Бетонный дот (долговременная огневая точка) с прорезями-бойницами врос в землю на краю сквера. К серой полусфере местные привыкли, уже и внимания не обращают, как и на парочку половецких баб у входа в исторический музей. Когда Покровск стали бомбить, половчанок — памятники сакрального искусства ХI–ХIII веков — обложили мешками с песком, а сверху обшили фанерой, чтобы их не поранило осколками. Дот должен служить укрытием, если обстрел настигнет прямо на улице. Человек десять внутри смогут поместиться.

Дотов в Покровске установили немало: на центральной улице Европейской, бывшей Горького, на микрорайоне «Шахтерский», на микрорайоне «Солнечный», и так далее. До большой войны в городе жили шестьдесят с лишним тысяч человек. После вторжения народ схлынул в надежде, что «всё это» скоро каким-то образом прекратится.

На улицах много машин, работают торговые центры, где «всё страшно дорого», кофейни, куда «никто не ходит». Во дворах красят детские площадки, вскапывают грядки, потому что «работы нема, гуманитарка не для всех, лучшее разворовывают и продают, вот так и миллионерами у нас становятся». Шахтоуправление «Покровское», контроль над которым за год до вторжения взяла группа «Метинвест» олигарха Рината Ахметова, «выкатило» вакансии. Список открывают горнорабочие очистного забоя с предлагаемой зарплатой 25–35 тысяч гривен (примерно 600–840 евро по курсу).

Что будет, если линия фронта приблизится к Покровску вплотную и доты придется применять по прямому назначению, никто представлять не хочет.

Детский вопрос

— В другое время я бы вас в родильный зал не впустил. А сейчас сам зову, — произносит Иван Иванович и стремительно ведет по лабиринту коридоров до поворота, до полога из так называемого мягкого стекла. За ним начинается отсек, где принимают рожениц с ковидом или подозрением на него. Ковидных пока нет. После моего «вторжения» всё снова продезинфицируют. На звук — по шагам узнала! — всполошенно реагирует медсестра и выбегает навстречу. Иван Иванович успокаивает:

— Нет, нет, это журналистка из Киева!

Иван Иванович Цыганок — главврач Покровского перинатального центра, акушер-гинеколог высшей категории, стаж работы — тридцать лет. Центр остался единственным в Донецкой области: мариупольский больше не существует — уничтожен бомбами, в Краматорске — закрылся. Перинатальный центр, если кто не в курсе, отличается от обычного роддома тем, что занимается особо тяжелыми и критическими случаями. Расстояние от шахтерского моногорода Покровска до Авдеевки, где продолжаются тяжелые бои, — сорок километров.

Мне показывают помещение с окном, заложенным мешками с песком, которые прикрыты занавеской из тюля: для эстетики. Стеллаж с аппаратурой задрапирован простыней. Серый большой мяч, фитбол, призван помочь роженице расслабиться между схватками. Ту же миссию выполняет и шведская стенка, физическое воплощение выражения «хочется лезть на стену». Прямо на распределительном щитке над столом замечаю икону. Главврач перехватывает мой взгляд:

— Да, когда бомбежка, надеемся, что бог спасет. До сих пор спасал.

Утром 15 февраля российская ракета ударила в жилую пятиэтажку метров за семьсот отсюда, разрушила подъезд. Трое погибших, одиннадцать раненых. Пострадали несколько соседних домов, школа. Центр тоже тряхнуло отголоском взрывной волны. И накрыло женским криком… Здесь и так практически каждые роды — преждевременные, связанные со стрессом и патологиями. Но тех, кто выбрался из Бахмута и Авдеевки, фитболом не успокоишь и не посадишь на местном вокзале в поезд, что увезет подальше от войны (Покровск превратился в эвакуационный и транспортный хаб региона): поздно.

— Если сильный обстрел, а рожать надо или срочная операция, перемещаемся вот сюда. Соблюдаем правило двух стен, — Цыганок открывает дверь в комнату без окон, где в углу гинекологическое кресло на колесах и веселенькие розовые подушки. — Любовь Анатольевна! (машет рукой девушке, которая делает попытку избежать популярности) Доктор, подойдите, надо дать интервью!

И добавляет со значением:

— Люди гуманитарную помощь привезли. Ортопедические матрасы, инфузионные насосы, памперсы и прочее. (В Покровск я попала снова с «мурахами», благотворительным фондом Центр сопротивления оккупации «Мураха», что по-украински означает «муравей». — Прим. авт.)

Любовь Анатольевна от слов «матрасы» и «насосы» (в отличие от предложения насчет интервью) расцветает, как от букета.

— Любовь Анатольевна — неонатолог, временно переселилась из Авдеевки. Дома у нее практически не осталось, — представляет коллегу главврач.

— Там ни у кого жилья не осталось, — уточняет она.

— Нас трое, — продолжает Цыганок. — Раньше в роддоме было двадцать шесть врачей, а теперь вот я и специалист из гинекологии помогаем Любови Анатольевне. И еще два человека в женской консультации. Круглосуточных дежурств вместе с ургентными (дежурство на дому в полной готовности к срочному вызову. — Прим. ред.) по двадцать пять в месяц набегает.

— Остальные уволились? Или как правильно сказать — приостановили действие трудовых договоров?

Пауза.

— В реанимации пять маленьких детей. Есть такой, что кило триста весит. А есть вообще восемьсот граммов! — продолжает главврач.

— Тот мальчик Юра, что родился 850-граммовым, уже весит три килограмма, — сдержанно поправляет шефа Любовь Анатольевна. На момент нашего разговора за Юру сражаются восемьдесят третьи сутки кряду.

— Если здесь, несмотря ни на что, по-прежнему остаются беременные и новорожденные, мы же не можем их бросить и уехать, правда? — чуть не оправдывается Цыганок.

Видимо, вопросом его часто донимают. На днях похоронили почетного гражданина города, заведующего гинекологическим отделением перинатального центра, 80-летнего Ивана Мануиловича Кобца. Доктор Кобец тоже не эвакуировался. Работал до последнего. Потом три дня в интенсивной терапии, в реанимации, и всё. Никто не железный.

Снова возникает пауза.

Покровск, как и другие населенные пункты Донецкой области, российская армия старается убивать методично и разнообразно: «Смерчами», «Градами», с помощью авиации. Каждый раз, особенно после трагедий с жертвами, областные власти просят-умоляют гражданских выезжать на более безопасные территории, а правительство принимает постановления с формулировками об обязательной и даже принудительной эвакуации детей из районов активных боевых действий или прифронтовой зоны. Но Покровск, если, конечно, сравнивать с Бахмутом или Авдеевкой, более-менее живет и сам прирастает переселенцами.

В последний день марта в Авдеевке, при прямом попадании в дом российского снаряда, погибли пятимесячный малыш и его бабушка, родителей ребенка ранило. Несколько раз полицейские из группы спасателей «Белый ангел» предлагали семье: давайте поможем собраться, заберем с собой в машину, подыщем в Покровске бесплатное жилье… Очередные «переговоры» вели буквально накануне рокового обстрела. На видео, которое разместил глава областной военной администрации Павел Кириленко, молодая мать почти кричит: «Я отказ от эвакуации написала! Я свой дом по кирпичику строила!» — «Так это просто кирпичи, не больше», — устало возражают полицейские. В конце видео — кадры пожара, полыхающего среди обрушенных стен без крыши.

— Мальчик в нашем центре родился, — произносит Цыганок. — Любовь Анатольевна выхаживала, с мамой беседы вела. Та обещала поехать в Родинское (город в составе Покровской громады. — Прим. авт.). И обманула, вернулась в Авдеевку. Обидно. Мы остались для того, чтобы сохранять жизни новорожденным, а не так вот…

На выходе встречаем пару. Молодой муж с цветами и пакетом, тяжелым даже на вид, провожает посетителей и обнимает, чуть не несет, жену. У нее прозрачное, изможденное лицо: материнство на войне — испытание не для слабых.

— Пятая палата, — по-военному докладывает муж главврачу. — Условия хорошие, спасибо!

В центре еще с мирной поры заведено, что близкие могут находиться рядом: уход, психологическая поддержка.

— Он из Бахмута. Командир сюда отпустил, с учетом обстоятельств. Может, хоть немного отоспится, — тихо говорит Цыганок.

Ночую в гостинице «Дружба», единственной в городе, вполне благоустроенной. За ночь сирена воздушной тревоги воет дважды, но взрывов не слышно: Покровску в эти сутки везет. По Донецкой области накрывают из «Ураганов» Курахово, Марьинку и Красногоровку, на рассвете бьют по поселку Очеретино и Авдеевке. В Авдеевке — ленты новостей цитируют начальника местной военной администрации Виталия Барабаша, — по-прежнему находится два ребенка. Родители прячут их, меняют «места дислокации» — подвалы.

Дама с собачкой

Я узнала об Оксане из объявления в одном из покровских сетевых ресурсов.

«Помогите, пожалуйста, найти девушку из вашего города. Знаю только, что зовут Ксюша, она волонтер, невысокого роста, блондинка, есть маленький пес Толик, — перечислял «особые приметы» некий Иван Скочко. — Она вывезла нас из Бахмута, нашла квартиру в Днепре и оплатила первый месяц, оставила деньги на продукты. Сейчас я уже нашел работу и хочу отдать ей деньги. Знаю еще, что до войны она работала в детском саду. Ксюша — человек с большим и добрым сердцем. Рискуя жизнью, помогает людям».

История затронула многих. У объявления оказалось свыше семисот перепостов. В общем, героиню — Оксану Бакай — разыскали. Она, воспитательница детсада «Ластівка» («Ласточка»), в карантинный год записывала для малышни через образовательную онлайн-платформу забавные видео: например, как вырезать и клеить аппликации. Моделью для них выступал рыжий чихуахуа с человечьим именем. А потом по Покровску ударили российские ракеты, и прежнюю жизнь смяло, как лист бумаги, хоть война здесь дышала близко с 2014-го. Взрослый сын Оксаны ушел на фронт. Мама, похожая на стильную девочку, научилась плести маскировочные сетки и спасать других из-под обстрелов.

Прогуливаемся с Оксаной по центру в ранних сумерках, Толик на поводке семенит следом. Посматриваем на время. Комендантский час, как обычно, начнется с 21:00, на улицах не будет ни души, ни огня: светомаскировка плюс экономия.

— В марте прошлого года, когда стали лупить по Волновахе, мы мотались машиной туда-назад. Ездили по двое, чтобы больше места для пассажиров… Бронежилеты? Откуда же у нас бронежилеты? — моя собеседница улыбается сдержанно, как шутке, которая не удалась. — Летом рядом с машиной разорвался снаряд. Людей, слава богу, не успели еще взять, на полдороге «прилетело».

Так называемые транспортные расходы маме взялся оплачивать сын и его побратимы из ВСУ, зарплата позволяла. После 24 февраля Бакай не произнесла по-русски ни слова: дело принципа. Знакомые иногда даже упрекали: что за национализм такой, ты же не на работе сейчас и не на трибуне! Город до 2016-го назывался Красноармейском, и местами Красноармейск по-прежнему живее всех живых.

Доходим до здания, от которого остался только каркас: типовой кинотеатр советской поры. Зияют оконные проемы. Но фасад во всю ширину завешен панно с надписью «Тут творився "Щедрик"» (это всемирно известное хоровое произведение украинский композитор Микола Леонтович написал в Покровске в начале прошлого века).

— «Прилет»?

— Пожар. Несколько лет назад. Чиновники бурно делили коммунальную собственность.

С высоты постамента на «украинские декорации» смотрит чей-то очень орденоносный бюст. Подозревая в нем деятеля культуры, почтительно тянусь разглядеть надпись. Это знатный земляк, маршал Советского Союза Москаленко, заместитель министра обороны СССР.

В Бахмуте как номер «скорой помощи» заучили наизусть телефон Оксаны Бакай. Ивана Скочко с женой и тремя детьми она успела эвакуировать за неделю до того, как город закрыли для волонтерских рейсов: слишком опасно. Друзья-предприниматели из Одессы, поняв, что отговаривать бесполезно, к той поре подарили бесстрашной «даме с собачкой» микроавтобус.

— Записалось на рейс восемнадцать человек, пришло двадцать шесть. «Дорогие люди, — прошу у них прощения, — мы не сможем всех забрать. Сумки, домашние животные…» А вокруг гремит! Пришлось делать две ходки, — вспоминает Оксана. — Дети Ивана, особенно младшая, трехлетняя, выглядели совсем измученными. Оставила всех у себя дома на ночлег, наутро отвезла в Днепр. Квартира сразу нашлась, продукты купили. Детям же надо нормально питаться?

По словам начальника местной военной администрации Сергея Добряка, в городе находится почти пять тысяч детей «от нуля до восемнадцати лет». Люди называют разные причины, почему не уезжают, но главной всё равно выступает привязанность к «родным кирпичам». И за два последних месяца прибавилось свыше шести тысяч переселенцев из еще более горячих точек Донецкой области.

— Ого, и все снимают жилье в Покровске?

— Есть такое явление — переселенческий туризм, — признает Добряк. — Люди зарегистрировались, чтобы получать положенные выплаты и прочее. А потом мигрируют…

Иными словами, возвращаются на свой страх и риск туда, где, по статистике, их уже нет.

От отчаяния до торговли

От Курахово до Марьинки (ее россияне продолжают равнять с землей, хоть дальше вроде некуда) — восемнадцать километров. До Угледара, где не утихают бои, — тридцать.

Дорога на Курахово пуста. Если изредка встречается машина, то либо пятнисто-зеленый джип, либо топливозаправщик, которым знакома здесь каждая воронка. Нет уже ни мотивирующей рекламы «Перетвори свою лють на зброю!» («Преврати свою ярость в оружие!»), ни билбордов с портретами погибших воинов-земляков, ни щитов с предупреждением «Не съезжай на обочину!», на которых изображена мина, похожая на кастрюлю. Но поражает не рваный, перевернутый остов легковушки на той самой обочине, а поля, где взошла пшеница: как, когда успели засеять?

Сразу за поселком Цукурино, известным своими шахтами и железнодорожным узлом, замечаю триптих о войне. Крайний в ряду особняк разворочен прямым попаданием. На соседнем, с побитой крышей, виднеется уже неактуальное объявление: «Продается дом». Следующий хозяин, отчаявшись, просто бросил жилье. Но на прощанье написал на воротах: «Сдохни! Сдохни!» Кому адресовано проклятие? Дальше, за бело-розовой стеной цветущих абрикосовых деревьев, открывается панорама Кураховского водохранилища, бывшего курорта для своих.

Отчетливо слышна канонада. С ней соперничает шансон, что рвется из киоска «Цигарки». Прежде здесь, на Запорожском проспекте, была конечная маршруток, прибывающих в Курахово. Теперь же паркуются только украинские военные, и то ненадолго. Предупреждают:

— Э, волонтеры, не кучкуйтесь! «Орлан» прилетит! (российский беспилотник, с мая 2022-го активно применяют его ударную модификацию. — Прим. авт.)

По торговым рядам заметно: мелкий бизнес старается как-то выжить — в основном за счет военных. Ориентируется на их потребности, щебечет на украинском, как миленький. Над палаточным «торговым центром» развевается государственный флаг. Павильон под вывеской «Бажаємо здоров’я!» («Здравия желаем!») предлагает камуфляжные бушлаты, резиновые сапоги. Чуть дальше высятся запасы автомобильных шин — незаменимые расходники. На прилавках и на ящиках разложены наборы инструментов для ремонта, в том числе бэушные, стоят канистры с дизельным топливом. Распродают остатки содержимого своих гаражей: то, что имеет спрос и цену.

На заборе из профиля, на видном месте, наклеен листок: «Стирка одежды. Татьяна, тел…, Надежда, тел…»

Еще висит официальная, с куар-кодом, афиша: бесплатная эвакуация, телефон для предварительной записи. Тут же, над коробами с мусором, указатели «Місце для паління» («Место для курения»), в том числе и на английском языке. Примечательно: курит народ именно в отведенной для этого точке.

Сразу за углом бросаются в глаза последствия «прилета». От магазина «Чай. Кофе. Сласти. Шоколад. Печенье» осталась только вывеска, внутри черно. К одной из уцелевших опор прикреплен венок из искусственных цветов. На мое осторожное «Там что-то случилось?» женщина, что сидит неподалеку над ящиками с домашней консервацией и батонами, раздраженно поглядывая на бронежилет с буквами PRESS, бросает:

— А тут всё время что-то случается, не знала? Задолбали! Ну, в декабре снаряд ударил. Продавщицу разорвало, других осколками убило.

Говорит, что сама прежде работала на Кураховской ТЭС, но как стали с началом отопительного сезона жестко гасить станцию ракетами, и там появились раненые, рассчиталась:

— Жизнь дороже!

Кажется, насчет «рассчиталась» — преувеличение. С градообразующего предприятия, единственного, что держится и платит деньги, структурного подразделения ДТЭК, крупнейшей энергетической компании, принадлежащей Ринату Ахметову, сами обычно не уходят. Отопительный сезон станция выстояла, хоть несколько раз приостанавливала работу — в последний раз после обстрела 2 апреля.

Количество обстрелов Курахово учету не поддается. Люди утверждают: «Каждый день бьет!» В сентябре прошлого года «С-300» уничтожила крыло гимназии номер два, благо, дети на занятия не ходят. Ударная волна повредила стоящие рядом многоэтажки. В начале зимы из реактивных систем залпового огня россияне атаковали центр города, рынок на Запорожском проспекте, элеватор, заправку, жилой дом. Везде вспыхнули пожары. Десять погибших, несколько десятков раненых.

Латание дыр в жилищах стало рутинным процессом. На следующее утро после обстрела пострадавшие просто идут в военную администрацию и получают шифер, доски, фанеру, пленку для окон. В городе остается примерно половина населения, двадцать одна тысяча человек, в том числе семьи с детьми.

«Без фильтрации не обойтись»

Где-то под Курахово, где грохает еще сильнее, встречаемся с военными. Привезли им продукты и разные необходимые штуки. Бойцы хвастают: из крана в доме-«заброшке» льется кипяток, можно посуду мыть и стирать, Кураховская ТЭС — красавчики! Зато холодной воды нет вообще.

Геннадий, 55-летний киевлянин, историк по образованию, ветеран АТО, с началом широкомасштабной войны добровольно ушел на фронт, варит гостям «Lavazza» на газовой горелке, рассуждает о частных попытках коммуникации с местным населением:

— …Стоит и возмущается в нашу сторону: «Ах вы, гады, что ж вы делаете, по городу стреляете!» Вызвал СБУшников, «приняли» его. Я военный, я не могу, хоть было желание немножко прибить. После всего считать, что мы сами себя обстреливаем, сами на себя напали? То же говорили в четырнадцатом и пятнадцатом: «Если бы не вы, укропы, русские братья Донбасс бы не обижали. Сдавайтесь, останетесь живы!»

— То есть сознание не меняется? За спиной сомнительный тыл…

— Мое мнение: без фильтрации государству не обойтись. После победы оставлять гражданство только тем, кто сдаст экзамены: знание истории, знание украинского языка и основ Конституции. Тут же дух советского заповедника! Потомки россиян, второе-третье поколение тех, что отбыли в Донецкой области наказание на «химии», на стройках, ну а в Россию уже не вернулись, осели. Если не провести фильтрационные мероприятия, [этих людей] снова начнут втемную использовать на выборах.

— Кто?

— Потомки донецких «регионалов», которые нашли себе места в органах власти. Пока они даже на ночь вышиванки не снимают, потому что напуганы!

Кофе вскипает. Геннадий, напротив, остывает и вносит коррективы в характеристики:

— По сравнению с четырнадцатым-пятнадцатым годом изменения в настроениях есть, конечно. Процентов тридцать таких вот, как я сказал, но у семидесяти — положительная динамика. Например, слышу на улицах Курахово украинский язык от людей среднего возраста, этого раньше не было. До молодых начало доходить, за что мы воюем, почему мир помогает Украине. 25 февраля я, честно, думал, что всё будет наподобие прошлой отечественной войны. Какие-то деньги дома оставались отложенные, разделил между женой и собой: «Вот тебе на полгода. Потом из армии тушенку в Киев пришлю». Не понадобилось.

— Нам тяжело, но по-другому, — заключает Геннадий. — Ждем контрнаступления. Знакомые хлопцы, которые давно уже готовятся, пишут: «Мы скоро, держитесь еще немного!» Это «скоро» откладывается, но мы держимся.

Покровск — Курахово, Донецкая область