— Константин, в Сети гуляет карта, которая показывает: 6–7 февраля землетрясения происходили не только в Турции, но вообще в разных частях света. И мощность была от 2 баллов до пяти с половиной. Что это означает?

— При магнитуде 4 человек испытывает ощущения, как будто поезд мимо проехал или грузовик по разводному мосту. В этих системах магнитуд каждое следующее значение отличается по энергии от предыдущего в 32 раза. То есть увеличение идет не линейное, а экспоненциальное. Самое большое, что может быть, — магнитуда 9,5. Слово «баллы» здесь вообще неправильно говорить, правильно — просто «магнитуда такая-то». Я объясняю это для того, чтобы вы понимали: магнитуда 4 — это не так много. И большое значение имеет еще глубина очага землетрясения: если глубоко, то 4 — это вообще ни о чем. А если пара километров, то ощущения могут быть очень сильные.

— Но я ведь спрашиваю не столько о качестве землетрясений, сколько об их количестве в течение всего двух суток. Что происходит с Землей?

— Если смотреть сейсмические карты, то Землю вообще постоянно трясет. Но есть районы, где сильных землетрясений особенно много, например — Восточно-Европейская, или Русская, равнина: тишь, гладь, божья благодать. По простой причине: это очень древняя литосферная плита, никаких особенных активных процессов там нет, лежит себе — и лежит. Вообще большая часть земного шара — это такие плиты. Но есть края, где плиты соприкасаются друг с другом. Там они трутся друг о друга. Там напряжение накапливается — и вот там трясет постоянно.

Например, Тихий океан: вокруг него — просто огненное кольцо какое-то. Там трясет непрерывно, там самые страшные происходят землетрясения. Как, например, было в Чили в 1960 году: самая большая в мире магнитуда — 9,4. При такой магнитуде меняется рельеф, это страшная энергия. И так — по всему периметру Тихого океана. Так и называется: великое Тихоокеанское огненное кольцо.

— Туда попадает и Сахалин, где было страшное землетрясение в Нефтегорске в 1995 году?

— Вот я как раз работал на этом острове, и когда случилось спустя годы это землетрясение, то морально меня тогда здорово прибило… Да, Курилы, Камчатка, Япония, Филиппины — и так по кругу. Новая Зеландия, Антарктида. Побережье обеих Америк, там, где Кордильеры. Аляска, Алеутские острова. Если посмотреть карты, то трясет там постоянно. Потому что тихоокеанское дно постоянно подползает под эти материки, это непрерывный процесс. Это эскалатор, который куда-то заходит и всё время дрожит, он не может иначе работать.

А возьмем Европу: с юга движется Африка, Средиземное море — это всё, что осталось от древнего океана Тетис. Африка идет на Европу, и поэтому всё дно Средиземного моря утыкано вулканами, некоторые — на поверхности, поэтому там тоже постоянно трясет. Греция, Турция, Южная Италия — это, что называется, лихоманка.

— Объясните, пожалуйста, людям, далеким от геологии, что вы называете плитами.

— Представьте себе ледоход, когда движутся, наплывая друг на друга, льдины. Вся земная кора состоит из таких «льдин», которые двигаются по поверхности раскаленной мантии. Под нами же километров сорок — и настоящий ад. По этой лаве плиты и «ездят». Все глубинные процессы человеку в деталях неведомы, но они заставляют эти плиты приходить в движение. Поэтому, например, балтийский регион 600 миллионов лет назад пребывал около Южного полюса, потом его погнало, он проехал через экватор и дошел до того места, где мы с вами сейчас находимся. Индия плавала где-то в Южном полушарии, потом сорвалась и понеслась на север. Почему ее погнало, кто знает? Но она врезалась в Евразию — и поднялись горы Гималаи.

Так это всё ездит по всей планете: плиты сходятся, расходятся, разъезжаются, скорость может достигать пары-тройки сантиметров в год. В масштабах человеческой жизни — мелочь, но если считать десятки и сотни миллионов лет, то уже прилично.

— И то, что происходит в Турции…

— Это просто must have. За этим постоянно следит Европейско-средиземноморский сейсмический центр (European Mediterranean Earthquake Center), и вся Турция на его картах окрашена красным цветом. Потому что сама Турция — это такая ромбовидная Анатолийская плита, с юга на нее прет Африка, с юго-востока давит Аравия, с севера не сдается Евразия. И вот они эту бедную Анатолийскую плиту со всех сторон душат. То место, где сейчас произошли катастрофы, это очень мощный разлом. И сейсмологи давно говорили, что там много лет не было никаких землетрясений, а это плохо. Это как будто пружину много лет сжимали, натягивали, как лук, чем сильнее натянешь — тем мощнее будет удар. Сейчас ученые говорят, что кто-то предсказал эти землетрясения. Но это всем сейсмологам было понятно: землетрясение там будет, вопрос — когда, какого числа, в какое время.

— Можно ли было предсказать, какой силы будет землетрясение?

— Можно было предсказать порядок величин. И были, повторю, люди, которые говорили: в этом месте слишком давно не было землетрясений, а плиты шевелятся. Понятно было, что если уж ударит — так ударит. Вот оно и ударило.

И что значит — предсказать?

Куда — такую массу народа? Ты соседям своим попробуй сказать, что надо из дому срочно ехать куда-то в поле. Люди не хотят эвакуироваться, даже когда опасность уже налицо.

— Если столько лет ученые за этим наблюдают и могут с определенной точностью предсказывать землетрясения, то можно к ним и готовиться, как минимум, строить в сейсмически опасных регионах по специальным технологиям?

— Именно так это и происходит. И пионерами искусства сейсмостойкого строительства были древние римляне. В Риме, ты знаешь, есть Пантеон, Храм всех богов. Ему почти 1900 лет. Римляне построили его, используя такие тонкие приемы, как, например, изменение свойств цемента в зависимости от высоты купола. Чем выше конструкция — тем легче должен быть бетон. А у римлян бетон уже был. То есть уже в то время у них существовала теория, как нужно строить, чтобы гасить колебания земли. В темные века всё это было забыто. А в ХХ веке сейсмостойкое строительство снова начали развивать. Но, не вдаваясь в подробности, скажу: это строительство гораздо дороже, чем обычное.

— Это понятно, что дороже. Но вы же сказали, что сейсмоопасные регионы на Земле все известны, Турция — один из них.

— И вот тут есть вопрос: а какие здания обрушились? У меня нет списка, но я думаю, что рухнули в первую очередь те здания, которые были построены раньше. Или те, которые представляли собой дешевое жилье. Вот где может быть собака зарыта.

В Европейском союзе существует достаточно жесткая система контроля, и в сейсмически опасных зонах невозможно что-то построить, нарушив соответствующие нормативы. Но в большей части остальных стран, исключая США, Израиль, Японию, особенно в странах Африки, Ближнего Востока, Латинской Америки могут происходить при строительстве всякие «чудеса». Не знаю, как там строят, но у меня есть сомнения. И об этом много писали. Случись землетрясение возле Стамбула, возле Тегерана и вообще по всей этой линии, через Индию и до Гималаев, разрушения могут быть очень сильные. Причем в первую очередь разрушения дешевого жилья для бедных. Потому что крупные компании, крупные фирмы наверняка строили себе здания в соответствии со всеми требованиями современной науки.

— А какие они сейчас — эти требования науки? Я находила публикации о том, что сейсмостойкие конструкции раньше строили из «реечек», на стальном каркасе, как в Эйфелевой башне, а потом появилась технология строительства домов на «подушках». Как это возможно с жилыми зданиями и как это работает?

— Когда земля начинает ходить ходуном, сохраняется какая-то инерция. Это как в фокусе со скатертью: когда ее резко сдергивают со стола, а приборы остаются на месте — как раз за счет своей инерции. В этом и заключается идея.

Сначала думали, что надо строить аркообразные конструкции из «реечек». Но это хорошо работает, если землетрясение долгопериодное, если оно так «покачивается». А если, как было в японском Кобе в 1995 году, ударит — так ударит, то все эти «ножки», на которых стоит здание, срезает, как ножом. И тогда возникла идея зданий на такой скользящей «подушке». То есть земля ходит ходуном, а благодаря «подушке» здание сохраняет неподвижность.

Смысл здесь вот в чем. Сейсмические колебания могут распространяться по всей конструкции здания, ослабляя ее. Поэтому здание может разрушиться не сразу, а спустя время, особенно после афтершока. Но люди успеют его покинуть, и это самое главное.

— То есть смысл не в том, чтобы здание сохранилось, а чтобы оно продержалось как можно дольше и из него успели эвакуироваться люди?

— Совершенно верно: если даже в здании начинается какой-то треск и грохот, это не должно сразу привести к обрушению. У людей должен быть запас времени, чтобы покинуть дом.

Во время ковида я видел по телевизору строительство временных госпиталей на Дальнем Востоке: они были одноэтажные и собраны из отдельных ферм. Вот такие конструкции из одного-двух этажей и из гибких ферм прекрасно переживут землетрясение — и ничего им не сделается, разве что погнутся где-то.

Дерево в этом смысле прочнее, чем железо или бетон. Оно не хрупкое, а вязкое. Или — знаменитые финские кресла Алвара Аалто из клееной древесины: садишься в такое — и кажется, что сейчас сломается, а ничего подобного. Если уж они ломаются, то как лыжи клееные, слой за слоем. И это очень важно: когда такая конструкция рушится, у людей внутри есть время убежать.

— Видите ли вы по кадрам из Турции, что там этими правилами строительства пренебрегали?

— Ты посмотри внимательнее, там есть очень интересные кадры. Вот очень высокое здание — и оно стоит. А рядом пятиэтажка рассыпалась. И у меня есть подозрения, что вот такие жилые пятиэтажки были построены раньше и по более упрощенной технологии. А в новых зданиях, видимо, и площади подороже. Я уверен, что в зданиях с паспортом сейсмостойкости сейчас квартиры будут продаваться значительно дороже.

— Вы сказали, что Восточно-Европейская равнина — штука надежная. Но мы помним землетрясения даже в Петербурге, только на моей памяти — штуки три, последнее — в 2004 году. Это откуда взялось? Надо ли бояться жителям Восточной Европы?

— Земля вся шевелится. Каждый день сантиметров на сорок она поднимается, потом опускается, вся земная кора под нами в вертикальных трещинах. Возьми в руку пучок шестигранных карандашей — вот тебе модель, вот так у нас всё трещит. Но это слабые события. Как, например, скрипит лодка, на которой ты плывешь. Это же не значит, что она развалится. Это нормально, здесь действует другой принцип, здесь нет таких столкновений плит.

— Требуется ли сейсмостойкое строительство там, где такая «тряска» есть, но слабенькая?

— Нет-нет, в таких регионах всё достаточно понятно. И вообще это прекрасно известно, в каких регионах какая требуется защита. Потому что во всём должна быть экономическая рациональность. Сколько стоит Исаакиевский собор в Петербурге? Или Петропавловская крепость? Стоит — и стоит, до определенного момента всё благополучно обходится. На Восточно-Европейской равнине нет таких зон накопления энергии, чтобы всё вдруг сорвалось и ударило.

— А могут появиться такие зоны?

— Тогда это будет уже такая катастрофа…

— Но могут же такие «надежные» регионы страдать от волн, которые расходятся от далеких сильных землетрясений?

— Но это будет ощущаться примерно так: люстра качнулась, посуда в буфете зазвенела. Сейчас примерно так турецкое землетрясение ощущается в Карпатах. А там это острый вопрос, в Карпатах уже происходили землетрясения, приводившие к сильным разрушениям в Молдове. Но это рядом с Турцией, по соседству. Дальше волна затухает.

Другое дело, как это фиксируют наши приборы. Одиннадцать лет назад было землетрясение около Камчатки на глубине 600 километров, а в Москве зазвенела посуда. Коллеги мне звонят: в Москве огромное землетрясение! Но 600 километров — это суперглубокое землетрясение. Земля-то «кривая», а на этой глубине волны распространялись по прямой, они дошли до Москвы, их зафиксировались приборы. Но это даже не похоже на «настоящее» землетрясение, при котором человека с ног сбивает. Представь, что ты едешь в автобусе — и он резко тормозит. Вот это — ощущения, похожие на землетрясение. А люстра звенит — это мелочь.

— Я поняла, что в России опасная зона — это Дальний Восток. А еще где?

— Это давно известно, в СССР сейсмологическая школа была хорошая. Хотя бы потому, что были реальные потери, было ялтинское землетрясение 1927 года, описанное у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях».

Начнем с Северного Кавказа, это молодые горы. Именно из-за того, что Иранская плита хочет всё время на север добраться. Эльбрус и Казбек — это заснувшие, но не потухшие вулканы, и они могут проснуться в любой момент. Так что Кавказ — это для начала.

Двигаемся на восток в сторону Алтая. Саяны — это еще так-сяк, а вот Байкал и к северу от него — это самое жуткое место. Потому что Байкал — это новый океан, земля там лопается. И это, собственно, даже не озеро, Байкал — это трещина в земле, залитая водой. Если посмотреть на сейсмическую карту, на северный берег Байкала и дальше на север, то там очень мощные землетрясения, они будут продолжаться и продолжаться.

Дальше на восток. Сахалин — это само собой. Курилы — они просто должны быть такими, потому что это вулканические острова. И Камчатка — вулканическая зона. Тихоокеанское дно постоянно заползает под Евразию. Хотя вообще-то эта территория относится к Северной Америке. Вместе с половиной Японии и половиной Сахалина.

— В каком это смысле они относятся к Северной Америке?

— Тектонически: плита там — североамериканская. Зато большая часть Северного ледовитого океана — это Евразия. Материки у нас не вполне соответствуют литосферным плитам. Тихий океан заползает под материковые плиты, породы переплавляются, и эта лава вырывается наверх в виде вулканов. Естественно, в таком регионе всё трясет, там же, условно говоря, земная машина работает. Поэтому вся Камчатка ходит ходуном. По этой причине Забайкалье, юг Восточной Сибири, Дальний Восток и Кавказ — это самые ярко выраженные сейсмически опасные регионы в России. Кроме них, довольно активен Кольский полуостров, но по сравнению с Кавказом там ерунда. В других местах Восточной Европы, кроме Карпат, всё довольно спокойно.

— Вы что-то знаете о том, как в упомянутых вами регионах России учитываются все эти сейсмические особенности?

— Катастрофы в этих местах были ведь очень сильные. После Ялтинского землетрясения 1927 года спохватились. После Второй мировой войны, в 1947 году, было сильнейшее землетрясение в Ашхабаде. Именно тогда начали разрабатывать нормативы для сейсмостойкого строительства. А было еще в 1966 году землетрясение в Ташкенте, это тоже подействовало на работы, которые тогда уже велись.

В итоге появилось сейсмическое районирование территории Советского Союза. Это целая наука, рассчитывается, какой силы может быть землетрясения и какие при нём могут быть нагрузки. Измеряется всё, как у космонавтов, в долях силы тяжести. Когда сейсмологи всё рассчитывали, они передавали данные исследователям, занимавшимся строительными материалами, проектированием оснований и так далее. Я тоже этим занимался: мы загружали образцы грунтов в испытательные машины — они у нас были очень хорошие, японские, — и наблюдали, как грунты ведут себя под заданной цилической нагрузкой. К концу 1970-х — началу 1980-х вся эта система уже была выстроена очень хорошо.

— То есть землетрясение 1988 года в Спитаке произошло, когда уже эта система существовала и работала?

— И там как получилось: многие гражданские здания рассыпались, но какие-то, стоявшие рядом, прекрасно уцелели. И Армянская АЭС пережила землетрясение. И тогда многие задавали вопрос: как же в этом регионе строили гражданские сооружения, если они рассыпались, когда АЭС устояла? На эту тему было много спекуляций. Но всё-таки атомная электростанция — сооружение особой опасности, ее так и строили.

— Магнитуда землетрясения в Спитаке была почти 8. Какая технология применялась при строительстве Армянской АЭС, что она это выдержала?

— Там как раз всё понятно. Важно создать очень мощное основание, использовать бетоны высоких марок, то есть очень прочные. Особая конструкция железобетона: даже если где-то что-то лопнуло, само строение должно уцелеть. Но атомные электростанции в принципе рассчитывались так, чтобы самолет мог упасть. А главное при землетрясении — вся конструкция пусть как угодно ходит ходуном, но реактор за счет гибкой подвески должен висеть, как маятник.

— Это то же самое, что вы говорили о строительстве на «подушке»?

— Точно я не могу сказать, что именно использовалось, но общая идея в том, чтобы вибрация, идущая от Земли, не переходила на оборудование особой важности, и есть разные способы, как это сделать технически.

— Почему это не использовали при жилищном строительстве в той же Армении?

— А тут мы возвращаемся к тому, что для жилищного строительства это слишком дорого.

— Люди же…

— А дальше начинаются другие проблемы, о которых писали еще в СССР в 1988-м: цемент, например, не докладывали в бетон, не тот песок использовали. Это происходит повсеместно во многих странах и сейчас. На Ближнем Востоке об этом много говорят: можно ли быть уверенными, что при строительстве соблюдены все нормативы? Всегда можно чего-то меньше бросить на лопату.

— Страшно подумать, что случится с современными зданиями в России, случись что в наших сейсмически опасных районах.

— Как и в любом другом месте, где нет жесткого контроля. Я знаю, что в тех районах, где уже были землетрясения, люди отлично понимают, что это такое. И если там при строительстве нового дома что-то вызывает сомнение, то информация расходится, как круги по воде, люди в таком доме просто ничего не купят. Ну просто все будут говорить: смотрите, такой же дом тогда-то развалился. Правда, беда в том, что все сейчас сделались гуманитариями, инженерных людей мало. Но такие вопросы появляются и в Испании, и в Италии, и в Греции. Здесь должен быть контроль со стороны гражданского общества.

— Как дальше может развиваться землетрясение в Турции?

— Энергия потихоньку уходит. Плиты сдвинулись — значит, и интенсивность колебаний будет уменьшаться. Так обычно происходит. Напряжение сорвалось, пружина распрямилась. Сейчас она еще погудит и затихнет. Но в других местах это может повториться.

— Сколько времени еще могут продолжаться афтершоки?

— Это неизвестно. Но после какого-то уровня они станут некритичными.

— Вы сказали, что это может повториться в других местах. Вы имеете в виду именно сейчас, скоро? И в каких местах надо этого ждать?

— Так весь этот регион подозрительный, на сейсмической карте это видно.

— Это может отразиться на опасных, как вы сказали, регионах России?

— Нет, за большой линией разломов начинаются уже свои «игрушки». Северный Кавказ живет своей жизнью, Дальний Восток — своей, везде свои трещины, свои «льдины» ползут. Но по северу Турции, мимо Стамбула, вдоль края Черного моря, в сторону Ирана идет совершенно грандиозный разлом — североанатолийский. Вот там еще будут землетрясения.

— Прямо сейчас? То есть уже скоро?

— Они там были и будут.

— А когда и какой силы?

— Да кто ж их знает… Это никому не ведомо. Может быть, их вообще не удастся предсказать. Может быть, это случится, как с турецким землетрясением: бабах — и всё.