— Алексей Медведев — обладатель высокого ума, глубинной культуры, обостренной совести. Все эти человеческие качества в России несовместимы с жизнью.

— Сначала я узнал голос, а потом человека. Все, кто смотрел кино в 90-е на пиратских видеокассетах, знали и умели различать эти голоса. Основных знали по фамилиям, а этот голос, который встречался реже прочих, я не знал, кому принадлежит. Но мне нравился тембр, нравилась манера. Я тоже хотел переводить кино и когда, закончив иняз, купил видак с микрофоном и начал тренироваться дома, неосознанно подражал именно этому голосу неизвестного мне переводчика. Оказалось, что я купил микрофон слишком поздно, время веселого пиратства уже ушло. Но я ходил на фестивальные показы, и они часто шли с синхронным переводом, и в наушниках порой звучали знакомые голоса. Я понял, что мне нужно туда. Попал в переводческую службу ММКФ, и вскоре нас всех собрали в одной комнате и познакомили с новым начальником переводчиков — Алексеем Медведевым. И я тут же узнал этот голос. Лёша в это время был кинокритиком и обозревал фестивальную программу. Начальником он стал примерно так: после очередного фестиваля Михалков собрал журналистов и стал расспрашивать, всё ли было хорошо и какие вообще впечатления. Лёша взял слово и сказал: «Да всё, в принципе, как у людей, но что с переводами?» И прямо там устроил перформанс, зачитав самые чудовищные ляпы, которые он весь фестиваль коллекционировал. Все поржали, после чего Михалков сказал: ну раз ты такой умный, возглавь. Лёша возглавил страстно: слушал синхроны, вычитывал субтитры, одних отсеивал, других приводил и испытывал в деле. Могу ошибаться, но, кажется, при нем появилась программа для субтитров, в которой мы все работали. На сеансах она управлялась вручную: человек сидел за компьютером с готовым и уложенным текстом и нажимал на кнопку, чтобы нужный субтитр появился в нужное время. Лёша вдалбливал: как бы блистательно вы ни перевели текст, если он неудачно разложен по строкам или если вы не вовремя нажимаете на кнопку на сеансе, фильм не считается переведенным. Зрители не успевают следить за переводом, путаются, и в результате фильм убит. Казалось бы, азы, но ими и сейчас не все владеют. Те, кто работал с Лёшей, научены. Стоит перед глазами такая картина: ММКФ, 2009 год, в первом зале «Октября» готовится показ «Белой ленты» Ханеке. Фильм престижный, куча звездных гостей, огромный зал набит битком, люди сидят на ступенях. А на балконе, над бурлящей толпой, сидит за титровальной машиной сам Капитан. Он действительно был в этот момент похож на капитана: гордый, невозмутимый, за штурвалом гигантского корабля, который он через несколько минут уверенно поведет через бурные пороги плотного текста…Наш капитан закончил свой тернистый путь. Но команда помнит…

— Было удивительное время: я только что начала учиться режиссуре в киношколе Бабельсберга. Берлинская стена пала, европейский Восток стал ближе. Парижская киношкола пригласила кинопрофессионалов из Восточной Европы — мы все перемешались: Алексей, Владимир из Сербии, Катарина из Болгарии и я были неразлучны. В то время мы делали короткометражные документальные фильмы. Алексей снял свой фильм о Набокове с музыкой Сати. С тех пор я не раз виделась с Алексеем, по его приглашению приезжала в Россию со своими фильмами, мы часто встречались на Берлинском кинофестивале. Сейчас прошлые надежды угасли, реальность изменилась окончательно и максимально трагично после начала полномасштабной войны. В Европе уже не будет хорошо. Я бы хотела, чтобы он уехал из России со своей семьей, но он решил не покидать родину. Я это понимаю. Почему он погиб? Слишком много загадок. 

— Премьера моего фильма A Mere Breath была на швейцарском кинофестивале Visions du Réel в 2016 году. После показа ко мне подошел Алексей и поделился своим мнением — чрезвычайно деликатно и при этом максимально точно. Позже Алексей пригласил фильм на кинофестиваль «Послание к человеку» — там он организовал обсуждение со зрителями после показа. Пожалуй, этот разговор о моей работе так и останется для меня самым запоминающимся. Алексей был замечательным человеком, с большой любовью к кино.

— Лёша сыграл огромную роль в защите Сенцова, особенно во время его голодовки. Вокруг меня было два человека, которые кожей чувствовали каждый день заточения Олега, это были Расторгуев и Медведев. Когда я позвал Лёшу преподавать в Московскую школу кино, я сам старался не пропускать его лекции для документалистов, настолько они были глубокими и увлекательными. В последний год мы преподавали вместе в Вышке для студентов-экономистов РЭШ, Лёша назвал этот курс «Кино на ощупь». В конце семестра большая часть группы сказала, что Лёшины лекции и занятия были лучшим опытом, что случился с ними за время учебы. Его смерть кажется несчастным случаем, но Лёша был убит. Его убила эта война, эти бесчеловечные пыточные приговоры, которые теперь выносят, кажется, каждый день. Его смерть останется на совести тех людей, которые ежедневно призывают к убийству, и на совести тех, кто делает вид, что ничего страшного не происходит.

— Я очень ценил, что Лёша не желал оставаться «вне политики» и открыто высказывался против несправедливостей и подлостей, творимых режимом, даже когда это явно не соответствовало его «карьерным перспективам» и прочим прагматическим интересам. Особенно после 2014-го. 

Когда Лёша был программным директором «Послания к человеку», фестиваль не боялся показывать честное и бескомпромиссное кино. Таким я нескромно считаю, например, наш фильм «Мой друг Борис Немцов», снятый Зосей Родкевич и получивший в итоге на «Послании» два приза. Тогда до меня дошел слух, что кто-то из «старой гвардии» потом звонил руководству фестиваля и упрекал их в «раскачивании лодки». Лёша горячо выступал в защиту Олега Сенцова, все помнят его пикеты и выступления, но еще он очень сочувствовал съемкам фильма «Процесс» Аскольда Курова, а когда мы организовали краудфандинг, без всяких просьб поддержал нас не только словом, но и делом: перевел на съемки приличную сумму. Но больше всего мне запала в память история с фильмом «Срок» Пивоварова, Костомарова и Расторгуева. В начале июля 2014 года должна была состояться его международная премьера на фестивале в Карловых Варах. Перевод на английский мы делали в последний момент, и физическую копию (это была кассета Betacam) нужно было срочно передать из Москвы в Чехию. Вариант курьерской службы не подходил (Россия тогда предельно усложнила отправку таких посылок, и несколько месяцев спустя копия фильма таки зависнет на таможне), сам я был в Таллине, поэтому мы стали просить помощи у знакомых, ехавших в Карловы Вары из Москвы. Накануне фильм уже был выложен в открытый доступ на территории РФ, поэтому казалось, что его посмотрели все. Под разными нелепыми предлогами взять с собой кассету, легко умещавшуюся в ручную кладь, отказалось не менее дюжины человек, а кто-то даже прямо сказал, что не хочет иметь с «вашим Навальным» ничего общего. Я уже перестал надеяться, когда написал Лёше Медведеву, который моментально, без единого вопроса согласился помочь. Я даже не знаю точно, понравился ли фильм ему на самом деле, но Лёша явно считал, что это важная и нужная работа.

— Мне нравились его профессиональная стать, уверенное спокойствие, блистательный интеллект и какая-то человечность, которую нечасто встретишь в поле культурного производства, особенно среди старших товарищей. В нем абсолютно не было снобизма. Обладая недюжинным умом и талантом, Лёша с любым зрителем общался на равных, и это вызывало восхищение. Он всегда был сдержан, но за этой дистанцией и молчанием проглядывала большая и чуткая душа. Мы не были друзьями или даже близкими коллегами, но по обрывкам информации было ясно, что события последнего года он переживает глубоко. Война убивает и так. Гибель Лёши — горькая потеря для международного кинематографического сообщества и светлой стороны человечества.

— «Бархатный революционер». Этими словами в 2005 году Лёша назвал свою статью для журнала «Искусство кино» о чешском режиссере Петре Зеленке, но они во многом характеризуют и его самого. Лёша и сам, подобно героям фильмов Зеленки, «ухитрялся расслышать даже не треск, а шорох распускающихся ниток, из которых соткана реальность». 

— Лёша был своим, живым в этом затхлом мире статусов и привилегий, с которым неизбежно связаны большое кино и фестивали, — это давало надежду найти свой собственный путь в классово чуждой среде. И этот путь находился, а Лёша был рядом, готовый помочь и державшийся ценностей. Я восхищался тем, как у него в любом состоянии находилось время: на комментарии молодым режиссерам без имени, на то, чтобы постоять в пикете или отвезти передачу в изолятор временного содержания.