Войну, развязанную Россией 24 февраля 2022 года, часто называют колониальной. Империи крайне неохотно расстаются со своими колониями: войнами отмечены отделение Вьетнама и Алжира от Французской империи, стран Центральной и Южной Америки — от Испанской. Напряженным было и отделение Индии и Пакистана от Британской империи. Война в Украине тоже имеет постимперские причины — нежелание российской политической элиты примириться с жизнью на руинах империи.

В России парадоксальным образом декларируется противоположный посыл: войну пытаются представить «бунтом» против западного колониализма. Владимир Путин в своей речи 30 сентября 2022 года заявил: «Стоит напомнить Западу, что он начал свою колониальную политику еще в период Средневековья, а затем последовала мировая работорговля, геноцид индейских племен в Америке, разграбление Индии, Африки, войны Англии и Франции против Китая. <…> А мы — мы гордимся тем, что в XX веке именно наша страна возглавила антиколониальное движение, которое открыло многим народам мира возможности для развития, для того, чтобы сокращать бедность и неравенство, побеждать голод и болезни».

Министр иностранных дел Сергей Лавров в начале августа 2022 года заявлял, что Россия «не запятнала себя преступлениями колониализма», а в январе 2023 постулировал, что Запад «использовал Украину для проведения откровенно колониальной политики в отношении русскоязычного населения Украины».

На такую риторику существует спрос.

Война России с Украиной очень по-разному видится из трех разных точек: изнутри, из Европы и США и из стран «глобального Юга». Кенийский писатель Патрик Гатара признает, что люди за пределами Восточной Европы, как правило, не слишком информированы о подробностях российского империализма и колониализма в регионе.

Парадокс мировосприятия российской политической элиты состоит в том, что, будучи де факто колониальной империей, Россия пытается представить себя как жертву колониального насилия. В европоцентричном мире она говорит о себе как о «подчиненной империи» (subaltern empire), из которой западные страны систематически «выкачивают» природные ресурсы.

Российские колонии никогда не были четко локализованы: провести границу между метрополией и колонией зачастую крайне затруднительно. Историк Александр Абалов и экономист Владислав Иноземцев в книге «Бесконечная империя: Россия в поисках себя» называют это «российской матрешкой», то есть состоянием, когда разные части империи находились (и зачастую продолжают находиться) на разном уровне подчиненности.

В отличие от других империй, в Российской не было министерства колоний как формальной институции. Колонии располагались везде и нигде. Миссионерство, этнографические исследования и экзотические путешествия в Российской империи в равной мере охватывали как русское, так и «туземное» население. Совершенно колониальные практики — экспедиции — применялись, например, в отношении старообрядцев и сектантов Центральной России и Поволжья. В рамках этих экспедиций чиновники собирали сведения о численности, культурных особенностях и экономическом положении «неправославных русских».

Еще с XIX века тянется представление о России как о стране «страдающей», «зависимой» от колониального Запада и противостоящей ему. Сырьевой экспорт в этой модели сочетался с интеллектуальным импортом: литературные формы, салонная культура и социальные практики российского дворянства в целом были заимствованы из Европы (преимущественно из Франции). В XX веке этот нарратив был дополнен попытками СССР презентовать себя в качестве лидера всемирного антиколониального движения.

Уже в 1921 году в Москве был создан Коммунистический университет трудящихся Востока, где потом учились ключевые фигуры компартий Китая, Вьетнама, Индонезии, Ирака, Сирии, Анголы и других стран, боровшихся за независимость от европейских колониальных империй.

Формально СССР поддерживал все антиколониальные движения. Однако этот подход совершенно не помешал вооруженному завоеванию Центральной Азии, аккуратно названному «борьбой с басмачеством». Не помешал он и инициированной годом позже коллективизации, которую вполне справедливо рассматривают как колониальную политику в отношении крестьянства в СССР.

Внутренняя политика СССР представляла собой причудливую смесь колониальных и неколониальных элементов. Руководство «формально независимых» республик, безусловно, подчинялось Москве. Но граждане всех регионов имели формально равные права. Представители колонизованных регионов могли встроиться в общесоюзный политический и культурный истеблишмент. При этом советская культура была во многих аспектах колониальной: говорить на украинском, белорусском, мокшанском или удмуртском языках считалось проявлением «отсталости» и «сельскости». Рассказывая анекдоты про чукчу, хохла, еврея и грузина, советский человек не считал, что это часть колониальной риторики.

В период хрущевской оттепели, совпавшей с глобальной волной деколонизации, антиколониальная риторика была усилена. В феврале 1960 года в Москве открылся Университет дружбы народов, вскоре получивший имя Патриса Лумумбы. Образовательным институциям в антиколониальной советской политике отводилась весьма значимая роль — готовить лояльные СССР и коммунистической идеологии элиты к управлению своими странами.

Со временем представление об СССР как о глобальной антиколониальной силе укрепилось среди советских граждан и во всем мире. Силу этих представлений иллюстрирует почти тотальное отсутствие рефлексии в СССР о крайне непопулярной войне в Афганистане 1979–1989 годов как о колониальной кампании.

После краха Советского Союза это представление трансформировалось в конспирологические идеи о России как «криптоколонии» англосаксов (то есть скрытой колонии, чье колониальное положение не осознают неподготовленные наблюдатели), сохранив тем самым позиционирование в качестве если не «оппонентов», то «жертв» колониализма.

Показателен сюжет, связанный с публикацией в России классической работы Эдварда Саида «Ориентализм». Книга была напечатана в 2006 году издательством с характерным названием «Русский мир» и с послесловием известного националиста Константина Крылова. Оно заканчивается недвусмысленными намеками на колонизованный статус России в глазах Запада: «Ибо Восток, даже Ближний Восток — далеко еще не самая репрессированная область мира. Есть другие области, о которых Запад предпочитает знать ровно столько, чтобы не хотеть знать о них ничего больше. Есть те, кому не только не позволено говорить о себе, но о которых молчат другие. К северу от Иерусалима, к востоку от Польши».

Можно вслед за известной исследовательницей колониализма Мадиной Тлостановой считать, что «деколониальный дискурс иногда присваивается «имперцами», защищающими от мифического Запада свою вечно догоняющую империю и, как волк в овечьей шкуре, примеряющими костюм жертвы западного произвола».

В недовольстве тем, что Украина «отцепляется» от России и стремительно «уходит в Европу», есть как постимперская ностальгия, так и обида на Запад, якобы отрывающий от России территории, с которыми ее связывает много общего, пишет политолог Вячеслав Морозов.

Впрочем, произрастающая во многом из советской антиколониальной риторики современная российская обида в адрес «колониального Запада» имеет и существенные отличия. Советская риторика имела отчетливый прогрессистский посыл: освобождение от западного колониализма рассматривалось как шаг на пути к строительству социализма и коммунизма. Наоборот, современное противостояние «западному колониализму» ведется с отчетливо консервативной позиции защиты «традиционных ценностей» и «особой цивилизации».

Текущая война движима обидой и на Украину, и на «коллективный Запад». Именно это позволяет найти если не союзников, то равнодушных наблюдателей в странах, где эту обиду готовы разделить.