— Прошел почти год с начала эмиграции, и многие из нас поняли, что, несмотря на первый шок и ощущение катастрофы, выжить в новых условиях можно. Элементарные бытовые вопросы худо-бедно, но решены, а вот как жить дальше, по-прежнему непонятно. У вас так же?

— Абсолютно. Я в какой-то невесомости с момента отъезда. До сих пор не знаю твердо, где я живу.

— Я напомню: вы живете в Стамбуле.

— У меня там только чемоданы стоят, по большому счёту. Я непрерывно на гастролях, один тур плавно перетекает в другой. Это больше похоже на командировку, а не на эмиграцию.

— Это счастье!

— Да, но моих сбережений в Америке хватит минут на сорок.

— Мало зарабатываете?

— Сопоставимо с Россией. Для примера: в Нидерландах, куда уехало не так много русских, на мой концерт пришло триста человек.

— А в России ходили тысячи.

— Это в Москве и Питере, а в Новосибирске примерно столько же. То есть, это хороший результат для Новосибирска. Нидерланды — европейский Новосибирск.

— Кто-то уехал в Штаты, кто-то в Европу, кто-то стал израильтянином, но только за границей стало понятно, что все мы русские. Как думаете, что нас объединяет, помимо языка? Что у нас общего?

— Непроговоренное чувство вины. Растерянность. Общий неприятный опыт. И какие-то неприятные вопросы, на которые пока нет ответа. Когда встречаешься с русскими, все сначала молча проживают какую-то первую волну грусти и только потом спрашивают: «А как ты вообще?» Как мы оказались во всем этом? Как допустили? За что нам выпала эта страшная эпоха?

— И за что?

— Мне кажется, нет никакого глобального замысла или вины, за которую мы ответили. Нам просто не повезло.

— Нет такого, что мы сделали что-то не так?

— Я думал об этом.

Когда я вошёл во взрослую жизнь, у меня уже был all inclusive.

— Было что-то хорошее в России в годы путинского правления или один сплошной кошмар?

— Конечно, было! Это самое обидное. Я бы мог сказать: «Ни хрена не получалось, ну и ладно, и хорошо, что все рухнуло!» Но получалось и получалось круто. Я вообще считаю, что хорошего было больше. Все сферы, в которых я участвовал, — стендап, сценарная работа, кино, сериалы — очень быстро росли, были огромные перспективы. Было ощущение: за что ни возьмёшься, всё может получиться круто, принести удовлетворение, а в потенциале и деньги. Даже если бы всё осталось в отвратительном состоянии 2021 года, и мы просто дотянули бы до ухода Путина, дальше всё было бы круто.

Я видел офигительно крутых людей в разных сферах. Когда я уезжал из Курска, в котором прожил много лет, это было отстойное место, ничего не происходит, все какие-то мрачные, завистливые. Приехал лет через пять, и увидел чувака, который открыл кофейню: он абсолютно безумный, знает про кофе вообще всё. То есть человек в не самом благополучном для бизнеса городе увидел для себя шанс стать крутым в своей сфере и стал.

Я видел это везде. Казалось, вот-вот люди смогут просто делать своё дело и получать удовольствие, все как будто попробовали вкус нормальной жизни. Приезжаешь в тот же Новосибирск и видишь, что организаторы концертов — очень прогрессивные чуваки, которые построили бизнес по привозу артистов явно не на деньги папы-дипломата, а за счёт своего трудолюбия, не на эксплуатации мигрантов, а на том, что у них много энергии и желание сделать круто. А чиновники, власть — это временная помеха. Казалось, что поколение старых мужиков, которые не понимают, чем они управляют, и сознательно отгородились от того, что делают молодые, отомрёт. Все смирились с мыслью: «Ну, подождём, пока они умрут». Не дождались. Та сторона победила, и мы уехали.

— Мне периодически пишут из России: «Ты сделал большую ошибку: уехал в чужую страну, там всем на тебя плевать». Хотя в Армении это ровно наоборот. Всем плевать на меня было как раз в России.

— Мне тоже писали: «Такие обсосы, как ты, уезжают в другую страну, где они никому не нужны». И вот вопрос: люди, которым мы нужны, которые нас любят, станут писать такое? То есть, тут мы никому не нужны, а там у нас сплошные любовь и поддержка, ага.

— Еще говорят, что мы приползем на брюхе. Приползем?

— Может, кто-то и приползет. Прилепин постоянно пишет: артисты вернутся, если я им разрешу! Но нет такого органа, который может мне это разрешить или не разрешить. Я родился в России, у меня российское гражданство, в конце концов. Почему я должен спрашивать разрешения? И уж если возвращаться, то точно не к Прилепину, а к тем, с кем ты на одной волне.

— Но вы не исключаете такую возможность?

— Не исключаю. Очень хочется домой, но во мне уже проснулся азарт: смогу ли я адаптироваться в другой стране, сколько смогу дать концертов по-английски и насколько успешно?

— Вопрос про выступления на английском. Я понимаю, что технически это возможно, достаточно знать язык. Но есть ведь непереводимые вещи.

— Непонятны отсылки к конкретным именам и явлениям, их сразу выкидываешь. Но есть и что-то, что даёт тебе глубину. Я был в Европе, не помню, в какой стране, какой-то благополучной, и там выступал комик из Боснии, рассказывал про этнические чистки. Люди в зале были как примагниченные. А потом выходит местный чувак и говорит: «Вот, в «Старбаксе» отстойно». И ты чувствуешь, как у людей падает интерес. Какой, на хрен, «Старбакс»? Человек про Боснию рассказывал только что! Вопрос только в том, чтобы проблемы страны превратить в историю, где есть что-то личное. Ты говоришь: «Мне угрожали, было очень страшно». На таком уровне все всё понимают.

— Вы обратили внимание, как мало комиков поддержало войну? Многие отмалчиваются, это да, но так, чтобы поддержать… Ну, Стас Старовойтов, ну, Петросян. Единицы. Мне вообще сложно представить, как можно шутить за войну. Просто не хватает фантазии.

— Петросян, кстати, ворует шутки. Он украл у Галкина шутку «Нравится, не нравится — НАТО расширяется» и переделал НАТО на Россию, вот и весь его креатив. Но да, поддержали, действительно, единицы. Шутить про войну, разжигая ненависть, трудно, потому что комедия, даже самая жесткая, все равно про эмпатию. Когда выступаешь, нужно в считанные минуты понять, чего хочет зритель в зале, это специфика жанра. Всем же хочется успеха. Я знаю комиков с сексистскими взглядами, которые видели, как девушки в зале закатывают глаза, и понимали, что так нельзя, надо что-то менять. Тебе хочется даже в каком-то спортивном смысле рассмешить этих девушек, поэтому ты такой: «Окей, приберу сексизм, лучше с другой стороны зайти». Ты регулярно проникаешь в чужую голову — людей другого пола, другой национальности, другой веры, это тренирует в тебе какую-то такую мышцу, что одобрить войну ты уже не можешь.

— Но можешь не заметить ее. Полно комиков — и тут, и в России — спокойненько продолжают шутить про поход к стоматологу, про то, как долго курьер везет пиццу. Это тоже важная проблема, конечно…

— По моим наблюдениям, с начала войны никто кардинально не поменял свой подход к материалу.

Кстати, и в России пытаются шутить, завуалировано. А кто не шутил, тот и не шутит.

— Это нормально?

— Ну, если общество притворяется, что ничего не произошло, наверно, нормально. Мне жаль только, что комики с миллионной аудиторией, промолчали, когда надо было сказать, что война — это недопустимо. Было антивоенное письмо комиков моего ранга — с 30000 подписчиками в Инстаграме. А есть комики с миллионами подписчиков. И никто из них не подписал наше письмо.

— А что это изменило бы?

— Не знаю. Может быть, ничего. Но за сообщество мне обидно.

— Мы и до войны жили в довольно агрессивной среде, а после 24 февраля ненависть усилилась в разы. Причем теперь мы получаем с обеих сторон — и с русской, и с украинской. Вы производите впечатление довольно мягкого человека. Как вам живётся в атмосфере непрерывного хейта?

— Сейчас уже легче. Когда в тебя много раз тыкают иголкой, привыкаешь, это уже не такая острая боль. Поначалу каждый злобный комментарий обижает смертельно. А через год ты такой: «О, ну давай, удиви меня!» Когда так много ненависти, это уже не так сильно трогает. Я понимаю, что зачастую это не позиция человека, а просто эмоция: он увидел тебя в интернете и швырнул злым словом. А мог эту ненависть швырнуть в кого-то другого. Ему случайно попался твой твит, и он такой: «Да пошёл ты!». Просто сделай усилие и не нажми «ответить».

— Часто сталкиваетесь с непониманием на концертах?

— Бывает. Есть эмигранты-ватники — самый загадочный для меня тип человека. Я выступал в Бельгии перед католическим Рождеством на рождественском рынке. И вижу, сидит чувак: от каждой шутки про Путина его прямо конкретно корежит. Ну, думаю, круто. Сейчас я сделаю так, что тебе будет совсем невесело.

— Маленькая борьба.

— Скорее игра. Был похожий случай в России, когда ко мне пришли фээсбэшники на концерт. Это было, когда мне после антивоенных постов прямо на концерт траурный венок принесли. Я выложил видео в сети, оно разошлось, а на следующий концерт пришла ФСБ. Меня предупредили, я видел, где они сидят, и полконцерта работал специально на них. Поставил себе задачу — рассмешить фээсбэшника.

— Получилось?

— Частично. Рассмешил одного из шести. У меня в финале был разгон про депрессию, а он, видимо, был в депрессии, потому что эта шутка его просто вынесла. И я такой: «Да!!!» А остальные как сидели с каменными лицами, так и остались сидеть.

— Я читал, что перед отъездом вам угрожали и даже объявили награду за вашу голову.

— Это миф, какие-то позднейшие наслоения. Угрожать угрожали, но про деньги речи не было, обещали бесплатно все сделать. Приедем и бесплатно тебя убьем, от чистого сердца.

— Несерьезные люди. Так дела не делают, что им, бюджет не выделили на стендап-комика?

— И не говорите, позорище. За державу обидно.