Максим попал под мобилизацию и оказался на фронте. Ему удалось вырваться в Армению. Теперь в России ему грозит срок до 10 лет колонии. «Новая газета Европа» поговорила с дезертиром о его жизни, войне и бегстве из России.
Жизнь до войны
Я родился на Дальнем Востоке, учился на программиста в колледже, но не доучился. Пытался косить, но всё же попал в армию на срочную службу.
Я служил в Хабаровском крае — это была артиллерийская бригада и занятия по боевой подготовке. За всю срочную службу я стрелял из автомата не более трех раз. Из артиллерийских установок мы не стреляли. Косили траву, убирали мусор, красили бордюры, трубы, казармы. Дедовщина была. У нас отбирали личные вещи, присланные из дома, кто-то и деньги отбирал.
Первая мысль пойти на контракт у меня появилась, когда началась история с Крымом. Я откинул эту идею, потому что сначала я хотел понять, что такое армия, пройти какую-то подготовку, а не сразу отправляться воевать. В армии всё просто: не нужно быть слишком умным человеком, чтобы служить. Просто выполняй приказы, получай деньги.
Я всю свою сознательную жизнь был аполитичен. На выборы тоже никогда не ходил. Сначала был нейтрален к власти, потом уже немножко против. А потом я на власть забил и стал думать только о собственном благополучии, благополучии моих родственников и семьи. Потом сбылась моя мечта, я устроился в театр и последние несколько лет я работал именно там.
Мобилизация
24-го февраля я был, честно говоря, в шоке. Там, на Дальнем Востоке, где я родился и вырос, всё-таки люди не слишком озабочены этим. Я старался сохранить какой-то нейтралитет, понимал, что это война, а не «специальная военная операция». Я думал, что меня это не коснется.
На следующий день после объявления мобилизации меня вызвали к секретарю директора театра. Позвали в военкомат для «уточнения данных», поэтому закрадывалась надежда, что не заберут. Я пришел по этой повестке и мне вручили уже другую — о мобилизации. Сказали приходить в военкомат через два часа. Мой отец отговаривал меня идти, говорил искать какую-то справку, лишь бы не ходить в военкомат. Нам как первой партии мобилизованных выдали полное обмундирование и утром отправили на полигон. Практически каждый инструктор-контрактник учил стрельбе, но говорил, что, может быть, даже автомат в руки не придется брать. Первых 400 человек из мобилизованных отправили на линию фронта спустя неделю после попадания на полигон.
Поддержать независимую журналистику
Передовая
Я не знаю, как конкретно называлось наше направление, но я точно знал, что мы в Донбассе. Большая часть нашего полка жила в окопах на линии соприкосновения, иногда спали чуть ли не под открытым небом. Едой армия нас снабжала очень скудно, поэтому ее мы покупали сами, когда удавалось съездить куда-то. Естественно, были те, кто выпивали каждый день, были те, кто выпивали иногда, были те, кто вообще не просыхал.
Я служил в мотострелковом полку связистом. Иногда линия связи рвалась практически около окопов, и ничего не оставалось другого, как осматривать весь провод под обстрелом, под дронами. Война похожа на морской бой: кто кого первый заметил, тот того и обстрелял из артиллерии или танков.
Среди сослуживцев кто-то против войны, кто-то был за, но встречались и те, кто изначально горел этим, а спустя полгода уже не понимал, зачем вообще этот конфликт. Я понимал, что, находясь там, я всё равно поступаю неправильно. Я всё равно чувствовал себя убийцей.
Побег
Мне дали долгожданный отпуск, и я делал всё, чтобы задержаться дома, чтобы не возвращаться на фронт. Я не нашел другого выхода, как попробовать заключить контракт с другой военной частью, но не на линии соприкосновения, а где-нибудь в тылу. Мне сказали, что перевестись невозможно, потому что пока я был в отпуске, у моей части были большие потери. Меня вызвали, сказали собрать вещи. И в эту же ночь я понял, что меня просто отправят обратно в зону боевых действий. Рано утром, сразу после подъема, я покинул часть.
Меня никто не останавливал, на КПП срочники приняли меня за контрактника и отпустили в магазин. Я сел в машину и уехал в другой регион, а оттуда на самолете полетел на запад.
В России мне бы пришлось сидеть в подвале, но мне хотелось жить. Отцу начали звонить из части и говорить, что меня объявили в розыск по нашему краю, уголовное дело заведут через несколько дней. Я боялся паспортного контроля. Боялся, что при пересечении границы, пускай даже поездом, меня могут остановить, проверить документы. Однако мне подсказали маршрут, которым можно было бежать в Армению.
***
Когда я прилетел сюда, мне стало легче, но всё равно есть недоверие. В принципе не знаешь, как тебя будут искать, как к тебе отнесутся на новом месте.
Когда я собирался уезжать в зону боевых действий, я сказал отцу, что хочу увидеть правду. Я эту правду увидел и ей абсолютно не рад. Кто-то решил себя увековечить в истории как великого правителя. Вы догадываетесь, конечно, о ком я говорю. Но я не хочу произносить это имя.
И несмотря на всё это, я очень скучаю по дому. Я люблю свой маленький родной город. Хотелось бы еще, конечно, когда-нибудь туда вернуться.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».