ПРЕДИСЛОВИЕ 

Exodus как современная Черная книга

Фокус не случаен. Кровь еврейских жертв, разумеется, не краснее, чем у других. Просто официальная цель «специальной военной операции» была заявлена как «денацификация» Украины и «освобождение русскоязычного населения». Таким образом, наши герои — из Мариуполя и Бучи, Чернигова и Ирпеня, Харькова и Николаева — представляли собой предмет двойной «заботы» Кремля: и как евреи, для которых нацизм — эквивалент абсолютного Зла, и как русскоязычные. Терпеть не могу обобщений, но одна фраза в разных вариациях звучала из уст большинства собеседников: «Освободили нас от всего: от мирной жизни, дома, имущества, работы. Хотя мы никого не звали, и никто нас не угнетал». Многих освободили и от самых близких на свете людей, чего России никогда не простят.

24 февраля Путин нанес по «русскому миру» столь сокрушительный удар, о котором украинские националисты, мифические или реальные, не могли и мечтать. «Какие они мне соотечественники?!» — кричал пенсионер из Константиновки Донецкой области, дом которого в три часа ночи был разрушен двумя ракетами «Искандер». Кому-то в Москве он представлялся идеальным объектом пропагандистских усилий: бабушка и дедушка расстреляны нацистами в гетто, отец еврей, ветеран войны, орденоносец, мать русская. Но его сочные проклятия в адрес северного соседа я не решусь повторить.

Как и все свидетельства, эти — очень личные. Даже несмотря на общий для многих фон. Недели, проведенные в сырых подвалах без электричества, газа и связи. Опасные для жизни вылазки за водой («счастливчики» сливали ее из батарей и аквариумов).

Одна молодая мариупольчанка рассказывала, что впервые в жизни была вынуждена спрятать свой Маген Давид под блузку. Ее землячка вспоминала, как накануне Песаха пекла мацу на старом советском примусе и впервые почувствовала себя «здесь и сейчас выходящей из Египта», — заповедь, которую сегодня очень сложно исполнить.

Впрочем, иллюзии об этом «сегодня», вера в прогресс — ведь двадцать первый век на дворе, и предположение «Путин же не идиот!» сыграли с нами злую шутку. Большинство тех, чьи свидетельства мы записали, войны не ждали и к ней не готовились. Мантра о «никогда снова» не сработала. Недаром беженцы вспоминают: «Словно смотрел фильм о той войне, но в 3D и при моем участии».

Скажем, от рассказа о поездке в эвакуационном поезде, проделанной юристом из Днепра. 18 (!) человек в купе, включая кормящую маму с тремя детьми. Названия станций не объявляют. Попросили выключить телефоны и задернуть шторы, но слышно, как за окном что-то взрывается. «Однажды состав притормозил на полустанке какого-то провинциального городка, где уже собралась толпа людей, — рассказывает эта женщина средних лет. — Двери, однако, не открыли, ведь даже одного пассажира некуда взять. Лица людей, приплюснутые к стеклам, — страшное зрелище. Крики, слезы…»

Один из моих знакомых назвал Exodus-2022 современной Черной книгой. К счастью, большинство наших рассказчиков и их родственников остались живы, со многими я поддерживаю связь — и в этом ключевое отличие от еврейской трагедии Второй мировой. Тем не менее вторжение России, безусловно, способствовало деиудеизации Украины, поскольку значительная часть еврейских общин, иногда вместе с раввинами, председателями и частью прихожан покинула родные края. Это географическая неизбежность: еврейское население сосредоточено, главным образом, на востоке, юге и отчасти в центре Украины, то есть в регионах, принявших на себя главный удар.

В ближайшее время на сайт Exodus-2022 будут выложены истории еврейских беженцев этой войны. Они прозвучат по-украински, а также на английском, немецком, иврите и, разумеется, на русском, родном языке для большинства моих собеседников. Как, впрочем, и для тех, кто лишил их дома и обрек на изгнание.

Из историй трудно выбрать «самые-самые». Да и где она, эта мера трагедии? Я остановился на трех свидетельствах, которыми нельзя не поделиться.

Учительница математики из Мариуполя Ирина Полюшкина, пережившая обстрелы и авианалеты, помогавшая тушить пожары и хоронить соседей и едва не угодившая в созданный оккупантами «отдел зачистки». Через Крым (где ее парализованной матери занесли смертельную инфекцию), Россию, Казахстан и Грузию Ирина проделала долгий путь к сыну в Израиль.

Уроженка Мариуполя, гражданка Израиля Дарья (есть весомая причина не называть фамилию), прилетевшая незадолго до войны к родителям в родной город показать новорожденную дочку. Дальше был подвал, прилеты, смерть бабушки, кладбище во дворе из десятка могил, эвакуация через «ДНР» и Россию, где у молодой женщины всеми правдами и неправдами пытались выманить украинский паспорт, хотя она предъявляла исключительно израильский, и, наконец, Тбилиси, откуда Дарья смогла вернуться домой.

Нотариус из Изюма Ирина Живолуп потеряла всю семью в результате ракетного обстрела 6 марта и пролежала с перебитыми ногами восемь дней в доме без крыши при температуре –10, пока ее не нашли соседи. Провела без малого месяц в подвале местной больницы, уже занятой оккупационными войсками. Позже какими-то козьими тропами волонтеры переправили ее в Днепр, откуда в сопровождении военного медика из Кривого Рога, дочери раввина, Ирину эвакуировали в Варшаву. В Израиле ее приютила семья из Донецка, которой она помогала в 2014-м.

Я далек от мысли, что собранные свидетельства очевидцев переубедят адептов войны либо обывателей, которые «политикой не интересуются». 16 миллионов радиоприемников в частном владении было зарегистрировано в Германии в 1941 году. Не сомневаюсь, что немецкая служба BBC работала профессионально. Ее просто не слушали — кому же хочется выбивать у себя из-под ног мировоззренческую табуретку? Но всё же, всё же, всё же…

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

«Тело без рук, ног и головы валялось как мусор посреди дороги»

Дарья, домохозяйка, гражданка Израиля. Мариуполь

Я родилась в Мариуполе, 11 лет живу в Израиле, недавно родила дочку. 25 января прошлого года приехала в родной город к родителям показать внучку. 24 февраля в 5.30 утра позвонил муж из Израиля. Сказал, чтобы брала малышку и ехала к его маме, в местечко Брацлав, это Винницкая область. Но как ехать через всю Украину во время войны? В тот же день начались обстрелы, завыли сирены, полетели «Грады», мощный взрыв прогремел: бомбили взлетно-посадочную полосу мариупольского аэропорта. Моя мама уехала за сестрой и братом, чтобы всю семью собрать в одном месте. Пока я сидела одна, пряталась в ванной, слышала, как танк отстреливался.

«Рыбки умерли, вода из аквариума нам досталась»

Мы жили рядом с заводом Ильича: спальный район, но близко к центру города. С каждым днем обстановка ухудшалась, соседний дом из танка расстреляли. В первую неделю мы еще поднимались из подвала в квартиру, а потом ушли в бомбоубежище. Больше 50 человек там жили, три больших зала, даже из других домов приходили. Брат снял аккумулятор со своей машины и провел везде электричество, обустроились как-то.

Сразу стали запасаться едой. У мамы был небольшой продуктовый магазин, это выручило. На второй день началось мародерство, и через несколько дней ничего не осталось. В какой-то момент деньги обесценились, единственной валютой стали алкоголь и сигареты. В нашем подвале никто не голодал, все друг с другом делились. Вскоре отключили воду, связь, свет и газ. Воду экономили, но это сложно: еду надо приготовить, пить, детям попы помыть. Нас девять человек было с детьми: у сестры семья, у брата тоже. Только на кастрюлю супа и кашу 14 литров воды в день уходило. У папы аквариум стоял большой на 70 литров, рыбки умерли, а нам вода досталась. Плюс бойлер слили, еще 90 литров. Ну и под водосточные трубы ведра подставляли.

Нам, к счастью, лишь однажды пришлось туда идти. Как только отключили газ, все побежали ломать деревья, искать дрова. Готовили на костре. Рано утром на целый день варили, а над головой летали снаряды. Я ребенка грудью кормила и уже начала вводить прикорм, так что она кушала то же, что и мы, выбора не было.

«Нашу бабушку соседи похоронили во дворе»

К нам во двор один раз прилетело от миномета, соседа убило. Он лежал на улице, хорошо хоть холодно было. Людей просто накрывали и так оставляли у парапетов. Постепенно хоронили — когда выезжали. В каждом дворе по мини-кладбищу. На момент эвакуации в нашем было кладбище из десяти могил, и люди продолжали рыть ямы. А в другом районе Мариуполя 3 апреля нашу бабушку так же соседи похоронили. Она от инфаркта умерла, но мы не смогли до нее добраться.

Однажды я руку поранила, занесла инфекцию. Через два дня началось воспаление, у локтя опухло, температура поднялась. Соседи притащили какие-то мази — ничего не помогало, антибиотики требовались. А где их взять? Узнали, что через несколько домов в подвале есть врач, побежали туда под свист снарядов. Тогда я увидела первые разрушенные дома. Врач прописал курс антибиотиков, причем колоть внутримышечно. То есть кормить грудью уже нельзя. Выручила сестра: у нее тоже малыш, кормила обоих. Пошли по подвалам искать антибиотики — глухо. И тут какой-то мужчина дал адрес, где лежала женщина после операции, принимавшая антибиотики. У родителей были сигареты и алкоголь из своего магазина — и с врачами рассчитались, и лекарства купили.

Иногда появлялись какие-то странные люди, менявшие на сигареты и алкоголь всё, что награбили.

Многие погибли. У моей знакомой убило сына шестилетнего, у другой семьи мальчика полутора лет — осколком.

«Взрывы были, как в голливудских боевиках»

Самое страшное, когда тишина наступала. После этого очень сильные обстрелы начинались. Когда стихало, выводили детей на прогулку. И вот солнечный день выдался, все стали выползать. Один сосед готовил на костре, а детки его, лет пяти-семи, рядом играли. Был сильный взрыв, ему голову оторвало, а дети выжили, но один без руки, а другой без ноги остался. На тот момент больницу еще не разбомбили, их увезли, а дальше не знаю.

Такие взрывы были… Как в голливудских боевиках. Иногда стоял сплошной дым от пожаров, всё горело. А однажды летел самолет, город бомбили, козлы… И сбросил что-то страшное. Там, где дома стояли трехэтажные, земля взлетела выше, чем эти здания. Отец шел проведать бабушку нашу, говорит, там воронка примерно восемь на четыре метра.

Связи не было, только слухи. Единственным источником «официальной», то есть от русских, информации служила радиоточка. Говорили одно и то же, передаю близко к тексту: «Мы — освободители, пришли вас защитить и спасти». Солдатам ВСУ предлагали сдаться, вытащить магазин из автомата, повесить оружие на левое плечо, взять белый флаг и выходить в определенном направлении: «Вам дадут возможность связаться с семьей, а после окончания военных действий вернетесь домой». А дальше шла фраза с сильным южным акцентом, уже жестче: «Сдавайтесь! Мы пришли на эту землю убивать врагов». И они чередовались. Еще транслировали сводки об успехах России на фронтах.

Куда, если всё оккупировано! Друзья были 3000-е в очереди на фильтрацию, они выезжали в Ирландию. Очень не хотели через Россию, но в Украину не выпускали.

«Единственный путь эвакуации лежал через Россию»

Мы выезжали 24 марта. На тот момент значительная часть города уже находилась под русскими, поэтому единственный путь лежал через Россию. У нас было три машины, и они все уцелели, даже стекла, что вообще роскошь. Правда, свое авто брат оставил. Решение далось непросто: знали тех, кто уехал и пропал…

Мариуполь — город мостов. Чтобы добраться до городской черты, нам нужно пересечь четыре моста, все они уже разрушены. Мужчины сначала решили проверить дорогу. Дошли до первого разрушенного моста, рядом с ним — расстрелянная машина. А там частный сектор, люди сняли металлические ворота и перебросили как мостик. Опасно, но потихоньку можно проехать. 23-го к нам пришли соседи, собирали колонну, предложили присоединиться. В день отъезда ужасно обстреливали. Но колонна уже построилась, и мы двинулись в путь.

Вокруг «мостика из ворот» было разбросано огромное количество гвоздиков размером с полмизинца и с оперением, на стрелы для дартса похоже. Может, начинка из бомбы, не знаю. По дороге видела разрушенные дома, одни просто черные, другие с огромными дырами, взорванные танки под подъездами. И людей, бредущих пешком, вереницей. Мы посадили к себе, сколько смогли.

Буквально в минуте от моста стояли «ДНР-овцы», на холме, с которого открывался вид на весь город. Блокпост был сооружен из сожженных машин и покрышек, чтобы змейкой проезжать.

Стояла раскуроченная машина: белые тряпки, надпись «Дети» и люди в крови.

«Про туалет в поле забыть, всё заминировано»

Избежать обыска с пристрастием можно было, вручив солдатам бутылку и сигареты. В каждой нашей машине сверху в багажнике лежал этот «набор». Разговаривали они довольно любезно. Даже успокаивали, мол, здесь уже тихо, обстрелов нет. Конечно, нет, там уже разрушать нечего… Проверили документы, телефоны. Папа открыл багажник, солдат забрал пакет, сказал, что можем ехать. Такая же история у сестры и брата. Вещи не проверяли. Интересовались, где мой муж, — дома, говорю. Показывала исключительно свой даркон (паспорт гражданки Израиля. — Прим. ред.), хотя у меня есть и украинский паспорт. Никакой роли это не сыграло.

До выезда из города миновали четыре блокпоста. На каждом проверяли документы, спрашивали, как я здесь оказалась. Ребенку тогда восемь месяцев было, некоторые с ней сюсюкали. До российской границы насчитала больше 20 блокпостов. Маршрут менялся, многие мосты взорваны. Много военной техники: танки, БМП с V и Z. Даже какие-то представительские машины — черные, без номеров.

В каком-то городке «ДНР» сказали пройти фильтрацию. У меня до сих пор бумажка сохранилась, которая позволила пересечь российскую границу.

В полиции велели принести ксерокопии документов, но у нас же только гривны, а поменять негде. Такая беспомощность! Хотела в магазине купить влажные салфетки — ребенка протереть, ложечку одноразовую, чтобы кашей покормить. А рублей нет, и город заполнен такими же беженцами.

«Они плакали, мы плакали, но всё равно взяли отпечатки пальцев»

«ДНР» — это что-то страшное, жизнь там просто остановилась. Очередь в полицию огромная. Мама бегала, шоколадки предлагала за ксерокопию, никто не соглашался. Папа нашел человека, который согласился поменять 100 долларов на рубли. Сделали копию, получили анкеты, теперь надо регистрироваться. Какая машина, кто в ней едет, где находились до этого, помогали ли ВСУ, поддерживали ли контакт с украинскими военными…

Стоим в очереди четыре часа, темнеть начинает… Мама у меня боевая, пошла к главному: примите нас, три ребенка в машине сидят. У брата дочка девяти лет, у сестры мальчик, год и десять месяцев, и моя малышка. В общем, этот начальник посмотрел на маму: езжайте потихоньку, вас впустят.

Через несколько часов подъехали к границе с Россией. Пограничник из будки предупреждает: без регистрации не выпустим! Сворачивайте, говорит, в поселок, регистрируйтесь в отделении полиции «ДНР». Встретили, не поверите, как родных. Завели в актовый зал, где кровати, чай, кофе, печенье. Показали, где можно помыться.

Выделили для каждого по сотруднику, развели по кабинетам. Но всё равно мужчин раздели, проверили татуировки, каждого сфотографировали в профиль и анфас, взяли отпечатки пальцев. Отсканировали все паспорта, проверили все телефоны.

По сути, это был допрос: когда прилетела, где живут родители, где прописаны, дата их рождения, номера телефонов. Одно и то же о каждом члене семьи. Увидев израильский паспорт, позвонили в МЧС России, сообщили, где я нахожусь. Оттуда связались с посольством. Мы не знали еще, где находится сестра папы с семьей, живы ли они. При проверке паспортов один сотрудник замечает: знакомая фамилия, где-то встречал. Листает книжку, и точно — есть все папины родственники, вчера выехали!

«Никогда ни от кого не слышала, что хотят в Россию. Ни разу»

Получили, наконец, бумажки с печатью и подписью, двинулись в сторону российской границы. Когда подошла очередь, нас завернули в сторону, как и все машины с украинскими номерами. Часа два просто сидели. Потом забрали документы, долго не отдавали, увели мужчин, папу и брата. Снова допрос: раздевали, брали отпечатки… Час примерно проверяли машину, и еще пару часов стояли. В общей сложности семь часов заняло, в час ночи отпустили.

Хотели снять гостиницу, но всё переполнено, пришлось ехать ночью в Ростов. Там и заночевали, привели себя в порядок, поменяли доллары. Курс не помню, но если в гривнах почти 2000 долларов, то в рублях нам дали эквивалент $700.

Нашей целью была Грузия. Оставаться в РФ никто не хотел, мы еще в подвале это обсуждали. Четыре раза останавливались в гостиницах. На ресепшене были в курсе всех страстей, мы же не единственные так добирались. (Беженцев сразу видно: месяц не мылись, костром и сажей пропахли.) Многие плакали, некоторые извинялись. У мамы двоюродный брат в Москве живет — тоже звонил извинялся.

Я выросла в Мариуполе, окончила там школу, институт, регулярно возвращалась к семье. Никогда ни от кого в городе не слышала, что они хотят в Россию. Ни разу. Особенно после 2014 года, когда Мариуполь бомбили. А сколько беженцев из Донецка тогда к нам перебралось! Какая Россия?! В Мариуполе хорошо понимали, что такое «республики Донбасса» и кто это натворил. В нынешний приезд, в январе 2022-го, я обалдела от города: чистый, красивый, современный. Всё в прошедшем времени…

После всего это просто смешно! У Кати ребенок устал сидеть в автокресле, его на колени посадили. «Ну, будем штраф выписывать». А брат на взводе: у него серьезный бизнес в Мариуполе остался, а теперь ни квартиры, ни работы, едет куда-то в машине сестры с голой жопой. И его штрафом пугают. «Ну, выписывай, — отвечает. — У меня уже и так всё забрали, пиши». Тот мнется, деньги хочет. Спрашивает: «А ты что, нас во всём винишь?» Молча отдал документы и отпустил.

«Где ваш паспорт украинский?»

На российско-грузинской границе провели пять часов. Опять мужчин допрашивали, отвели в сторону. Я предъявляла везде исключительно израильский даркон, но здесь пограничник его забрал.

— Как вы попали на территорию России?

— В смысле? Официально пересекла границу.

Меня увели в комнату, паспорт не отдали. Ждите, говорят, и телефон с собой берите. Являются два сотрудника: а где ваш паспорт украинский?

— Какой паспорт? У меня только израильский.

…Смотрю, идет моя мама с малышкой. Подошла к охраннику, пустите, говорит, внучку кормить пора. Ее пустили, меня отвели в другую комнату с ребенком. Дали покормить грудью. А тут дочка плакать начала, спать хотела, и это чуть-чуть ускорило процесс. Поднялись в кабинет, там серьезный дядька, и до боли знакомые вопросы: кто где живет, данные родственников, номера телефонов. Но больше всего проявлял интерес к украинскому паспорту: куда же он делся? Мол, очень много поддельных израильских документов.

Отвечаю: могу вам показать внутренний израильский паспорт, израильское свидетельство о рождении дочери, свидетельство о браке. Даже смотреть не захотел. Интересуется: где вы находились в Мариуполе в течение военно-спасательной операции? Стукнуть хотела его за этот вопрос! Спросил, как мы в подвале ходили в туалет. Я не постеснялась, в красках описала ведра, пакетики… Дядька это всё записал. Потом откинулся на кресло и спрашивает:

— А вы во что-то верите? В бога, например?

— Нет, — отвечаю.

Буду я еще с ним о боге разговаривать!

— А в каких-то духов?

Я не обманываю, не знаю, что это значит вообще.

— А в какой-то камень?

— Вы серьезно?

— Ну, некоторые верят в сны вещие.

На «вещих снах» допрос закончился, телефон мой разрядился у него на столе. Документы отдали, а когда стали уходить, он произнес: «Вы же понимаете, это наша работа».

«В Грузии приняли как дома»

Таможню в Грузию прошли за десять минут. Первое, что бросилось в глаза, — украинский флаг. Я очень люблю эту страну, но сейчас нас вообще приняли как дома! Я в Украине столько желто-голубых флагов не видела: на трех домах насчитала десять штук! Музыка украинская играла, везде надписи: «Слава Украине!» В некоторых магазинах украинцам хлеб бесплатно раздавали.

Муж прислал деньги, но с нас принципиально не взяли за жилье, наотрез отказались. Хозяйка сказала: пусть это будет помощь от меня Украине. Отдельный домик дала, накормила. Брат нашел себе квартиру: [там] когда узнали, что он из Украины, — ни копейки с него не взяли, а вечером всю семью приехали развлекать. У сестры моей зуб сломался, в стоматологию пошла: когда узнали откуда, ничего не взяли. В Грузии мы пробыли неделю, за мной прилетел муж и забрал нас с дочкой в Израиль. Родители остались пока в Грузии.

Вопрос удалось решить за 600$. Ее эксгумировали и похоронили на кладбище рядом с мужем. Знакомые рассказывают, что на складе «Метро» лежит гора трупов, и люди ищут там пропавших родных. Стоит сильный запах, поскольку тела разлагаются…

Записано 24 мая 2022

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

«На глазах шестнадцатилетней дочери погибло восемь человек»

Ирина Полюшкина, учительница математики. Мариуполь

24-го февраля утром я собиралась на работу, не заглядывая в ленту новостей. Уже выходила, и тут звонит мама одного ученика, спрашивает, как теперь заниматься будем, в зуме? Я удивилась, а она объясняет: война же началась, занятия отменили. Включила телевизор, а там уже Киев бомбят и Харьков. Думала, что СМИ нагнетают, не верила, что это безумие надолго. Даже не закупала съестное особо, а когда опомнилась, магазины уже были закрыты. Спасибо синагоге — помогли продуктами.

«Мы тоже пошли «мародерить»»

Помню первый свой большой страх. Сын мой в Израиле четыре года живет. Когда еще была связь, он позвонил: «Мама, на Мариуполь со стороны Бердянска движется колонна из 400 танков!» И в этот же момент нам стучат в окно (мы на первом этаже жили). Стоит украинский БТР, из него высунулся солдат и кричит: «Быстро все по подвалам, в укрытие, танки прут из Бердянска!» Я отправила мужа и дочку в подвал, а сама пошла к маме, она у меня лежачая. Мама пережила войну, они с бабушкой в 1941-м эвакуировались из Ленинграда в Сибирь, по дороге эшелон разбомбили, два дня сидели на снегу.

Она парализована уже несколько лет, не всё понимала, и в какой-то момент спросила, почему не включаем свет. Я ей отвечаю:

Но в эту ночь, видно, русских задержали. На следующий день был прилет, после которого не стало электричества и связи. Еще оставался газ и вода, но уже бомбили. А потом и газ отключили.

Однажды смотрю — соседи тянут тачки. Спрашиваю, откуда, а они: «Мариуполь в кольце. Солдаты вскрыли «Метро» и пустили туда людей». А у меня мама диабетик, на инсулине, у нее особая диета, нужна гречка и овсянка. В общем, мы тоже пошли «мародерить», хотя это просто инстинкт самосохранения, брали только необходимое.

У нас до войны была машина. Я с работы возвращалась, муж подъезжал к магазину, так что тяжести не таскала. А тут несу сумку большую и вижу: кто-то бросил полмешка картошки. Думаю, надо брать, потом не достанешь. Другой рукой взвалила мешок на спину, подхватила сумку и иду. Муж, когда увидел, говорит: «Я не знал, что ты так можешь». Я и сама не знала, что так могу.

Первые дни ночевали дома, хотя уже бомбили конкретно. А потом на детскую площадку прилетел снаряд, и ударной волной выбило окна в комнате дочки и в спальне мамы. Тогда в гостиной постелили два старых матраса и маму туда перенесли.

Дочку шестнадцатилетнюю мы отправили с соседями в центр города: думали, там безопаснее. Связи не было, и сперва я корила себя, что отпустила ребенка, но когда в ее комнате выбило окна и дверь упала на ее кровать, поняла, что поступила правильно.

«Мама едва не сгорела живьем»

Когда прилетел снаряд на насосную станцию, и по всему периметру во дворах посыпались окна и межкомнатные двери, дом затрясся так, что мы спустились с мужем в подвал. Потом перебрались в другой подвал, при отделении банка. Мы еще бегали на базу, таскали воду, уже под бомбежками, ухаживали за мамой. Где-то грохочет, но ничего, бегом-бегом, тушили квартиры, благо дождевая вода была набрана, целая ванна. Когда в наш подъезд было попадание, сосед побежал к себе на девятый этаж тушить, а там сложился пролет…

А дальше пожар пошел по всему стояку. Я плачу: мама ведь живьем сгорит! А мне соседка говорит: ты что рыдаешь — идите, не пускайте пожар. Смотрю, муж мой бежит с топором, стал рубить лоджию, шкаф, всё, что могло гореть, вниз скидывали. Я обкладывала комнату мокрыми тряпками и сделала брызгалку из бутылки. Но над нашей квартирой всё сгорело…

Через восемь дней бомбардировок пошли за дочкой: уже знали, где она. Шли под бомбежками, но дошли.

Она чудом уцелела: знакомый мальчик задержал на минуту в подъезде поговорить… И в этот момент прилетело. Ее контузило, но жива, слава богу, пристройка к подъезду спасла. А потом на ее глазах сосед закапывал своего сынишку с оторванной ручкой во дворе. Она шла играть с этим Тёмой, четыре годика ему было.

Мы ее забрали и соседского ребенка. На обратном пути больше лежали на земле, чем шли: оказались на линии огня. Мы потом это поняли, потому что видели украинских солдат, полежали у них в окопе. Потом мелкими перебежками перешли на параллельную улицу, думали, будет тише, а там уже русские. Я даже не сразу просекла, а потом поворачиваю голову и вижу танк с буквой Z. И мы быстренько домой. Довели детей относительно благополучно, хотя я легкую контузию получила.

«Вместо подсвечника брали ханукию»

Когда маму перенесли на матрасы, муж разобрал ее диван-«книжку», и мы снесли два половинки в подвал. Соседи еще какой-то матрасик принесли, подушек накидали, так и спали. В свитерах, сверху куртка с капюшоном, жилетка, шапка, трое штанов. Укрывались пледами. Перекрыли отсеки покрывалами и так жили. Из соседней школы принесли столы, скамейки. Готовили на мангалах, кирпичах, шлакоблоках — на чём придется.

Маме надо было в семь вечера колоть инсулин и кормить, и мы с мужем бежали домой. Вместо подсвечника брали ханукию, очень удобно оказалось. Переодевали памперс, кормили, кололи инсулин — всё очень быстро: боялись, что снайпер увидит огонь и выстрелит.

Довольно дружно жили. Если мангал разожгла, а мне только чай согреть, всех зову — подходите, что зря дровам гореть. И мужчины объединялись: то дрова вместе кололи, то за водой ходили. Были соседки, которые панически боялись высунуть голову во двор, мы делились с ними, угощали. У одной двое деток было: старший во втором классе, а младшему полтора годика. Ну как не помочь. Последнюю ходку в «Метро» делали специально за молоком для ребенка. Рядом мужчина плохо ходил, мы его тоже подкармливали. Не бросить же человека умирать голодной смертью. То супчик принесем, то печеночку, то еще что-то. Когда выезжали, все продукты соседям оставили.

Звали семью брата мужа к нам приехать, но они отказались. Вместо этого перешли из квартиры в двухэтажный лодочный гараж у моря, решили там пересидеть, такой мини-дом.

Доползла как-то до родственников на другой конец района. А свекровь и брат мужа погибли. Нам видео прислали: месиво из металла и шлакоблоков, говорят, много людей там осталось. Впрочем, и квартиры их тоже сгорели. А невестка на связь больше не выходит, видно, что-то с головой, странно себя ведет… Собственно, об их гибели мы услышали от сына. Через Израиль узнали, что произошло на другом конце нашего города.

«Меня чуть в отдел зачистки не забрали»

В наш двор тоже было много прилетов, и в дома попадало. Одни соседи бабушку закрыли в квартире, а сами ушли в бомбоубежище с ребенком. В общем, прилетело между 8 и 9 этажом, и она сгорела. От сердечных приступов много стариков умирало. Приходилось закапывать во дворе. Одного соседа мы так в воронку положили, и я помогала хоронить. За нами тоже горели дома, вокруг одно пламя. Говорят, что воняет там сейчас. Прилетел снаряд, человека где-то засыпало, тело не сгорело и разлагается.

Однажды русские на наших глазах вывели из подвала ребятушек 20-летних, солдат ВСУ, они в штатском были, отбились от колонны. На мой вопрос, что дальше, ответили: скорее всего, расстреляют. Знаю только, что ребята из Винницы, имен не сказали и побоялись дать телефоны мам — я позвонить хотела. Но они не рискнули, мало ли…

В другой раз меня чуть в отдел зачистки не забрали. Возвращаюсь домой, и слышу: «Вон твоего мужа повели!» Вижу, муж с русским солдатом идет в подъезд, я за ними бегом. В общем, поднялись в квартиру, спрашиваю, а что, собственно, ищем? «Не прячете ли солдат ВСУ?». Да вот, говорю, солдат лежит (на маму показываю), забирайте. После всего, что вы с нами сделали, спокойно спать будете? «Вы слишком разговорчивы, — бросил он мне, — сейчас в отдел зачистки заберу». — «Да забирай, — говорю, — можете даже расстрелять, так достали!» Ну, он немножко смягчился, спрашивает, мол, работаете где. «Учительницей математики», — отвечаю.

— А на каком языке преподавали?

— На государственном, естественно.

— Ну, вот видите, не на русском же.

— Подождите, а почему я должна на русском преподавать, если живу в Украине? Если дети отвечали на русском, никто их за это не притеснял.

Он опять за свое:

— Донецк восемь лет терпел, а вы через три недели стонете.

— Донецк мой второй родной город, я там училась в университете, у меня там подруга живет, и не надо мне рассказывать, что их обстреливали так же, как Мариуполь. То, что вы с нами делаете — это вообще… А у него (на мужа показываю) погибли мама и брат. Это за что?

Вышел молча.

«Это вы из нас сделали сук и воровок, и мародеров, и пожарных!»

В тот же день проходила мимо аптеки разбомбленной. Знала, что там есть туалет, и зашла. Дверь была подперта камнем. Смотрю, бутылочки с водой стоят. Прихватила одну. А тут ДНР-вец на меня с автоматом: «Ты, сука и воровка, положи на место». И как начал на мне отрываться… «Слышишь, — говорю, — дорогой! Это я сука и воровка, на своей земле? Я в карантин уроки на ТВ давала, у меня университетское образование, а ты кто такой? Это ты к нам пришел, а не я к тебе. Это вы из нас сделали сук и воровок, и мародеров, и пожарных». А он: «Надо было думать, за кого голосуете!» Моя сестра говорит: «Мы вообще в своей стране жили, за кого хотели, за того и голосовали. Ты-то тут каким боком?»

Если честно, раньше мне казалось, что зря Украина так рассорилась с Россией. Но не думала, что до такого дойдет. И соседи тоже в шоке. Вчера разговаривала с одним по телефону. «Сволочи, — говорит, — опустили нас до уровня свиней!» У него сгорела квартира, а куда выезжать?

Нам повезло, что была связь. Хлопцы из соседнего дома притащили генератор, доставали где-то бензин и раз в три дня пускали жильцов окрестных домов заряжать телефоны.

Мужу удалось поймать точку в центре города, дозвонились до сына в Хайфе. Он успел сказать, что пробивает возможности вас вывезти. Тут связь прервалась, а через день за нами приехали. Сын дозвонился-таки нашему раввину и сообщил, где мы находимся. Прямо в подвал зашли: «Собирайтесь на Израиль!» Ну, мы быстро покидали всё, на покрывале вместе с матрасом муж с соседями маму вынес, сестра с мужем тоже сели, у него три осколочных ранения в ноге. 23 марта это было. Даже не знали, как нас будут везти. Но понимали, что через Россию, потому что уже три дня как русские стояли в городе.

«Бедная мамочка, ту войну пережила, Холокост, а сейчас…»

Мужа раздевали почти на каждом блокпосту. То в телефоне копались, то наколки искали. Приехали в какой-то пансионат за Мелекино, это на Азовском море, а на следующий день нас в пять утра подняли: выезжаем на Крым. Маму покормили, переодели, погрузили, и вперед.

Она у нас была как пропуск. Волонтер обгонял общую очередь, показывал: больной человек, может умереть. И это правда, если вовремя не накормить, — она же инсулинозависимая. Дальше ее на скорой отправили в больницу в Севастополь, а нас привезли в Симферопольский район, поселили в небольшой гостинице. Ухаживали за мамой, конечно, плохо, занесли инфекцию. Это и стало основной причиной смерти: израильские антибиотики не cмогли с этой инфекцией справиться.

Из Крыма полетели на Минводы, меня с мамой — в больницу, остальных — в гостиницу, ночью оттуда самолетом на Казахстан, там заправились и полетели в Тбилиси. Маму не хотели принимать на борт: она поперек кресла лежала, не пристегиваясь. Мы с мужем при посадке держали ее. Как-то долетели, но в Израиль чешский пилот, командир корабля, категорически отказался лететь с такой пассажиркой. Короче говоря, оставили нас в Тбилиси. И тут у меня началась истерика — первый раз за всю войну я плакала весь день. Маму поместили в интенсивную терапию, а меня друг двоюродного брата приютил.

В Израиле мама три недели провела в «Ихилов» (крупнейшая израильская государственная клиника. — Прим. ред.), потом в бейт-авоте (дом престарелых. — Прим. ред.), и ее не стало.

Мы как? Сняли квартиру в Хайфе. Иногда тяжело: другой менталитет, бюрократия, языка не знаем и по дому скучаем. Раньше тяжелее ручки ничего в руках не держали, а тут приходится по ночам на складе считать товары. Это не самая тяжелая работа, но моральный дискомфорт есть, чего уж там.

«Я стала бояться хлопков дверей, громких криков»

С братом двоюродным из Питера иногда говорю. Он, с одной стороны, власть свою не жалует, с другой — считает, что мне надо вернуться в Мариуполь, получить компенсацию от этой власти за квартиры. Я редко ругаюсь нецензурно, но когда он мне это сказал, вся Хайфа слышала, как я материлась. Просто нервы сдали от такого дикого предложения. А у него ведь тесть с тещей в Мариуполе живут, понимать должен. От них я ничего не хочу. Если когда-то официально присудят компенсацию, с арестованных счетов российских олигархов, например, тогда с удовольствием получу.

С репатриантами из России здесь общаюсь. В основном они уехали от ненависти к режиму. Но бывает и другое. Позавчера на остановке к нам две бабушки прицепились. «Вы из Украины?» — «Да». — «А откуда?». — «Из Мариуполя». И как пошли на нас: «Вам не жалко российских солдат?» Они на нашу землю пришли, почему я должна их жалеть? А муж говорит: «А вам не жалко мою маму и брата, ни за что ни про что погибших?! Это они так с фашизмом борются… На нашей земле!» Но это редкие экземпляры. Обычно, узнав, откуда мы, люди приносили всё, что могли: и кровати дали, и одежду, и посуду.

а другой мальчик из Мариуполя — они вместе в ульпан (школа для изучения иврита. — Прим. ред.) ходят — не закричал, но оба упали на пол. Озорник потом, правда, долго извинялся — не заметил он их…

Дочка до сих пор вспоминает лицо Тёмочки. А маму его я знала с детства, в одном дворе росли, почти ровесница моего сына. Она умерла в больнице. Тёме ручку оторвало, но погиб он от взрывной волны — его подбросило и ударило о землю головой. А его мама, помимо осколочных ранений, получила черепно-мозговую травму. Вывезти ее нельзя было, их машина была разбита. И еще одна маленькая девочка с мамой погибла, они там вместе играли. И вот Аня вспоминает всех этих людей…

Да и я стала бояться хлопков дверей, громких криков. В автобусе, когда начинают громко говорить, вся сжимаюсь. Такие дела.

Записано 8 июня 2022

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ

««Град» угодил прямо в прихожую, где все мы стояли — я, мама, сын, муж и собака»

Ирина Живолуп, нотариус. Изюм, Харьковская область

24 февраля в пять утра мне сын позвонил из Харькова и сказал, что их бомбят: он со стороны Белгорода жил. Я вскочила, начала орать, мол, быстро в подвал спускайся, а потом выбирайся в Изюм. Он на следующий день последней электричкой из Харькова и приехал. Потом был звонок от коллеги: их дом бомбили. Друзья позвонили из соседнего района: у них разбомбили село, где в незапамятные времена стояла воинская часть. Начался поток раненых, а 25-го и у нас взрывы начались. Я предлагала выезжать, но мама и муж не хотели, а я не могла их оставить.

«Выжила только я»

Почему народ не сразу разбежался? Никто не верил, что будут так город ровнять. Они ведь разрушали школы, церкви, здания, пережившие обе мировых войны. Изюм стирали с лица земли, не могли обойти нашу гору Кременец. Как немцы в 1941-м ставили понтоны, русские на том же месте ставят, и наши по ним снова лупят. Гора была усыпана российскими трупами, но их завел в город предатель. Все знают, кто это. Думаю, его догонят.

1 марта в 12 ночи мы спали у себя на четвертом этаже, и вдруг муж кричит: «Самолет!» И такое ощущение, что прямо в окно влетает. Бомбу сбросил на площади, а мы чуть ниже живем — первый дом за горисполкомом. Волна была такая, что меня отбросило через всю спальню к двери, муж вытащил. В общем, прятались в ванной, потом спустились в подвал, а вскоре перебрались к маме — у нее собственный дом, погреб оборудованный.

Тогда ежедневно бомбили через каждые полтора часа. Один за другим самолеты шли. На один день вроде стало тише, а вечером 6 марта заскулила собака.

Голова разбита, вся залита кровью, ноги перебиты. Но балки раскидала. Сын умер у меня на руках — от внутреннего кровотечения, наверное.

Мы все очкарики, и у всех очки целы остались. Странно так… Не знаю, зачем выжила, но заползла в дом, нашла воду, залезла на кровать, одела куртку сына, шапку и восемь дней так лежала — без окна и крыши, мороз минус 10, ракеты летают круглосуточно, тела родных лежат на пороге. Воду пила, колбаски взяла у сына в рюкзаке. Помню запах реактивного топлива. Открываю глаза: напротив шкаф-купе весь в дырках, то есть я в слепом углу оказалась, слава богу.

Однажды услышала голоса соседей, начала кричать, они меня вытащили, помыли, накормили. Потом пришел фельдшер, посмотрел на ногу — говорит, врач нужен. А больницу к тому времени разбомбили уже. Но один хирург остался. Соседи посадили меня на машину, под бомбежками отвезли к врачу, Кузнецову Юрию Евгеньевичу. Он с медсестричкой мне по-живому зашил. Помню, кричали, мол, не вздумай потерять сознание, реанимировать нечем. В общем, залатали и положили в подвал больницы. Но мне повезло, еще много лекарств оставалось, перевязочные материалы и тому подобное. Прокололи по полной программе, бинтовали, 25 дней просидела в подвале. Не знаю, откуда взялись силы всё это перенести.

«Единственному врачу сказали: ноги тебе сейчас прострелим»

Очень много людей с осколочными ранениями лежало, с переломами. Плюс легочные заболевания, в подвалах ведь жили, а еще инсульты у стариков. Кто-то пытался доктору-женщине деньги сунуть, она не взяла: «Здесь не мародеры работают, а люди». Заведующая лабораторией, 82 года, еврейка, ее спасли в годы Холокоста. Делала элементарные анализы крови и мочи — то, что можно почти без реактивов. В одном дворе живем, она меня знает. Принесла однажды банку варенья. Говорю: «Зачем, Элеонора Даниловна?» — «Нет, Ирочка, это тебе».

Это отвлекало: страшно ведь, когда трясутся стены, а на тебя сыплется штукатурка. Я хоть на костылях куда-то доползу. А есть же лежачие. Молодой мужчина один был, Влад, — перелом таза, руки и ноги. Стеной привалило, отец — насмерть, а он выжил. Дом их разбомбили, в огороде штук восемь «хвостов» торчит. Жена за ним ухаживала. Пытаюсь им дозвониться, пока не могу… (Позднее Влад с женой выбрались через Россию в Польшу, сейчас во Львове, где мужчина проходит курс лечения. — Прим. ред.)

Русские к тому времени уже заняли город, в конце марта они зашли. Никого особо не трогали. А потом их сменили ОРДЛО и кадыровцы. Чеченцы к нам в больницу не заходили, но ДНР-овцы — вообще мрак. Единственному оставшемуся врачу сказали: мол, ноги тебе сейчас прострелим, посмотрим, какой ты доктор. Я лежу, а один с автоматом подходит, рука на курке, поднимает одеяло, тычет в ногу, а она в лангете. О боже, думаю, сейчас выстрелит. Предлагали вывозить в Россию, в Белгород. Доктор говорит: «Эту пациентку ни в коем случае нельзя трогать», — специально страху нагнал на них. В общем, русские быстро ушли, а эти остались. Блокпосты через каждые 50 метров, одеты, как бомжи, в касках времен Второй мировой. Один в кроссовках, другой в каких-то босоножках. Сбор блатных и шайка нищих.

Все квартиры проверяли, дома вскрывали, выгоняли людей из подвалов. Если закрыто было — сбивали замок. У знакомой соседка выехала, потом вернулась за документами в свой двухэтажный дом, видит: всё упаковано, панелька снята варочная, посудомоечная машина, детская одежда. Солдат за ней ходил с автоматом, а эта тетя Женя просит: «Ну хоть какие-то вещи оставьте, холодно же!» Не разрешил, только медали мужа и свои документы забрала.

«Разбомбили аллею «афганцев»»

В нашей квартире окна и двери выбило, но они и там почистили, вещи какие-то забрали, гели, даже трусы мои, извините за интимные подробности. А у соседей заклинило железную дверь, они ее выбили, и квартиру трехкомнатную в щепки разнесли. Машины отжимали, взрывали гаражи, офисы, оргтехнику забирали, мародерничали. Спиртное требовали, еду. «Дайте мясо!» — говорят. А откуда в хрущевке мясо через месяц войны?

Я договорилась, что моих похоронят. Люди взялись копать могилу, земля промерзла, а тут начали с вертолета обстреливать кладбище, человеку руку оторвало. Аллею «афганцев» — и ее разбомбили. Мемориал павшим воинам Великой Отечественной там стоит — никого это не останавливает.

Был какой-то период затишья, когда волонтеры выкопали тела на клумбах, в огородах, возле подъездов, всех сфотографировали, похоронили и прислали номера. На дальнем кладбище закопали, подальше к лесу. Я не знаю, где мои лежат, под каким номером… Свидетельство о смерти тоже получить невозможно. Волонтеров не пускали, они предлагали забрать раненых из больницы — не разрешили ни им, ни международным организациям. Если сначала тайными тропами люди через лес как-то выходили, то сейчас всё перекрыли. (Рассказ Ирины Живолуп записан в начале мая 2022 года, до освобождения Изюма украинской армией, которое произошло 11 сентября. — Прим. ред.)

Автовокзал разбомбили. Расстреливали эвакуационные автобусы. У меня подруга выезжала с мамой, зять бабушку накрыл телом. Ранили, но жив, слава богу. Другая моя подруга, гинеколог Лидия Мединская, шла принимать роды в подвал — прилетело и ее убило. У завсберкассой погибли мама и брат со всей своей семьей.

В один многоэтажный дом 9 марта попали. Кто говорит — 50, кто — 60 человек под завалами остались, целые семьи погибли. Никто же не считал. Друг моего покойного первого мужа, они вместе выросли, там погиб, а похоронили после Пасхи, в конце апреля тело достали.

За Изюмом есть большое село Каменка. Там друзья Пушкина бывали, декабристы. Так вот от этого села осталось два дома. Недалеко от нас Святогорская лавра, туда люди побежали спасаться — ее тоже бомбили, такого даже нацисты не делали.

«Инструкции НАТО в коровнике»

Как выживали? Готовили на костре, объединяли продукты, кто-то воду добывал, кто-то — дрова, другие варили. Ко мне в больницу соседи прибегали, от себя отрывали, еду несли: «Ну хоть что-то возьми!» Лучшие человеческие качества проявлялись, даже с домашними животными едой делились.

Русские поставили своего мэра-коллаборанта, из нашего двора, я его с детства знаю, на три года меня моложе. Бывший мент, уволенный из отдела по борьбе с наркотиками. Похоже, человек, боровшийся с наркотиками, сам их распространял. Сейчас рассказывает о прелестях «русского мира», как хорошо мы будем жить. Обещают построить город-сад, но даже свет не могут сделать. Вообще не осталось инфраструктуры — ни больниц, ни школ, ничего. Фото моего дома прислали — не могу на него смотреть… Горожане пишут, что сейчас там всё грабят, фурами вывозят в Россию бытовую технику, унитазы. Но больше всего люди страдают от отсутствия информации. Интернета нет, а им внушают, что Изюм уже практически Белгородская область России.

Параллельно плодят фейки. У нас за городом есть фермерское хозяйство крепкое: коровники с подогревом, коров из Нидерландов выписывают, владелец проукраински настроен, выехал после оккупации. Так сообщили, что у него нашли флаг «Правого сектора», инструкции НАТО и план захвата Донбасса. Это просто смешно, инструкции НАТО в коровнике!

В другой раз разграбили склад кондитерской продукции и раздавали детям конфеты Roshen под видом гуманитарной помощи. Хотя всем видно, что украинские сласти.

Один раз молодой сосед по палате прибежал: «Тетя Ира, русский офицерский паек будете?» Есть не стала принципиально, но посмотрела дату на упаковке сыра: февраль 2020 года, срок хранения — 12 месяцев. И это офицерский паек! В другой раз их солдаты принесли крем «Бадяга» от синяков, я его выкинула: не хочу, с синяками похожу. Когда стали составлять списки на пайки, отказалась. Не нужно от них ничего. И не всем, кстати, дают. Подруге звонили: выходи, мол, на работу за паек.

С питьевой водой тоже проблемы. Город на горе, а колодцы быстро исчерпали, они ж сами там тоже «паслись». Сейчас берут из Донца, а по реке иногда трупы плавают.

«Тащили меня через мост на тележке»

Всё это время знакомые пытались меня вытащить. Но их уже на эту сторону Донца (у нас город речкой разделен) не пустили, начали стрелять, заставили вернуться. А потом в их дом что-то прилетело, всё выгорело, дверца от холодильника на соседской крыше оказалась. Они чудом остались живы, удалось как-то выскочить из Изюма, и несколько недель у нас не было связи.

Потом в нашей больнице мужчина искал жену свою, примерно моего возраста. Вернулся к себе в село, где живут наши с мамой друзья, рассказывает. А мамина подруга плачет, нашу фамилию называет, говорит, мол, все погибли. «Так я эту фамилию слышал в больнице», — вспоминает он. И они за мной на следующий день приехали и вывезли в село, километров за 20 от города. Когда выписывалась, все медсестры собрались, обнимались, целовались. «Только не плачьте», — прошу. К тому времени перевязочного материала уже не осталось. Доктор выдал два бинта: «Будешь стирать».

Тащили меня через мост на тележке… 7 апреля это было. Когда привезли, набежала куча знакомых. Говорю:

Тетя Рая, медик, меня перевязывала. А через несколько дней появились волонтеры, вывозившие в Днепр. Опять меня перетащили через Донец по подвесному мостику, потом лесом, какими-то козьими тропами. В Днепре подруга приняла. Когда пришла в больницу имени Мечникова, спросили откуда. Сказала, что из Изюма, так тихо вокруг стало. В отделении травматологии немножко меня подлатали, пятка ведь сломана была, куски мяса вырваны.

Три недели провела в Днепре, а тем временем друзья из Израиля подняли целую кампанию в социальных сетях. В результате нашлась моя двоюродная сестра по отцу в Торонто, которая через местную еврейскую общину вышла на общину Днепра. Я восстановила документы, учитывая, что родилась в Днепропетровской области. У меня отец еврей, да и по маминой линии корни, но там свидетельств не осталось. В самом Изюме еврейской общины не было, хотя несколько евреев жили, та же Элеонора Даниловна. Еще один знакомый есть еврей — его контузило, сестру жены убили.

В общем, спасибо еврейской общине Днепра, Кривого Рога и Торонто и, конечно, Еврейскому агентству «Сохнут», организовавшему медицинскую эвакуацию в Варшаву. Ехала в сопровождении военного медика из Кривого Рога, дочери раввина Муси. Довезли до польской границы, там встретили представители «Сохнута» и доставили в Варшаву…

«У нас очень красивый городок. Был»

Другая моя сестра в России живет. К себе приглашала, но в Россию я не поеду. Сначала вообще говорила: «Потерпи три дня, тебя освободят». Ну, я ей рассказала, как меня освободили — от всего. Теперь общается со мной только о здоровье, дальше разговор не идет.

Когда меня вывозили, еще целые дома оставались. А потом, если даже по верхним этажам прилетало, трещины пошли. В подвал первого подъезда нашего дома управдом зашла, и тут же ракета прилетела. Их завалило, пришлось пробивать стену в соседний подъезд. Потом специально долбили стены, чтобы перебегать из подъезда в подъезд, не выходя из дома.

В моем подъезде еще несколько семей живут: бабушка 80 лет, другие люди. Вместе готовят на костре, как-то добывают воду, родничок есть. Выживают коммуной, объединяются. Если дом разбомбили, идут в подвал, который уцелел. Сначала заминировали весь город, а теперь снимают сюжеты о разминировании. При этом прямо в огородах и взрывают, все окна вылетают. Хотя вырвавшиеся из Изюма рассказывают: мол, все улицы заминированы, опасно ходить.

У мамы сестра есть, у нее Альцгеймер, вчера их дом сожгли. Брат из Киева договорился, чтобы их через Россию переправили в Польшу, а там он их заберет. Через Россию у нас многие выезжают, а потом сразу в страны Балтии или на Польшу.

Подруга моя, крутой адвокат с длинными ногтями и крашеными ресницами, говорит: «Я своими руками буду каждый кирпичик восстанавливать!» У нас очень красивый городок. Был.

Зачем это всё? Большинство из нас русскоязычные, Изюм очень многонациональный, в свое время у нас осело много армян, бежавших из Баку, прошлый глава горсовета был армянин. Азербайджанцы из Нагорного Карабаха бежали, осетины от русских, чеченская диаспора есть. Какая там денацификация? Город жил своей жизнью, выращивал клубнику, собирал грибы, торговал, строился, дороги сделали, мосты. Никто не кричал: «Путин, приди!» В 2014 году иные пытались, но, когда увидели переселенцев с Донбасса, остыли.

Собственно, мои израильские друзья бежали в 2014-м из Донецка. Тогда я им помогала, а теперь — они мне. Такие вещи не забываются.

«Поколение должно пройти, чтобы простить то, что они натворили»

Израилю тоже не повезло с соседями. Хорошо лишь, что у украинцев только два «братских» народа — россияне и белорусы. Но поколение должно пройти, чтобы простить то, что они натворили. Не понимаю, как можно в час ночи бомбить спящий город? А потом утверждать, что мы сами в себя стреляем. Это я сама свой дом разбомбила, родных убила, сама себя пятку отрезала? И ведь кто-то в это верит!

Не позволяю себе уходить в это всё. Надо жить хотя бы ради своих родных, чтобы дождаться справедливого наказания. Око за око. Зуб за зуб. Понимаю, что мое горе — это капля в море общего горя. Для меня было самое страшное — остаться одной в этом мире. Я одна у мамы, и сын у меня был один, 33 года. Вот лежу я под красивым небом, надо мной шикарное созвездие Ориона. Звезды как лампочки, летают снаряды трассирующие, и ты думаешь: как так, пять минут назад у тебя было всё, а теперь — ничего.

У меня забрали часть жизни, память моих предков, ни одной фотографии не успела взять. А там снимок 1920 года, где семья моей бабушки по маме, Марии Давидовны, и отца ее, Давида Марковича. А у подруги не осталось ни одного фото ребенка — ни самых первых, ни школьных, ни выпускного, ни институтских. Дом просто сгорел. Они оборвали связь всех поколений.

Но сколько людей прияли участие в моей судьбе! И друзья, и коллеги… Когда вышла на связь, начальник Управления нотариата Харьковской области позвонил со слезами: «Мы рады, что вы живы, Ирина Витальевна! Помощь, деньги, сейчас всё организуем!» — «Только не плачьте, — отвечаю, — у меня потеря крови, запали вены. Мне нельзя плакать». Я только один раз не выдержала, в больнице, в подвале, невозможно это держать в себе, понимаете. У медсестры свое горе, у меня свое. Мы обнялись. Она холодная, как ледышка, я горячая, как огонь. И сказали себе: мы должны выжить… Ради тех, кто ушел, — они нас защитили, а мы должны отстроить цветущую Украину. И посмотреть, как мимо нас проплывают трупы врагов. Я жизнелюбивый человек, поэтому буду бороться.

Записано 6 мая 2022