Днем 25 апреля на краю поселка Сосьва Свердловской области работники пилорамы жгли отходы производства, в очередной раз наплевав на нормы пожарной безопасности. В тот день было очень ветрено, поэтому искры быстро перекинулись на поселок. Всего за полдня огонь уничтожил 130 жилых домов, лечебно-исправительную колонию № 23 и две пилорамы. Два человека погибли, 659 остались без крова, многие — без работы.

В районе двух часов дня 25 апреля сотрудники Сосьвинской лечебно-исправительной колонии № 23 выбежали в коридоры деревянных бараков и, отворяя двери, с криками: «Нахуй, гори-и-им!» — выталкивали заключенных на улицу. С противоположной стороны поселка к ним подошел пожар, загорелся деревянный забор. Конвоиры на улице выстроились в живой коридор: заключенные — 243 человека — бежали через него прямиком в автозаки.

Зеков увезли в колонию соседнего Нижнего Тагила, а фсиновцы спасали архивы, личные дела заключенных, оргтехнику и помогали пожарным защищать от огня здания колонии.

Спустя три дня 36-летний фсиновец Степан Макаров сидел с тремя пластиковыми полторашками пива у дороги возле дотла сгоревшей колонии. Места, где совсем недавно работал. Из запекшейся всё еще тлеющей земли струился дым. Стоял сильный запах гари, от которого у Макарова першило в горле. Уперев взгляд в пустоту перед собой, он глотал пиво и отставлял бутылку на землю. Во время пожара Степан вместе с коллегами спасал здания колонии — больницу, бараки, хозяйственные помещения и магазин. Тем временем сгорел его собственный дом. При тех же обстоятельствах лишились дома 37 его коллег, в том числе семеро врачей больницы ГУ ФСИН.

Любимая работа

Поселок Сосьва находится в шести часах езды от Екатеринбурга. Тут живет семь тысяч человек. В Сосьве протекает река с таким же названием. В ней водится сельдь, которую обожал Сталин. Говорят, ему привозили ее бочками. В 1945 году на Ялтинской конференции он якобы даже угощал ею Черчилля: того тоже восхитил вкус сосьвинской рыбы.

Этот поселок называют «кандальным». Так повелось с 1938 года, когда здесь открыли отделение Управления Северо-Уральского лагеря НКВД СССР. В советские годы в Сосьве и в ее ближайших окрестностях было около 20 тюрем.

В марте 2015 года, когда в ГУ ФСИН по Свердловской области объявили о скорой ликвидации местных колоний ИК-15 и ИК-18, сосьвинцы устроили сход. Колонии здесь — поселкообразующие предприятия, потому что обеспечивали работой большинство местных жителей, да еще и по местным меркам хорошо оплачиваемой. Тут платят 30–50 тысяч рублей. Помимо колонии в Сосьве можно более-менее хорошо заработать только на пилорамах — до пожара их здесь было 12. Но там «надо жилы рвать». Жены работников пилорам зимой, пока идет валка леса, дома мужей не видят.

Когда две колонии всё же закрыли, в поселке оставалось одно только лечебно-исправительное учреждение № 23. Сосьве предрекали смерть, но благодаря этой колонии она выжила. В ней содержатся заключенные с открытой формой туберкулеза. Сидельцы и сотрудники друг от друга зависят, в поселке даже говорят, что здесь сидят все: заключенные — по одну сторону забора, сотрудники колонии — по другую.

Продавщица магазина, который находился на территории колонии, 49-летняя Любовь Паршина, говорит, что «в отличие от многих других российских колоний в нашей нет жести, потому что всем нужна работа, а проблемы никому не нужны». В «зоновском» магазине, по ее словам, «ассортимент настолько широкий, что сидельцы могут купить всё то же самое, что и мы покупаем в супермаркетах на воле: даже киви и апельсины».

У служащих ФСИН стаж идет год за полтора. Из-за этого многие из них в 35–40 лет выходят на пенсию. Впрочем, после этого они снова устраиваются на зону — теперь уже в качестве вольнонаемных. Те, кто отслужил в системе 12 с половиной лет, встают в очередь за сертификатом на покупку жилья.

Молодые люди устраиваются работать на зону, надеясь в будущем с помощью этого сертификата навсегда уехать отсюда. Но когда его получают, многие тут остаются и строятся в Сосьве: к этому времени здесь рождаются их дети, стареют родители. Но есть и те, кто выбирается в соседний крупный город Серов или Екатеринбург.

Несколько лет назад у сосьвинских жительниц случилась большая радость. В колонии открыли отделение, куда стали свозить женщин с туберкулезом, а это значило, что и для селянок появились рабочие места. Любовь Паршина говорит, что ей самой не по себе иногда от этой работы, потому что «туберкулезную палочку-то не шибко хочется подхватить», но какой тут выбор? «Есть охота. Досок купить охота. Деньги утекают как вода», — говорит она. За вредность государство доплачивает ей 400 рублей в месяц. По ее словам, случается, что сотрудники колонии заражаются от заключенных туберкулезом. Тогда они лечатся — и возвращаются на работу. 60-летнему Виктору Семенову — он работает стоматологом в колонии — вырезали туберому из легких уже четырежды.

— Я работу свою люблю, — говорит 51-летняя медсестра больницы при колонии Елена Матвеева. — Ставим уколы, лечим, люди выздоравливают, помогаем. В деревне все любят нашу работу. Всем всё нравится. Нет, мрачность не ощущается.

Матвеева родилась в соседнем поселке Гари, и было в ее жизни время, когда она «работала там в больнице, с людьми, как говорится» (то есть не с заключенными. — Прим. И. К.). Позже она перешла работать «в зоновскую больницу, потому что там доплачивали за вредность».

— А семь лет назад Москва решила, что класс вредности у нас оптимальный, и забрала все льготы. Сказали, что туберкулезом можно заразиться везде. Теперь у нас зарплата такая же, как и у врачей гражданских больниц.

Заключенные в колонии трудятся преимущественно на лесозаготовке и лесопереработке. Мастерят стеллажи для перевозки товаров, скамейки, столы. «Делают обалденно красивые декоративные мельницы, колодцы и качели для сада-огорода», — говорит Паршина. Эти работы потом везут на выставку в Екатеринбург и Нижний Тагил. После отсидки некоторые бывшие заключенные оседают в Сосьве. Встречаясь со своими бывшими надзирателями в поселковых магазинах, пожимают друг другу руки.

Халявщики

Для того чтобы смыть за собой, 49-летняя инженер Наталья Щербина с улицы Щелканова каждый раз спускается во двор к колодцу — «он совсем близко, в 30 метрах, многим приходится ходить гораздо дальше» — и тянет на второй этаж барака, в котором живет, ведро воды.

— Можно залить ее в бак унитаза, но получится неэкономно, придется снова спускаться, — говорит она. — Поэтому смываем ковшиком из ведра понемногу.

Наталья работает на электроподстанции в соседнем селе Кошай. В 20 лет она познакомилась с будущим мужем и переехала из Екатеринбурга к нему в Сосьву.

— Мне понравилось, — говорит она. — Не сразу, конечно, но постепенно я привыкла, и понравилось. — Наталья прожила с Дмитрием, мужчиной, которого любила, 20 лет, а официально они поженились только в 2018-м. — Он предложил, и я как-то не стала отказываться, — шутливо говорит она.

В 2021 году Дмитрий вдруг заболел, долго мучился от нестерпимых болей. Жена была рядом, горько плакала, но не могла его спасти. Онкология. Сначала местные врачи поставили Дмитрию неверный диагноз, а когда наконец разобрались, было поздно, вскоре он умер.

Наталья живет в поселковом районе, который в Сосьве называют «городком чекистов». Это квартал двухэтажных бараков, где в 1940-е годы жили охранники лагеря НКВД. Квартиры в этих домах администрация Сосьвы называет «частично благоустроенными».

— Из благоустройства у меня только канализация, — говорит Щербина.

Чтобы согреться в этих квартирах, жители запасают дрова, в каждой квартире печь.

В поселке нет ни одной общественной бани или прачечной. Поэтому жители строят во дворах небольшие баньки и моются там. Администрация поселка ругает их за это и называет «халявщиками», потому что это «самострой».

До дома, где живет Щербина, огонь не дошел только потому, что ветер стих. Зато во дворе сгорела ее баня.

— Моя банька была в 800 метрах от дома. Она меня очень выручала. У меня там стояла стиральная машинка, а еще это была моя гардеробная: я хранила там зимние вещи и инструменты, — говорит Наталья.

Щербина завела на эту постройку лицевой счет, платила за земельный участок и электричество. Когда она сгорела, в администрация ей сказали, что «это ваша частная собственность, мы ничего компенсировать не будем».

Раньше в Сосьве было много болот, но в последние годы все они пересохли. Снег в регионе стал сходить рано, в апреле его уже нет. Дожди тоже стали редкими. Всё это повышает риск возникновения пожара по природным причинам.

— В последние годы мы с самого апреля начинали бояться, что все загоримся, — говорит Наталья.

Три последних засушливых года понизили здесь уровень грунтовых вод: раньше вода в колодце была на глубине восьми метров, а сейчас — на 12. Многие колодцы в поселке пересохли.

— Я не знаю, к кому обращаться, чтобы колодец углубили. Это не невозможно, это просто надо организовать. Администрация в курсе, люди к ним приходят с этим вопросом, но ничего не делает, — говорит Щербина.

Чтобы добыть питьевую воду, сосьвинцы за свой счет бурят скважины. Потом около двух лет прокачивают их: грунт здесь глинистый: пока не образуется полость, вода идет мутная и с песком.

Возможно, если бы в Сосьве было нормальное водоснабжение, какие-то дома в пожаре люди сумели бы отстоять. Но это всё теперь если бы да кабы.

Несколько лет назад в правительстве области были так щедры, что построили в Сосьве несколько трехэтажных кирпичных домов для сирот из области. В этих домах даже провели центральное отопление и водопровод. Но вода из кранов течет рыжая, пить ее нельзя, да и стирать в ней тоже не станешь. Но главное — в Сосьве ведь нет свободных рабочих мест.

— Зачем строить для сирот дома на краю географии? Многие сироты помыкались-помыкались да и побросали эти квартиры, — говорит Наталья.

«Че приперся, уходи»

Около деревянного ларька с названием «Пицца хаус» стоит мусорный жбан. На нем знак: перечеркнутый дымящийся окурок. Местные слушаются и не бросают в него окурки: они бросают их мимо, как и остальной мусор, на сухую траву вдоль дороги.

Сухая трава в Сосьве почти везде по пояс. Около каждого двора валяются дрова, брусья и щепки. По всему поселку разбросаны стеклянные бутылки от водки. Иногда из-за того, что на бутылку попадает солнце, под ней образуется огонь, загорается сухая трава — именно по такому сценарию здесь случилось много пожаров.

Многие сосьвинцы становились погорельцами не по одному и иногда даже не по два раза в жизни.

***

Работники местных пилорам обязаны уничтожать опил, щепки и прочие древесные отходы. По правилам, они должны отвозить их в котельную или сжигать на специальных полигонах, а после — долго проливать пепелище водой.

Раньше в поселковой пожарной части была инспекция по пожарной безопасности: они проверяли печи в домах перед отопительным сезоном и следили за пилорамщиками.

— А потом многих сократили. Назвали это оптимизацией. И у нас остались только маленький поселковый пожарный пункт и тот, что при колонии, — говорит Наталья.

Жители поселка утверждают, что часто жаловались в администрацию на владельцев пилорам, «а администрация пилорамщикам только пальчиком грозила иногда, но снова и снова жгли отходы в черте поселка».

— Ни у кого в поселке сейчас нет права вести административное делопроизводство и выписывать штрафы нарушителям, — объясняет Щербина. — Куда идти, чтобы их наказали? Некуда. У участкового тоже нет таких полномочий. На 12 пилорам в поселке не было ни одного пожарного инспектора. Даже у Славы Алексеева, сотрудника местной администрации, отвечающего за пожарную безопасность, не было права вести административку. Он мог только беседу провести — а пилорамщики ему: «Че приперся, уходи». (Между тем сейчас Алексеева признали виновным в пожаре и отправили в СИЗО). Пожар здесь должен был случиться, — констатирует Щербина.

Фаталисты

В полдень 25 апреля 66-летняя учительница математики Ольга Гуляева поехала на такси в центр поселка за своей сбежавшей собакой: она на днях сорвалась с цепи, а кто-то из местных заметил ее, привязал к забору и опубликовал в поселковой группе объявление. Когда Гуляева приехала по указанному адресу, увидела, что родители срочно забирают детей из детского сада, потому что неподалеку валит дым. Ольга побежала домой на другой конец поселка, туда пожар еще не пришел. Подходя к своему дому, она услышала треск. Это щелкнул шифер на крыше соседнего дома. Через секунду в этом здании возник столб огня. Ольга не могла понять:

— Как это, только что пожар был на другом конце поселка — и внезапно огонь в этом доме, хотя другие вокруг него не горят.

Наверное, большинство сосьвинцев — фаталисты. Они сразу же разбежались по домам, но, за редким исключением, даже не попытались спасти свои вещи. Они вынесли только документы. Их дети, правда, спешно отсоединили свои компьютеры от розеток и вытащили на улицу системные блоки и мониторы. На вопрос, почему бы не попытаться спасти из дома другие вещи, та же Ольга Гуляева отвечает, что решила: «Пусть будет, что будет».

В тот день было солнечно, +18. А еще было очень ветрено.

Когда начался пожар, упали опоры, на которых держались электрические провода, и в поселке отключилось электричество. Электронасосы перестали работать — воду из скважин набрать никто не мог. Поэтому сосьвинцы вышли на крыльцо и, запрокинув головы, смотрели на небо: в воздухе над ними проносились искры и огненные головешки. Ветер разносил их, попутно решая, кому оставить крышу над головой, а у кого забрать.

— На какой дом ветерок подует, туда и огонь летит. Наши-то деревянные дома вспыхивали как спички. Пять минут — и вместо дома пепел, — говорит Гуляева.

Еще накануне утром Наталья Щербина увидела в окно, что из привычного места, где пилорамщики обычно жгли горбыль, — на поле между пилорамами — шел дым. Она еще тогда подумала: «Ну, сумасшедшие люди — сегодня же такой ветрина». Как сосьвинцы узнали позже, пожар начался на западе поселка, именно оттуда, где Щербина видела дым.

— Пожар с подожженного горбыля ушел в лес и поднялся к верхушкам деревьев, — рассказывает она.

Огонь обошел поселок и пришел к колонии. «А колония у нас старинная, вся в деревянном исполнении», — с пиететом говорит о ней Любовь Паршина. Пожарный пункт колонии, который находился от нее в 50 метрах, прямо на берегу Сосьвы, вскоре сам сгорел.

Учительница Ольга Гуляева рассказывает, что дом у ее 30-летней соседки целиком сгорел за пять минут. Она выбежала из него босиком, успев схватить только дочь и паспорт. Прибежала в дом своей матери. Только перевела дух, как искра прилетела и на это жилище. Они выбежали, и через пару минут этот дом тоже сгорел.

В разных частях поселка получилась такая картина: некоторые дома сгорели дотла, а те, что буквально между ними, остались целехонькие, даже края не подкоптились. Но чуть дальше — снова выжженный участок.

«Горишь, дед!»

66-летняя Римма Ахатовна Калинина с улицы Энгельса работает школьным вахтером. Когда начался пожар, односельчанка Лида попросила ее: «Если у тебя не горит, то, может, пока придешь, другим поможешь тушить?» По пути к дому соседей Калинина заметила, что в доме 85-летнего «соседского деда дяди Саши», за которым она ухаживала, горят сени. Соседка сказала: «Да смотри же, у него на калитке висит замок —значит, уже ушел». Калинина подошла к калитке и увидела: замок-то висит открытый. Подбежала к окну.

— Вижу: дым идет, а дед спит на койке, — рассказывает она. — А сени ведь уже горят, через них к нему не попадешь. — Римма Ахатовна попросила помочь парней, которые стояли на улице, «а они как вкопанные, ноль реакции». — Тогда я ногой разбила окно в предбаннике и залезла в дом. Дед кричит на меня: «Девка, ты что творишь?» Говорю: «Горишь, дед!»

Сама Римма Калинина ростом примерно метр пятьдесят семь от силы. Дядя Саша — Александр Шатов — судя по ее описанию, не ниже метра девяносто. Он уже плохо ходит сам, да и времени на раздумья не было, поэтому Калинина сгребла с серванта его документы и альбом с фотографиями — знала, что это важно: у него недавно умерла жена, и больше никого не осталось, — взвалила деда на себя и потащила к выходу. Тут дед опомнился и закричал: «Стой, девка! У меня же там деньги!» — «Где?» — «Под матрасом».

— Пришлось пробираться обратно, — говорит Римма Ахатовна. — Деньги спасли, они были обернуты в тряпки.

Она вытащила соседа на себе. Всё это время соседка Лида стояла на коленях около двора дяди Саши с иконой и молилась со слезами, то и дело прикладываясь лбом к земле.

Потом, по словам Риммы Ахатовны, Лида так же молилась у ворот собственного дома:

— И хотите верьте, хотите нет, а факт в том, что соседские дома с обеих сторон сгорели дотла, а ее дом — нет.

Два дня Римма Ахатовна проходила со стеклом в ноге. Только потом дошла до медпункта, ей сделали операцию и достали осколок.

— Да ничего не больно, — говорит она, сбегав в дом за прозрачным кусочком и протягивая его через забор. — Обкололи да достали.

Дом самой Риммы Ахатовны — он самый яркий в поселке, сиреневый с бирюзовыми наличниками, — совершенно в пожаре не пострадал. 30 апреля, пока мы с ней разговариваем, она обновляет оконные рамы белой краской.

— Я такой шок испытала, — говорит она. — А когда делом занята, то хоть легче.

«Это мой дом. Я здесь умру»

Через несколько часов после начала пожара в поселок прибыла подмога — вертолеты МЧС, пожарный поезд и спасатели из соседних регионов. К ночи им удалось более-менее локализовать огонь. Хотя языки пламени всё еще вспыхивали то в одном, то в другом месте. Те, чьи дома еще были целы, до самого утра продолжали стоять у своих крылец в тревоге, что сейчас ветер и их лишит жилья. Впрочем, ночью ветер стих, и вскоре всё закончилось.

Этой же ночью дочери 90-летней Тамары Алистратовой наконец доехали до поселка. По пути они звонили матери, но она не отвечала. Утром спасатели нашли ее останки под завалами сгоревшего дома. Еще в этом пожаре погиб 62-летний мужчина. Рассказывают, что, когда его дом загорелся, он рвался внутрь со словами: «Это мой дом. Я здесь умру». Спасатели отказывались его пускать, но он всё же вошел и погиб.

В этом пожаре пропала и квартира продавщицы Любови Паршиной. Когда она прибежала из колонии домой, ее балкон уже полыхал, немецкая овчарка Линда сгорела. Женщина схватила под мышки двух кошек, другую собаку, документы и выбежала с ними.

Погибло много кур и поросят. Огонь, вспыхнувший на участках, разбегался так быстро, что люди не успевали пробраться к сараям и выпустить животных.

Пепел

Посреди пепелищ торчат голландские печи. 30 апреля грейдеры ровняли с землей то, что осталось от домов, сараев и бань. Люди — те, до кого техника еще не дошла, — бродили по своим участкам, внимательно всматриваясь в выжженную почву, надеясь найти что-то случайно уцелевшее. Земля всё еще тлела, шел дым. От гари резало глаза.

На пепелищах некоторых домов лежали пузырьки от настойки боярышника и оплавившиеся стеклянные бутылки. Погорельцы собирали на своих пепелищах цветмет, чтобы сдать его и выручить хоть немного денег. «Так, это не трогать! Я специально встала сюда, это заберем», — командовала сотрудниками МЧС Любовь Паршина.

— Я вам по-русски скажу: тюрьма по ним плачет, — говорит житель Сосьвы Иван Чернов про поселковых пожарных.

Мы разговариваем на улице Пушкина — около двора, где теперь нет его дома. Когда начался пожар, Чернов был на работе. Он трудится водителем в дорожной службе «Магистраль». Добраться до дома на служебной машине начальник ему не разрешил. Поэтому Иван домой бежал. Когда прибежал, его дом уже горел. Он успел спасти документы и вытолкал из сарая сломанную машину. Через несколько минут всё, что было на его участке, превратилось в пепел.

— Пожарка подъехала, постояла, развернулась и уехала, — вспоминает Чернов. — Даже не пыталась проливать дом. Пожарник говорит: «А я че сделаю? Я один водитель на две машины». Вот и всё.

За его спиной грейдер ровняет с землей останки его жилища. Чернов стоит в той же одежде, в которой вышел из дома на работу в день пожара. Больше никаких вещей у него не осталось. На несколько месяцев его пустил пожить к себе приятель. Что делать дальше, он не знает.

«Никсон не справился»

27 апреля Следственный комитет задержал предполагаемых виновников пожара — 40-летнего Вячеслава Алексеева, сотрудника местной администрации, отвечающего за пожарную безопасность, и 29-летнего управляющего пилорамы Газанфара Мамедова. Алексеева обвиняют по статьям «Нарушение требований пожарной безопасности» и «Халатность, повлекшая причинение смерти двум лицам, особо крупного ущерба». Мамедову предъявили обвинение по статьям «Уничтожение и повреждение имущества по неосторожности» и «Нарушение требований пожарной безопасности, повлекшее по неосторожности смерть двух лиц».

Он вину отрицает и говорит, что пожар произошел по вине владельца другой пилорамы.

Сотрудники администрации подсчитали, что в пожаре сгорело 130 домов — крова лишились более 600 жителей поселка. Впрочем, Сосьва по-прежнему завалена мусором, в том числе свежими бычками от сигарет и бутылками из-под водки. Сухая трава, опил и брусья тоже никуда отсюда не делись.

Днем 30 апреля на всю деревню из колонок Дома культуры разносится: «Внимание, возможны пожары. Запрещается разведение костров, сжигание мусора, сухой травы и порубочных остатков. Помните, строгое соблюдение требований пожарной безопасности и бдительность помогут предотвратить возникновение пожара и не допустить беды».

Глава поселковой администрации Геннадий Макаров сказал, что на все мои вопросы ответят его коллеги.

Я пришла в администрацию, чтобы спросить, видели ли они, что по всему поселку разбросан пожароопасный мусор, жаловались ли местные жители на пилорамщиков? Сотрудницы вышли ко мне в вестибюль, переминаясь с ноги на ногу, показывая друг на друга пальцем: «А давайте ответит она?» Оказалось, во всем виноват один только ветер: «Стихия — что с нее взять?» Жители поселка, по словам сотрудниц, не жаловались им ни на что. И сейчас «очень довольны» помощью, которую администрация им оказывает.

Через четыре дня Макаров всё же подал в отставку.

Администрация сразу выплатила сосьвинцам по десять тысяч рублей. Уезжать из Сосьвы они не хотят: надеются, что колонию заново отстроят и им вернут рабочие места. Все разговоры в поселке сейчас об этом. Семьям, у которых сгорело жилье, чиновники предлагают выбор: они могут въехать в многоквартирный дом на 60 квартир, который обещают построить к концу осени; тем, кто жил в частном доме, на месте сгоревшего могут построить типовой модульный дом.

Но люди администрации не верят. Они знают, как всё закончилось с погорельцами, с которыми такое же несчастье случалось раньше. Пока что сосьвинцы разъехались по родственникам.

В столовой на въезде в Сосьву диктор из телевизора с характерной взволнованной интонацией сообщает: «Рейгономика выдохлась. Госдолг США превысил все допустимые пределы. Никсон не справился». 40-летняя Ольга Вершинина, мать троих детей, стоит в белом фартуке за прилавком. Перед ней булочки с повидлом и маком.

Каждый раз, когда приходит, сотрудница отвечает ей: «А я че могу сделать? У нас нет жилья». Так же, как и нынешним погорельцам, в свое время администрация дала ей десять тысяч, соцзащита — еще 30. После того как Вершинина собрала кипу справок и доказала, что действительно нуждается в помощи, сотрудники администрации предложили ей с детьми «взять в соцнайм дом, в котором не было ни печки, ни пола, ни бани». В ответ на ее отказ в администрации сказали: «Что ж, мы вам столько вариантов предлагаем, а вам всё не нравится». Вершинина арендовала квартиру за 10 тысяч рублей, ее зарплата — она заведующая и повар в столовой — 15. Вся семья живет на зарплату мужа Вершининой, он тракторист, работает на лесоповале.

В апреле 2023 года ей снова сказали собирать документы, чтобы продлить статус, подтверждающий, что она всё еще нуждается в жилье.

— А то вдруг я уже не нуждаюсь, — говорит она. — Снова собирала документы на своего девятилетнего ребенка, что у него нет недвижимости.

***

62-летняя Ольга Жукова тоже стоит на пепелище своего дома на улице Ленина. На ее участке остались котлован и чугунная ванная.

— У нас было два этажа. На цокольном находились туалет, ванная, кладовая и кухня. На втором этаже мы жили: у каждого было по комнате. Только жилая часть 89 квадратов была. А теперь нам предлагают всего 80 квадратов на всё про всё, — жалуется она. — Давать будут относительно количества прописанных человек. Нас раньше шестеро было, но сын погиб на войне, — мимоходом упоминает она. — Осталось пятеро. Что они нам дадут на пять человек? Мы что, будем друг на друге спать? 18 метров умножить на пять человек. Сколько нам метров останется?

Ольга буднично рассказывает, что оба ее сына отправились на войну летом, еще до объявления мобилизации. Старший в июне сказал: «Мама, я пойду». Сноха умоляла Ольгу: «Уговорите, чтоб не ездил».

— Ну а что я ему? Он взрослый мужчина. Решил — значит, решил, — заключает она. — Высшее образование, работал на стройке. Потом вахтой в Москве. Не пил, не курил, содержал семью. Всё как у людей.

Под Новый год Ольга похоронила сына. Второй ждет ее в машине. С пулевым и осколочным ранением он приехал на реабилитацию и скоро снова вернется на фронт. Но беспокоит Ольгу сейчас другая беда.