах попадаются и в человеческом желудке, но погоды это не делает.

И это, согласитесь, очень обидно.

Дело в том, что целлюлоза — полимер глюкозы. Это много-много-много «кирпичей» глюкозы, соединенных между собой в длиннющие цепочки. А глюкоза — это один из самых быстроусваиваемых сахаров, великолепный источник энергии.

Как железобетон состоит из арматуры, придающей ему прочность, и наполнителя-бетона, так древесный растительный мир вокруг состоит из арматуры-целлюлозы и наполнителя-лигнина с примесью гемицеллюлозы и других мелочей.

160 млрд тонн целлюлозы образуется в мире ежегодно. И всё это мы не умеем усваивать. Мы буквально погибаем от жажды посереди океана глюкозы, потому что эта глюкоза находится в неусваиваемой для нас форме. Как сокровище в клетке, она скована толстыми железными прутьями гликозидных связей.

Ученые давно ищут способ эти прутья порвать и сейчас, к слову говоря, часто делают это с помощью молекулярной биологии и генетически реконструированных бактерий E.coli, которые вырабатывают специальные энзимы: дорого, бессмысленно (по причинам, о которых ниже), но грант можно получить.

В начале 1930-х казалось, что технология превращения целлюлозы в еду — это гигантская пищевая революция. Переворот, который по своему значению сравним только с переходом от собирательства к земледелию. Научимся расщеплять целлюлозу! Перенесем пищеварение наружу! И тогда проблема голода на земле будет решена навсегда, а земледелие и растениеводство в их нынешнем виде уйдут в прошлое.

И вот уполномоченный по снабжению Ленинграда Дмитрий Павлов утверждает, что эта проблема была решена в блокадном Ленинграде! Там

содержание которой, если верить журналу «Химия и жизнь», в хлебе в критические дни достигало вовсе не 10%, а 25% и даже 50%.

Более того, она была решена за один день! Шаркову на разработку процесса и создание образца хлеба были даны сутки. И через сутки хлеб (не технология, а именно сама буханка) — был.

Возникает с ходу два вопроса: как же профессор Шарков не получил за муку из дерева Нобелевскую премию? И почему же благодарное человечество потом не перешло на целлюлозу? Кто мешает спустя 80 лет после этого открытия кормить из химических реакторов голодающую Африку?

Ответ заключается в том, что

История работ Шаркова может служить сюжетом для фантастического романа вроде «Собачьего сердца» или «Гиперболоида инженера Гарина» из числа любимых ранней фантастикой — об ученом, совершившем радикальный технический прорыв, приведший к социальному перевороту.

Задач у работ такого рода, в СССР и на Западе, были две.

Задача-максимум заключалась в том, чтобы перевести народ на питание из автоклава. В 1920–30-х годах эта идея будоражила широкие научные массы и авторитарные правительства, ведь это не только решило бы проблему голода, но и поставило бы население в полную зависимость от государства, варящего пищу прямо в чанах.

Долой устаревшее сельское хозяйство! Долой единоличников, частную собственность на землю, психологию хозяйчика и непроизводительный труд! Да здравствует автоклав и его производные! Об этом мечтал выдающийся химик Александр Несмеянов, об этом мечтал Нобелевский лауреат и глава британского Королевского общества сэр Александр Тодд.

Что же касается задачи-минимум, то она была гораздо скромней. И заключалась в том, что в начале XX века химические реакторы потребляли очень много пищевого сырья. Например, зерно для производства этилового спирта. Задача-минимум заключалась в том, что если не удастся накормить заменителем зерна человека, то накормить им хотя бы реактор.

Забегая вперед, скажем, что химически ту и другую задачу удалось полностью решить. С практической же точки зрения решение оказалось бесполезным. Современный мир, вопреки вечным пугалкам о голоде, не нуждается в дополнительных источниках калорий. Современный мир сжигает 10% производимого им зерна в виде биотоплива, чтобы цены не падали. В современном мире даже плантации сахарного тростника на Карибах становятся нерентабельны по сравнению с обычной сахарной свеклой и повсеместно закрываются.

Революция, о которой мечтали Несмеянов, Тодд и Бергиус, произошла, но она произошла прямо в земледелии: с помощью пестицидов, новых сортов, механизации, компьютеризации и ГМО, и сейчас многократно рентабельнее вырастить возобновляемый урожай свеклы, чем где-то пилить и откуда-то везти невозобновляемый заповедный лес. Именно поэтому

Вернемся, впрочем, в 1930-е годы, когда леса было много, зерна мало, а химия широко простирала руки свои в дела человеческие.

Процесс получения гидратцеллюлозы был весьма примитивен. Ее можно получить массой разных способов, включая чисто физическое измельчение дерева. Вот что об одном из них писал коллега Шаркова, профессор Ленинградской Лесотехнической академии Н. И. Никитин, в 1935 году:

«Если фильтровальную бумагу смочить 3%-ной серной кислотой и затем, отжав от избытка кислоты, высушить сперва при комнатной температуре, а затем при нагревании до 50–60 градусов, то в результате подобной обработки получается не изменившаяся по внешности бумага, которую легким истиранием можно превратить в белый порошок (гидроцеллюлозу). Подобные же продукты с частично или вполне утерянным волокнистым строением можно получить и другими методами кислотной обработки».

Проблема порошка заключалась в том, что он по-прежнему состоял не из моносахаридов, а из более коротких цепочек полисахаридов. Они не усваивались всё равно. Как писал в своем учебнике в 1935 году тот же Никитин, ничем, по сути, от самой целлюлозы эта штука не отличалась.

Зато видом своим порошок был почти неотличим от муки, а при добавлении воды получившаяся субстанция была неотличима от теста. Более того, при добавлении в настоящее тесто порошок (при надлежащей очистке) улучшал его вкус, рыхлость, и поэтому в современном мире, желающем похудеть, этот порошок охотно используют в качестве бескалорийной пищевой добавки во многих диетических блюдах.

При этом добавка хотя и была бескалорийна, отнюдь не была безобидна.

Дело в том, что она гораздо лучше поглощала воду, чем обычная мука. Обычная мука дает припек в 30–35%. То есть из 100 г муки получается 135 г хлеба благодаря поглощению мукой воды. А благодаря гидратцеллюлозе припек в блокадном Ленинграде доводили до 71%!

Что это значило?

Пищевая ценность 100 г ржаной муки составляет около 325 ккал. Пищевая ценность 125 г ржаного хлеба — это практически те же 325 ккал, 100 г муки плюс припек. Немного по сравнению с 2200 ккал, которые нужны среднестатистическому взрослому мужчине, чтобы нормально функционировать, но хоть что-то.

Однако в блокадном хлебе 71% составляла вода. Еще 10–15% от общего веса пайки составляла гидратцеллюлоза, и только 15–20% приходились на ржаную муку с примесями. Иначе говоря, в лучшем случае мука с примесями составляла в пайке 25 г, а в худшем — 19–20 г. 20–25 грамм — это 65–80 ккал.

Благодаря гидратцеллюлозе вместо 325 «нормальных» килокалорий в пайке было 65–80 килокалорий.

Кроме этого, гидратцеллюлоза давала неисчислимые возможности для мошенничества. Ведь цветом и консистенцией она не отличалась от обычной муки. Можно было украсть на хлебозаводе сколько угодно муки и заменить ее целлюлозой. Кроме этого, будучи плохо очищенной («горький травянистый вкус» — это вкус солей серной кислоты, а не бумаги), она плохо действовала на микрофлору и без того больного кишечника.

Уполномоченный Павлов утверждал, что неусваиваемая добавка составляла 10%.

— сообщает он в «Стойкости».

Это заведомая неправда. Товарищ Павлов врет.

Среди решений Ленинградского обкома от 13 ноября 1941 года читаем: «Обязать т. Смирнова (трест Хлебопечения) организовать выпечку хлеба с содержанием не менее 25% пищевой целлюлозы».

Таким образом, в самые страшные дни декабря 1941 года, когда люди сутками мерзли в очередях за хлебом, они на самом деле стояли в очередях за практически бескалорийной добавкой. Всего гидратцеллюлозы было произведено и употреблено в пищу 16 тыс. тонн — и это при том, что с сентября по январь город получил и потребил 21 тыс. тонн муки. На заводы, которые ее производили, в блокадном городе непрерывно подавалась энергия.

В чанах варили адскую смесь.

Употребление гидратцеллюлозы в пищу привело к таким последствиям.

В феврале 1917-го в Петроград не подвезли хлеба, и хлебный бунт мгновенно превратился в революцию. Однако в 1941 году люди, которые взбунтовались бы, услышав, что хлеба нет, покорно стояли в очередях с карточками, потому что им говорили, что хлеб есть. Получая такой хлеб, люди лишались сил гораздо быстрее, чем если бы они получали «настоящие» 125 г. Но зато им не приходило в голову бунтовать: вся энергия уходила на очереди.

Гидратцеллюлоза не помогала от голода. Но она помогала от бунтов.

Аналогичным путем пошли гитлеровцы. Они изготавливали по схожей рецептуре «остен-брот», «восточный хлеб» для советских военнопленных в немецких концлагерях.

По иронии судьбы, в том же самом ноябре 1941 года, когда второй секретарь Ленинградского обкома ВКП (б) Алексей Кузнецов и председатель исполкома Ленинградского горсовета Петр Попков приняли решение «обязать тов. Смирнова (трест Хлебопечение)» выпекать «хлеб с содержанием не менее 25% пищевой целлюлозы», в министерстве снабжения гитлеровской Германии состоялось совещание под руководством статс-секретаря Бакке и министериаль-диригента Морица.

Решение Кузнецова и Попкова состоялось 13-го, а совещание Бакке и Морица — 24 ноября. Совещание было посвящено вопросу снабжения русских военнопленных. На совещании было отмечено, что «попытки изготовить для русских специальный хлеб показали, что наиболее выгодная смесь получается при 50% ржаных отрубей, 20% отжимок сахарной свеклы, 20% целлюлозной муки и 10% муки, изготовленной из соломы или листьев».

Согласно директиве генерал-фельдмаршала Рейхенау, снабжение пищей красноармейцев рассматривалось как «ненужная гуманность». В результате при эксгумации трупов советских военнопленных наблюдалось «полное отсутствие подкожно-жировой клетчатки, обнаружение в ряде случаев в полости желудка травянистых масс, кусков грубых листьев и стеблей растений».

Гитлер подошел к делу организации голодомора военнопленных с обычной немецкой тщательностью. Так, на складах «гросс-лазарета» в городе Славуте была обнаружена специальная мука для советских раненых и пленных. Как сообщал на Нюрнбергском процессе советский обвинитель Покровский, «на фабричной упаковке сорокакилограммовых бумажных мешков имелись этикетки «Шпельцмель», образцы этой эрзац-муки были направлены на лабораторное исследование в Центральный институт питания Народного комиссариата здравоохранения СССР».

При микроскопии в каждом поле зрения, как сказано в заключении, «наряду с растительными волокнами древесины обнаружены в очень небольшом количестве крахмальные зерна, напоминающие по строению крахмальные зерна овса…»

В результате протоколы судебного-медицинского вскрытия заключенных в Славуте гласили: «Истощение является основной причиной смертности в лагере для военнопленных». «Данные наружного осмотра около 500 трупов» свидетельствовали, что «процент крайнего истощения приближается к 100 процентам».

В лагере также царили холод и антисанитария.

«Уборка камер не производилась. Больные по несколько месяцев оставались в том белье, в котором попали в плен. Спали они без всякой подстилки. Многие были полураздеты или совершенно голые. Помещения не отапливались, а примитивные печи, сделанные самими военнопленными, разрушались. В лазарете не было воды для умывания и даже для питья. В результате антисанитарии вшивость в лазарете приняла чудовищные размеры».

«Никакая объективная обстановка, — гласила экспертиза, — не может объяснить всех тех условий, при которых содержались военнопленные в лагере. Тем более, как явствует из материалов дела, на немецких военных складах в городе Славуте были огромные запасы продовольствия, в военных аптеках — медикаментов и перевязочных материалов».

Всего в Славуте было истреблено около 150 тыс. офицеров и бойцов Красной армии.

«Остен-бротом» должны были кормить только советских военнопленных, так как Сталин не подписал Женевской конвенции, но есть много свидетельств, что кормили и других.

«Остен-брот» выполнял ту же социальную функцию, что и «пайка смерти» Шаркова. Это термин Павла Кучера, первым поднявшего эту тему в романе «Деревянный хлеб». Хотя многие тезисы Кучера не подтверждаются (к примеру, организм не тратит дополнительной энергии на переваривание гидратцеллюлозы, она просто проходит через кишечник, и всё), сама постановка вопроса неоценима.

и к тому времени, когда они понимали, что умрут, сил у них уже не было. По понятным причинам экспериментов на предмет того, как быстрее умирает человек — с гидратцеллюлозой или без нее, — не ставилось, а если их ставили гитлеровцы, то они забыли опубликовать результаты в уважаемых научных журналах. Тем не менее в средневековой Европе во время голода и до сих пор в Африке широко распространена другая привычка — геофагия, то есть пожирание земли. Она обычно приводит к смерти, хотя тут трудно разобрать, что следствие, а что причина.

Гитлер кормил так военнопленных.

Сталин — жителей Ленинграда.

Решение об этом приняли те люди, которые целлюлозы не ели. Они ели белые булки. Вряд ли бы эти люди даже задумались о производстве гидратцеллюлозы, если бы, как генерал Вандергрифт или фельдмаршал Паулюс, они сами были бы вынуждены ее есть.

Кроме этого, обком потребовал заготовить до 10 декабря три тысячи тонн еловой и сосновой коры. Так же, как и гидратцеллюлоза, древесная кора совершенно не усваивается организмом. Это была чистая калька «остен-брота».

2 декабря 1941 года «пищевую целлюлозу» разрешили также добавлять в кондитерские изделия.

В декабре план по выпуску гидратцеллюлозы составил:

• завод № 3 им. Кирова (директор т. Стуликов) — 2.400 т;
• завод им. Степана Разина (директор т. Сосулин) — 1.050 т;
• фабрика «Гознак» (директор т. Хмельнов) — 600 т;
• 5-я мармеладная фабрика (директор т. Кияновский) — 300 т;
• Главресторан (начальник т. Фельдман) — 250 т;
• бумажная фабрика им. Володарского (директор т. Иванов) — 180 т.

Всего — 4.780 тонн за один декабрь.

19 ноября Военный Совет секретным приказом установил план завоза продовольствия по Ледовой дороге — не менее (ну а в реальности и не более) 100 тонн в день. Этим же документом было приказано довести производство «пищевой целлюлозы» до 150 тонн в сутки. Город и фронт должны были получить 3000 тонн еды в декабре. План по целлюлозе составил 4780 тонн.

Как мы уже сказали, людей, которые устроили это в лагерях для советских военнопленных, судили в Нюрнберге.

Современная российская официальная историческая наука оценивает труд Шаркова так: «Поистине неоценимо патриотическое свершение сотрудников Лесотехнической академии, осуществленное во имя спасения голодающего населения блокированного города».

Процесс Бергиуса и процесс Шаркова: (С6H10O5)n + (n-1)H2O = nC6H12O6

Но самым невероятным во всей этой истории является тот факт, что на том же самом Ленинградском гидролизном заводе, на котором варили «пайку смерти», действительно можно было получать еду.

Только не бескалорийную «муку». А патоку из глюкозы.

Для этого требовалось только одно. А именно — использовать завод по его прямому назначению, для гидролиза целлюлозы. Гидролиз целлюлозы — это и есть реакция ее разложения на составляющие ее сахара, то есть, главным образом, на глюкозу. И профессор Шарков это прекрасно знал. Он был первопроходцем, энтузиастом и автором учебников на эту тему.

«Производство пищевой, или медицинской кристаллической глюкозы из одревесневших клеточных стенок растений основано на гидролизе содержащейся в них целлюлозы до глюкозы», — гласил соответствующий учебник.

Гидролиз — это и есть реакция, которая расщепляет целлюлозу на отдельные звенья, то есть на глюкозу.

В сущности, производство гидратцеллюлозы — это просто способ приготовить древесину к разложению на моносахара. Это то, что называется предгидролиз. «Мука» у Шаркова была готова за один день ровно потому, что он каждый день такою мукою и занимался.

Гидролиз можно вести десятками способов. Серной кислотой и соляной, фосфорной и муравьиной, под давлением и без, на холоде и при 140ο С в автоклаве. Так или иначе, под влиянием всех этих процессов «полисахариды клеточных стенок растений… превращаются в смесь моносахаридов — пентоз (С5H10O5) и гексоз. (C6H12O6). Примером такой реакции может быть превращение целлюлозы в глюкозу:

(С6H10O5)n + (n-1)H2O = nC6H12O6

Это снова цитата из учебника, и учебник этот снова принадлежит Шаркову.

Может быть, это какие-то поздние учебники? 1973 год, 1968 год?

Нет. Вот вам цитата из учебника Шаркова 1936 года. Это первый (и превосходный, заметим) в СССР учебник по собственно гидролизу.

«Под гидролизом древесины… принято понимать процесс превращения полисахаридов, входящих в состав древесины, в простейшие сахара. Продуктом гидролиза древесины является так называемый «древесный сахар». Последний может быть непосредственно употреблен как концентрированный углеводный корм для скота и в очищенном виде — для человека».

В учебнике проф. Никитина 1935 г. приведена таблица выхода глюкозы в процессе гидролиза целлюлозы под воздействием разбавленной серной кислоты при высокой температуре (метод, которым пользовался Шарков).

Вот она:

Сам Шарков на своей установке получил 60%-ную патоку еще в 1933 г. Его коллега Мельников в том же 1933 году обрабатывал опилки 0,5%-ной серной кислотой при температуре ~170 градусов и давлении 8 атмосфер в течение 20 мин. Общий выход сахаров составил 33,8% от веса сухой древесины. Из них глюкоза составляла 72,6%.

Шарков, разумеется, работал над едой из чана не один день. И даже не один год. Еще в 1931 году двадцатичетырехлетний тогда проф. Шарков возглавил кафедру гидролизных производств Ленинградской лесотехнической академии. В 1941 году, тридцати четырех лет от роду, он стал заместителем директора Всесоюзного научно-исследовательского института гидролизной и сульфитно-спиртовой промышленности.

равно будораживший умы и ученых, и фантастов, причем родиной технологии мог считаться город Санкт-Петербург, где еще в 1811 году Константин Кирхгоф получил глюкозу из крахмала гидролизом с помощью концентрированной серной кислоты.

В 1819 году французский химик Браконно получил глюкозу тем же способом из ткани и древесины. В 1822-м это сделал русский химик П. Фогель. В 1844-м Пайен стал использовать для того же разбавленную серную кислоту, но под давлением. В 1855 году Мелсен в Бельгии получил глюкозу из древесины. В 1877 году кормовой сахар из древесины получил Николай Чирвинский.

«С тех пор ученые почти всех стран земного шара продолжали изучать и совершенствовать метод гидролиза… Сахара, получаемые этим методом, после соответствующей очистки могли быть переработаны на кристаллическую глюкозу и ксилозу».

Это снова цитата из учебника Шаркова 1936 года.

В середине XIX в. от лабораторий стали переходить к опытным промышленным установкам. Заводы выпускали кто сахар, а кто спирт. Первый опытный завод был построен во Франции в 1854 г. Пелузом и Арну (винный спирт из древесины). Завод обанкротился.

В 1899-м под руководством Гиллер-Бомбина заработала опытная промышленная установка в Архангельске. Тогда же по технологии немца Классена начали строиться заводы в США, Франции и Англии. Заводы были закрыты из-за технических неполадок.

В 1910-м по методу шведа Симонсена был пущен завод в США в Джорджтауне, а через три года — второй в Фуллертоне. Заводы вскоре обанкротились. «Отличительной особенностью этих предприятий было несовершенство применявшихся на них аппаратуры и технологии, в результате чего выход спирта на 1 тонну сухой хвойной древесины не превышал 73 литров», — отмечал Шарков. Заводы в США строили также Майнер и Браунли.

В 1919 г. проф. М. М. Шмидт организовал производство глюкозы на Охтинском заводе в Петрограде. Помогал ему Иустин Жук, продовольственный комиссар Шлиссельбур.га.

У всех вышеописанных процессов имелось два фундаментальных недостатка.

Первый заключался в том, что химический термин «сахар», — это вовсе не то, что сахарный песок на нашем столе. Некоторые сахара человеком не усваиваются. Как правило, гексозы (у которых шесть атомов углерода) усваиваются, за исключением маннозы. Глюкоза, фруктоза, галактоза — усваиваются. Пентозы — арабиноза, рибоза, ксилоза — нет. Этот недостаток для нас практически не очень важен, потому что главный строительный элемент целлюлозы — это глюкоза. Целлюлоза — это и есть «кирпичики» глюкозы, соединенные, как цементом.

Второй заключается в том, что получившийся раствор является грязным: в нем наряду с вожделенной глюкозой находится масса несъедобных и ядовитых веществ. Вещества эти, в первую очередь, выделяются из лигнина.

Поэтому все вышеперечисленные способы в реальных экономических условиях использовались только для одного — для производства горькой несъедобной древесной патоки, из которой потом делали технический спирт. Дешевле всего было при этом обработать опилки сильно разбавленным раствором серной кислоты при большой температуре и под большим давлением. Именно под этот метод и был выстроен Ленинградский гидролизный завод. Он был, таким образом, частью программы-минимум. Он должен был заменить зерно для реактора, а не для человека.

Однако в 1926 году всё, казалось, изменилось.

В этот год свою технологию запатентовал одержимый производством деревянного сахара будущий Нобелевский лауреат Фридрих Густав Бергиус. Бергиус хорошо помнил голод, царивший в промышленной Германии в конце Первой мировой. Сделать так, чтобы развитая страна не зависела от полей, а получала пищу на фабриках, было целью всей его жизни.

Особенность процесса Бергиуса заключалась в том, что целлюлозу обрабатывали не серной кислотой, а соляной. Соляная кислота гораздо меньше взаимодействовала с лигнином, главным источником вредных примесей.

Вот как описывает результат этого процесса Шарков в своей книге «Новейшие достижения гидролизной промышленности за границей»:

«Упаренный гидролизат переводится в батарею деревянных горизонтальных кристаллизаторов. В кристаллизаторах медленно выделяется кристаллическая глюкоза, в то время как все остальные углеводы и прочие примеси (курсив мой. — Прим. Ю. Л.) остаются в маточном растворе. По Бергиусу, из 100 кг древесины получается 66 кг углеводов, которые после кристаллизации образуют 20 кг кристаллической глюкозы, и 46 кг углеводов остается в маточном растворе. Сырая кристаллическая глюкоза… идет на сушилку. Сухой сахар загружается в бочки и в таком виде поступает в продажу».

Сахар Бергиуса, пишет в своем учебнике Никитин в 1935 году, пригоден «для добавки в корм животным (свиньям) в количестве 20%».

Минусы у процесса Бергиуса были следующие. Во-первых, в результате испарялось 20% кислоты, что делало весь процесс нерентабельным. Во-вторых, эта самая испарившаяся кислота прожигала всё на свете, а человека пары соляной кислоты могут убить — сжечь ему легкие не хуже любого иприта.

В 1927 году Бергиус пустил в Женеве опытный завод производительностью в одну тонну сахара в день. На завод Бергиус просадил все свои деньги, так что, когда в 1931 году он приехал в Стокгольм за Нобелевкой (за получение жидкого топлива из угля), его сопровождал судебный пристав. Денежная часть премии была немедленно арестована и употреблена на покрытие долгов.

Вскоре, однако, в Германии к власти пришел Гитлер, который понимал значение технологии для войны, и дела Бергиуса пошли значительно лучше. В 1933 году был пущен первый опытный завод в Маннгейме-Райнау мощностью 6–8 тыс. тонн сахара в год. Выход сахаров составлял 65% от веса сухой древесины. Вот что писал о заводе в Маннгейме Шарков:

«На маннгеймском заводе установлено 10 диффузоров по 20 куб. м емкостью, то есть общая установленная емкость составляет 200 куб. м. Отсюда 1 куб. м установленной емкости диффузоров соответствует годовой производительности в 20 т сырого сахара. В каждый диффузор загружается около 5 т абсолютно сухой древесины, дающей после гидролиза около 3,25 т сырого сахара. По данным Бергиуса, на тонну сырого сахара расходуется около 100 кг хлороводорода, 6 т пара, 50 куб. м воды и 13 квтч электроэнергии. При этом в качестве отходов производства получается 0,48 т лигниновых брикетов и 0,043 т 80%-ной уксусно-кальциевой соли».

«Аппаратура на заводе в Маннгейме-Рейнау изготовлена преимущественно из керамики, — продолжает Шарков, миссия которого явно включала себя технологический шпионаж высочайшего уровня, — а также из железа, защищенного кислотоупорным слоем керамических плиток, резиной или бакелитовым лаком. Так, например, внутренность железных диффузоров выложена керамикой, шахта сушилки распылением и циклоны для сухого сахара покрыты кислотоупорным лаком, баки для соляной кислоты разных концентраций и гидролизатов — бакелитовые. Все трубопроводы и краны диффузионной батареи изготовлены из керамики».

В 1939 пустили завод в Регенсбурге, рассчитанный на 20 тыс. тонн, и затеяли новый — в Кобленце.

Тогда же в Германии были пущены гидролизные заводы по методу Шоллера: в Торнеше — в 1931 г, в Дассау — в 1936-м, и в Хольцминдене — в 1937-м, а также по одному заводу в Швейцарии и Корее. Они вырабатывали из грязного сахара спирт, из которого потом делали искусственный каучук. Заводы давали выход спирта до 200 литров с тонны. В Японии над процессом работали Татуоши Кобяши и Йошио Сакай.

В Советской России главным интересантом подобных опытов, еще до Гитлера, был Ленин.

«Особое значение В. И. Ленин придавал вопросам замены пищевого сырья в промышленности синтетическим. Получив от Л. Б. Красина на заседании Совнаркома 26 августа 1919 г. сообщение об успешных заводских опытах по получению глюкозы из опилок (1 пуд опилок давал 18 фунтов патоки), он сделал пометку: «Невероятно: на 1 пуд — 18 фунтов!! 45%???» — и немедленно написал секретарю Совнаркома: «Завтра особой бумажкой сообщите в Научно-пищевой институт, что через три месяца они должны представить точные и полные данные о практических успехах выработки сахара из опилок»».

Интерес советской власти к заменителям зерна разгорелся снова с коллективизацией. И не просто разгорелся! Его результатом была огромная, неслыханная, несопоставимая ни с одной страной мира программа строительства гидролизных заводов.

Так же, как по танковым и авиационным заводам Сталин опережал все страны мира вместе взятые, так и по строительству гидролизных заводов, которые делали из древесины сахар, из сахара — спирт, а из спирта потом делали каучук. Здесь Сталин вновь опередил весь мир. К 1940 году в стране было пущено восемь (!) заводов, которые перерабатывали 0,5 млн кубов древесины в год и выдавали 366 дал спирта. Эта грандиозная программа заткнула за пояс даже Гитлера с его Бергиусом и Шоллером.

И одним из главных акторов этой программы и был проф. Шарков.

Это он и его команда спроектировали Череповецкий гидролизный завод, который был пущен в 1934 году. Это он и его команда пустили на следующий год Ленинградский гидролизный завод. Это Шарков создавал первую в стране кафедру гидролиза и писал первый учебник по гидролизу.

Шарков написал книгу «Теория осахаривания растительных отходов разбавленными кислотами» в 1939 г. Он написал книгу «Теория осахаривания растительных отходов концентрированными кислотами» в 1940 году. Он написал книгу «Новейшие достижения в гидролизной промышленности за границей» в 1941 году. Проф. Шарков вернулся из Германии, куда он в очередной раз ездил, всего за несколько дней до войны.

Все четыре книги Шаркова, изданные до войны, содержат подробнейшие, детальные описания как химических процессов, так и аппаратуры, необходимой для производства сахаров. Книга Шаркова 1940 года содержит доскональное описание малейших технологических подробностей методов Бергиуса и Шоллера. Установки сфотографированы анфас, в профиль, в разрез — это даже не промышленный шпионаж. Это полный справочник по теории, строительству и эксплуатации.

Теперь мы можем оценить сложность проблемы, которая стояла перед ленинградскими химиками в 1941 году.

Это был сахар, полученный горячей разбавленной серной кислотой под давлением и полный всякой дополнительной дряни.

Вопросы:

• Можно ли было есть грязную глюкозную патоку, произведенную на Ленинградском гидролизном заводе?
• Можно ли ее было очистить?
• И можно ли было ее очистить в товарных количествах?

Ответ заключается в следующем. В современных условиях процесс получения чистой пищевой глюкозы из гидролизного пойла является технически несложным, но абсолютно нерентабельным. Как мы уже сказали, несмотря на фиктивную угрозу голода, которой нас пугают постоянно, экономическая реальность сегодняшнего дня заключается в том, что в мире существует хроническое перепроизводство зерна и сахара.

Оно приводит к закрытию плантаций сахарного тростника, субсидиям европейским фермерам и уничтожению 10% мирового урожая зерна путем списывания его на биотопливо.

В 30-х годах лес был дармовым ресурсом (руби не хочу), а зерно — дорогим и премиальным, его выращивали на полях, на которых в поту в холод и зной в тяжелых условиях работала большая часть населения.

Сейчас лес в развитых странах — ресурс запретный и невозобновляемый, чтобы срубить дерево, надо три тысячи разрешений, а в сельском хозяйстве заняты 2% населения, которые получают громадные возобновляемые урожаи.

В этих условиях лес никто на сахар не пустит, а кормовые добавки скоту делают из подвергшихся гидролизу (для лучшего усвоения) зерна, крахмала и соломы.

Однако блокадный Ленинград — это не современные условия. В Ленинграде употребляли в пищу обойный клей. Мясо (то есть человечина) на рынке стоила дешевле хлеба. Варили и нарезали кусочками шубу. Питались собственными вшами. Всё это было куда более грязным, чем грязный сахар. В конце концов, в Советском Союзе потом из этого грязного сахара делали грязный спирт, а из него — водку-«табуретовку». Она, конечно, была невысокого качества — но ее пили.

Вредные примеси могли быть удалены. Кислоту нейтрализовали с помощью извести, соли тяжелых металлов можно было удалить, доведя раствор до слабой щелочной реакции, и тогда они образовывали гидраты, нерастворимые в воде. Фурфурол и летучие кислоты удалялись с помощью продувки раствора паром, и прочее.

В рыночной экономике это не имело бы никакого смысла.

Но как технология это работало. В 1947 американская Лесная служба получила древесный сахар по аналогичному методу и написала в отчете: «Древесный сахар пригоден для корма скота. В настоящий момент в нескольких штатах проходят эксперименты, чтобы определить его пищевую ценность как еды для скота, овец, свиней и кур». Всё, что можно съесть, в блокадном Ленинграде пошло бы на ура.

А вот советский учебник 1980-х годов (тогда в СССР, как вы помните, был дефицит зерна): «Глубокой химической переработкой измельченной древесины в гидролизаппаратах получают кормовой гидролизный сахар.… Скармливают гидролизный сахар как заменитель легкоперевариваемых углеводов кормовых корнеплодов или как добавку кормовых рационов».

В условиях блокады с гидролизным сахаром можно было попробовать сделать три вещи:

• очистить и добавлять в корм лошадям, а освободившийся овес скармливать людям На Ленинградском фронте было 60.000 тыс. лошадей. Они ели по 5 кг комбикорма в день. Овес, жмых и мясокостная мука из комбикорма были пригодны для питания человека;
• очистить и употребить непосредственно в пищу;
• делать на нем дрожжи (об этом ниже).

И, наконец, еще одна важнейшая вещь. Всё, о чем мы выше писали, касается опилок. Это из опилок получается грязный сахар. И главную грязь в этом сахаре дает лигнин. Потому что опилки — это лигнин плюс целлюлоза.

Но в блокадном Ленинграде на гидратцеллюлозу перерабатывали, как мы помним, не опилки.

В нем на гидратцеллюлозу перерабатывали бумагу. 16 тыс. тонн предназначенной на экспорт бумаги (а всего бумаги в Ленинграде, как легко понять, было куда больше). А бумага — это почти чистая целлюлоза.

16 тыс. тонн бумаги дали бы в гидролизном аппарате 16 тыс. тонн растворенной в патоке глюкозы, намного более чистой, чем древесная патока.

Кормовой сахар Бергиуса тоже был предназначен для скота. Однако в конце войны стал существенной добавкой к немецкому рациону.

Мог ли Шарков сделать то же, что Бергиус?

Можно ли было очистить пойло в Ленинграде зимой 1941 года?

Умозрительный ответ на этот вопрос вряд ли может быть дан.

Но тут для нас важно другое: что этого и не попытались сделать.

Почему?

Может быть, не хватало оборудования?

Да, оборудование, действительно, вывезли, и гидратцеллюлоза производилась «на Ленинградском гидролизном заводе при использовании оборудования, оставшегося после эвакуации этого завода». Это само по себе говорит о многом.

Но ЛГЗ был расположен не посереди чистого поля. Он находился в огромном промышленном городе, где была сосредоточена треть промышленности СССР, и до декабря эта промышленность работала. Город дал фронту за второе полугодие 1941 года 713 танков, свыше 3 тыс. полковых и противотанковых орудий, более 10300 минометов, 480 бронемашин, 58 бронепоездов. Город производил в октябре — ноябре 2 млн. квт/ч электроэнергии.

Смешно думать, что в этом городе нельзя было изготовить недостающий сепаратор или не нашлось бы известкового молока для нейтрализации кислоты.

При этом нельзя сказать, что Ленинградский обком был не в курсе процесса или запамятовал о нем за лавиной других дел. Чтение постановлений обкома 1941–1942 годов производит ошеломляющее впечатление. Вплоть до января 1942 года обком вообще никогда не затрагивает проблему голода. Он обсуждает военное производство: поставки мин, производство снарядов, передачу станков от одного завода другому. Он никогда не обсуждает поставки продовольствия и дистрофию.

Но он регулярно поднимает проблему увеличения производства гидратцеллюлозы и регулярно приказывает Главбумсбыту и фабрике им. Володарского передать свои запасы бумаги «для производства пищевой целлюлозы», а заводу гидролизного спирта и заводу им. Степана Разина — организовать производство пищевой целлюлозы.

Это не просто самый главный пищевой вопрос, который обсуждает обком. Это единственный пищевой вопрос, который он обсуждает. С большими подробностями и указаниями, кому передать медь для облицовки выдувных труб.

Каким образом профессор Шарков проворонил свой звездный час? Всё, для чего он и жил? Для чего ездил за границу? Для чего писал и работал? Как вместо сахара, которому посвящены все его учебники и монографии 1936–1941 годов, он стал делать «гидратцеллюлозу», которая в них даже не упоминается?

Не исключено, что стояла другая задача — полностью обессилить население к моменту захвата немцами города, причем так, чтобы у населения не хватило энергии возмутиться. Гидратцеллюлоза эту задачу выполняла в совершенстве.

— Там процесс-то простой. Это всё давно было известно. Это было известно еще в начале века. И тот факт, что они игнорировали это дело, — это, действительно, или чудовищная безграмотность, или политика. Но тогда это политика умерщвления получаться. Либо-либо. Тут вариантов нет, — говорит молекулярный биолог Андрей Сарафанов, глава одной из лабораторий в FDA.

— На основании способов очистки, которые описаны в книгах Никитина и Холькина, я могу заключить: на заводах, что были в Ленинграде до войны, можно было точно массово делать пригодный для питания или частичного рациона съедобный технический сахар (сахара). От солей избавлялись, и это описано как, от ядовитых примесей (большинства) избавлялись. Это должно было быть съедобно, — говорит Александр Новичков из Weizmann Institute of Science.

Александр Новичков по моей просьбе любезно ознакомился с этими (довольно старинными), на нынешний взгляд, способами гидролизации.

Павел Кучер полагает: «Совещание, решившее судьбу миллионов «блокадников», проходило в первой половине октября, все думали, что немцев удастся отогнать, пока тепло, и кормление горожан «пайкой смерти» не затянется. А когда оказалось, что произошла ошибка, то отменять решение «уморить лишний мирняк» не стали. — И саркастически продолжает: — Ни один из начальников, возглавлявших Ленинград осенью 1941 года, не знал тех слов, которыми адекватно описывается процесс гидролиза древесины. Но как только Шарков сказал, что гидроцеллюлозу можно есть (!) и она похожа на муку, — вопрос, чем кормить электорат, сразу решился в его пользу. Тем более что на поиск решения были даны одни сутки».

Кстати: слово «гидратцеллюлоза» в учебнике Шаркова 1962 года не употреблено ни разу.

Орден Трудового Красного знамени Шарков в 1942 году «За образцовое выполнение задания правительства по снабжению продуктами питания» получил. «Научный подвиг» совершил.

А вот в собственном же учебнике 1962 года он об этом своем научном подвиге даже и не вспомнил.

ЭКСПЕРИМЕНТЫ ПРОФЕССОРА ШАРКОВА: ДРОЖЖИ

История с гидратцеллюлозой чудовищна. Хороших объяснений у нее нет. Поэтому тут будет важно рассказать об еще одной новации Шаркова, которая, на этот раз, действительно спасала жизни.

Речь идет об одноклеточных грибах — дрожжах.

Имеются в виду, разумеется, не те дрожжи, которые добавляют в хлеб. Дрожжи — это просто вид одноклеточных грибов, которые растут на самых разных средах. В том числе и на ядовитом неочищенном гидролизном сахаре.

Идея использования простейших организмов как биофабрик тоже витала в воздухе в начале прошлого века. В 1928 году ее даже описал в своем романе «Вечный хлеб» фантаст Александр Беляев, умерший в январе 1942 года от голода в оккупированном Пушкине (Пушкин был в руках немцев). В Германии ей занимались всё те же Шоллер и Бергиус. В СССР за ними внимательно наблюдал Шарков.

«В Германии на протяжении последних пяти лет ведутся большие опытные работы по выращиванию кормовых дрожжей «торула утилис» на древесных гидролизатах Шоллера и Бергиуса. Первая опытная установка по получению кормовых дрожжей была смонтирована в 1933-м на заводе Шоллера в Торнеше», — писал Шарков в 1936 г.

Установка была оборудована чанами по 50 куб. м и имела мощность около 700 т сухих дрожжей в год. В 1937 году была пущена вторая установка при заводе Шоллера в Дессау, с чанами общей емкостью 16 тыс. литров. В 1935-м под руководством Финка была построена полузаводская установка при заводе Бергиуса, с общей емкостью 7 тыс. литров.

В самом деле, зачем было очищать гидролизное пойло, тратить химикаты, энергию, время, когда оно могло быть очищено само, биологической фабрикой под названием дрожжи?

И не просто очищено — а превращено в ценнейший белок. И не просто превращено в белок — а превращено с чудовищной скоростью!

Теленок весом полтонны за сутки синтезирует 500 г белка. Дрожжи такого же веса за эти же сутки увеличиваются по массе впятеро! Они размножаются по экспоненте. Они съедают всё, что могут съесть.

Масса дрожжей в итоге составляет от 40 до 50% от массы сахара, на котором они растут, и половина их веса — белок. Остальное — это углеводы, чуть-чуть жира, а также витамины и минеральные вещества, которые нужны человеку и которых в гидролизном пойле нет.

Точно так же, как скот в библейские времена представлял из себя, в сущности, ходячий биологический завод, потреблявший несъедобную для человека еду и перерабатывавший ее в съедобное молоко и мясо, так же и дрожжи были биофабрикой, которая не просто очищала сомнительное гидролизное пойло, но и перерабатывала его в полноценную насыщенную белками и витаминами еду, по своим характеристикам не уступавшую мясу.

Из дрожжей в блокадном Ленинграде делали дрожжевой суп — это было главное и повсеместное блюдо в городских столовых. Из них делали паштет и котлеты; брикеты из дрожжей посылали на фронт. Ими лечили дистрофию.

Это было действительно промышленное производство, способное давать пищу, и этот опыт был распространен на другие регионы.

Уже в 1943 году дрожжевой цех (под руководством эвакуированного Шаркова) заработал в Свердловске. Именно дрожжами как пищей будущего собирался решать мировой продовольственный кризис академик Несмеянов. В 1980-е СССР выпускал 900 тыс. тонн кормовых и пищевых дрожжей в год, что составляло две трети мирового производства. Людей, конечно, дрожжами больше не кормили: вкус не тот. Но скот кормили вовсю и кормят до сих пор.

На чем растили дрожжи? Ну, разумеется, на том самом грязном сахаре.

В своей работе «Производство пищевых дрожжей из древесины на установках малой мощности в Ленинграде (1941–1942 гг)», изданной в 1943 году, профессор Шарков описывал процесс производства субстрата дрожжей так:

«Режим гидролиза был принят на основании ранее проведенных автором лабораторных экспериментов и проверен им в производственных условиях весной 1942 года на ленинградских дрожжевых заводах (курсив мой. — Прим. Ю. Л.). Древесина хвойных пород в виде опилок со средней влажностью 50% гидролизировалась при давлении 6 ат. Полезная емкость автоклава составляла 2,2 куб. м. При этом объеме в автоклав без уплотнения входило в среднем 286 кг в пересчете на абсолютно-сухую древесину. Концентрация холодной разбавленной серной кислоты в автоклаве была принята равной 0,926%. В этих условиях при обогреве автоклава острым паром гидролиз до точки максимума протекал за 60 мин., а общий оборот автоклава составлял в среднем 2,67 часа, что соответствовало девяти оборотам в сутки. В одном автоклаве вырабатывалось в сутки в среднем около 550 кг сахара».

Как мы видим, перед нами стандартное описание шарковского гидролиза. Производство субстрата из опилок, пишет Шарков, было вызвано необходимостью «применять в производстве пищевых дрожжей не свекло-сахарную мелассу, а в первую очередь совершенно недефицитный сахар (курсив мой. — Прим. Ю. Л.), получаемый методом гидролиза различных растительных отходов (опилки, солома, лузга и т. д.) На этом принципе осенью и зимой 1941 года (обратите внимание на разницу в датах: выше Шарков пишет о весне 1942 года. — Прим. Ю. Л.) в Ленинграде было организовано производство пищевых дрожжей из древесных опилок».

Совершенно недефицитный сахар!

В Ленинграде зимой 1941 года!

Эти строки не дрогнувшей рукой написал человек, который накормил голодающих ленинградцев вместо хлеба 16 тыс. тонн гидратцеллюлозы.

В этом месте читатель может даже обидеться. Ну что, в самом деле, мы тут в предыдущей главе долго упрекали Шаркова, что он не накормил людей древесной патокой, которую в обычных условиях можно было разве что свиньям скормить, а он ее переработал! Он сделал из нее замечательный белок с витаминами и микроэлементами!

Тогда в чем же дело? Исключительно в датах и в цифрах.

Совещание о гидратцеллюлозе произошло в начале октября.

А вот первое решение о производстве дрожжей было принято 22 ноября 1941 года. Реально же появились дрожжи в середине зимы 1941–1942 года, то есть тогда же, когда «внезапно» заработала бездействовавшая доселе «Дорога жизни» и продовольствие в Ленинград действительно стало поступать в количествах, достаточных для хоть какого-то пропитания города.

Лауреат Сталинской премии, консультант НИИ витаминной промышленности и санитарного управления Ленинградского фронта А. Д. Беззубов, рассказывает о начале их производства так.

По его словам, в конце 1941 года его институт, занимавшийся в этот момент в Ленинграде борьбы с цингой (Беззубов придумал делать витаминные настойки из хвои и за это-то и получил Сталинскую премию), постигла удивительная беда — алиментарная дистрофия.

Отметим, что воспоминания Беззубова были напечатаны в 1985 году, когда о голоде в Ленинграде говорить было полузапрещено.

«К счастью, на складе института обнаружили два мешка с пищевым казеином (он предназначался для подопытных животных биостанции). И кроме того, из шкафов химико-технологического отдела извлекли около 14 кг витаминизированных кондитерских изделий (шоколад, драже) — образцы, по которым изучали, как изменяется содержание витаминов во время их хранения. Всё, что нашлось съедобного, отдали ослабевшим сотрудникам».

Казеин, как мы понимаем, не помог. Проблему надо было решать фундаментально.

«Собрали совещание, стали перебирать все источники полноценного белка: мясо, рыба, молочные продукты, яйца. Но где их взять в блокадном Ленинграде? … И тут вспомнили. В начале 1940 года дирекция Ленинградского научно-исследовательского гидролизного института обратилась в наш институт с просьбой проанализировать образцы гидролизных дрожжей на содержание в них витаминов группы В. Просмотрели документацию. Оказалось, что в этих дрожжах, приготовленных из древесных опилок, много полноценных белков.

Меня срочно направили в гидролизный институт. Заместитель директора профессор В. И. Шарков познакомил меня с технологией производства дрожжей на опытной установке. Это был реальный выход из положения. Подобрав все необходимые материалы, мы отправились в горком к товарищу Лазутину».

Итак, обратим внимание.

В начале октября 1941 года в городе выпекли первую буханку из целлюлозы. Это было событие. «Собрались члены Военного совета, секретари Горкома партии, ответственные работники Ленгорисполкома — всем хотелось знать, что же получилось».

Эту буханку выпек Шарков. Он представил ее всем военным и гражданским руководителям. Он не протестовал. Он не говорил, что эта «мука» не имеет калорий. Что благодаря ее гидрофильным свойствам она превратит даже скудную ленинградскую пайку в полную видимость, что она превратит 325 ккал в 80 ккал.

Он не настоял, что у него есть другой чудодейственный способ выживания: дрожжи.

А про дрожжи совершенно случайно вспомнили в витаминном НИИ. И произошло это «в конце 1941 года». До этого у Шаркова работала только некая «опытная установка».

Но дальше Беззубов рассказывает еще более удивительную вещь.

«По моему предложению первое дрожжевое производство организовали на кондитерской фабрике им. А. И. Микояна. Здесь я работал три года главным инженером… Кислоты и щелочи в достаточном количестве нашлись на химических заводах города.

Предельно упрощенная схема производства выглядела так. Измельченную древесину подвергали кислотному гидролизу, то есть несколько часов перемешивали в водном растворе серной кислоты. Затем кислоту нейтрализовали известью. Выпавший осадок сульфата кальция и прочие нерастворенные примеси отфильтровывали и получали раствор глюкозы. В этот многократно очищенный раствор как в питательную среду помещали дрожжевую затравку, получаемую из гидролизного института.

К началу 1942 года фабрика уже производила до пяти тонн прессованных дрожжей ежедневно».

А. Д. Беззубов, как мы видим, сообщает нам удивительные вещи.

Он сообщает, что дрожжи, как и полагалось, выращивали на древесной патоке из глюкозы.

Но это производство было исключительно кустарным, мелким и побочным. Оно было развернуто в ноябре даже не на гидролизном заводе, который в этот момент производил несъедобную гидратцеллюлозу в количестве 110 тонн в сутки. Оно было развернуто даже не на пивзаводе, который, опять-таки, производил несъедобную гидратцеллюлозу в количестве 120 тонн в сутки. Оно — если верить Беззубову — было организовано даже не проф. Шарковым, которому в этот момент было поручено «общее техническое руководство по производству пищевой целлюлозы».

Оно было развернуто на конфетной фабрике! А производство дрожжей в самый критический момент составляло 5 тонн в день.

Напомним: половина массы глюкозы превращается в дрожжи. Из той гидратцеллюлозы, которую за день в ноябре делали на гидролизном заводе, можно было в день произвести 55 тонн дрожжей, если довести процесс до конца. Из той, что делали на пивном заводе, — 60 тонн.

Что такое пять тонн дрожжей в день?

Это ничего. Городу, чтобы нормально питаться, нужно было около 2 тыс. тонн продовольствия ежедневно. И с точки зрения возможностей производства это тоже абсолютный минимум, потому что дрожжи размножаются по экспоненте, а Ленинградский гидролизный перерабатывал 50 тыс. кубов древесины в год.

Пять тонн — это опытное количество. Это то, что производили специально, чтобы обкатать технологию на случай, если город таки решат ими кормить.

Еще раз: в декабре, в самое критическое время, гидролизат для дрожжей в смешных количествах производила кондитерская фабрика.

А Ленинградский гидролизный завод был занят. Он производил гидратцеллюлозу.

И только когда город было решено всё-таки кормить, весной 1942 года, к фабрике им. Микояна присоединился ликеро-водочный завод № 1.

После этого в городе стали строить еще 16 дрожжевых цехов.

К этому времени вопрос о том, сколько дрожжей произвели в городе, был чисто академическим, потому что, конечно, любую еду в Ленинград было проще завезти, чем производить черт знает из чего на месте.

Но производство продолжалось! Оно оказалось рентабельным! За всё время блокады фабрика Микояна выпустила 1156 тонн дрожжей. А общий объем производства дрожжей, уже с учетом 1942–1943 годов, составил 3447 тонн.

Более того, дрожжи начали выращивать на гидролизных средах по всей стране. В 1943 г. Шарков стал строить дрожжевой завод в Екатеринбурге (там, кстати, без всякой блокады рабочие у станков умирали от дистрофии). Беззубов в 1944-м построил еще два дрожжевых завода, в районе Вологды и в районе Вышнего Волочка. Дрожжевые заводы начали строить повсюду.

Мы вообще можем предположить, что огромная сеть из гидролизных заводов, опутывавшая СССР, и огромное же производство дрожжевых добавок (две трети мирового!) были связаны не только с дефицитом зерна, но и со скрытой мобилизацией в случае ядерной войны. В самом деле, в такой войне, которая уничтожит громадные посевные площади и сделает земледелие невозможным, способность страны быстро произвести сахар и переработать его в съедобный белок и означала победу.

Этот сахар можно было попробовать очистить. Можно было сделать его из бумаги, а не из целлюлозы. Совершенно точно его можно было переработать с помощью дрожжей. Для этого в Ленинграде были все знания. Все технологии. Все производственные мощности. Черт возьми, для этого даже были сами дрожжи! Ведь Monilia murmanica как наилучший вид тоже не на заднем дворе нашлась. Ее тщательно исследовал и выращивал всё тот же Шарков, и советские ученые не в 1941 году решили, что она лучше Torula utilis.

Представим себе, что в Ленинграде с того самого 8 сентября, когда был взят Шлиссельбург (и с которого официально начинается отсчет блокады), в тот самый момент, когда уполномоченный Павлов подсчитывал продовольствие, оставшееся невывезенным из города, и заключил, что его хватит на месяц, было бы организовано производство дрожжей и в дополнение очищенного сахара.

И кроме 713 танков и 58 бронепоездов обком потратил хотя бы сотую часть ресурсов на производство еды.

16 тыс. тонн одной бумаги, которую можно было переработать на древесную патоку! 110 тонн глюкозы (в пересчете на чистый вес) вместо 110 тонн гидратцеллюлозы ежедневно на одном Ленинградском гидролизном! 5 тыс. тонн глюкозы, 2,5 тыс. тонн дрожжей за один только декабрь!

Не скажем, что это было бы легко. Не скажем, что голода бы не было. Не скажем, что люди бы не умирали, — всё-таки в городе было 2,5 млн человек.

Но разница в уровне голода была бы колоссальной. Количество жизней, которое можно было спасти, было бы огромным. Триумф советской науки и промышленности был бы оглушающим. Этот случай остался бы в веках.

Вместо этого с начала октября на тех самых мощностях, на которых можно было делать древесный сахар и дрожжи, делали бескалорийную добавку, функция которой была та же, что у «остен-брота» в немецких концлагерях. Обессилить и незаметно убить.

А производство дрожжей было запущено только тогда, когда Сталину стало ясно, что немцы город не будут брать и было принято решение его кормить.