— Андрей, из медицинского заключения Михаила Саакашвили я не поняла абсолютно ничего, кроме того, что в его организме якобы есть какие-то психоактивные вещества, тяжелые металлы, мышьяк и еще какая-то гадость. Естественно, возникает вопрос о том, откуда они могли там взяться после многих месяцев заключения. Я бы хотела для начала попросить вас объяснить, что сказано в этом заключении.

— В случае Навального у меня была возможность полностью проанализировать историю болезни, даже две: одна из них была получена официально, вторая — неофициально Иваном Ждановым и другими сторонниками Навального. Заключение по Саакашвили американского доктора с редкой фамилией Смит отличается. Здесь я пытаюсь говорить о своем видении не собственно медкарты, а заключения одного из экспертов, насколько я понял, с очень большим стажем. Еще раз подчеркну, что передо мной нет медицинских документов, поэтому тут возможны некие допущения. Передо мной только заключения эксперта. На что он обращает внимание, и в чем я с ним абсолютно солидарен: конечно, журналисты сразу же видят, что одна из лабораторий обнаружила в биологических средах (в данном случае, как я понял, использовались волосы и ногти) тяжелые металлы, ртуть и мышьяк. Понятно, что вам это сразу бросается в глаза.

Мне же, как врачу, бросилось в глаза не только это и, скорее, не это. Мне бросилась в глаза полифармация или, как принято говорить в постсоветских странах, полипрагмазия. Что это значит? Это значит, что по поводу какого-то заболевания или какой-то травмы

Эксперт говорит о том, что Михаил Саакашвили получает 14 препаратов, и он их перечисляет. Если быть объективным, это 11 препаратов для внутреннего применения, 2 мази и глазные капли. Действительно, это очень разные препараты. Понять, как они взаимодействуют в организме конкретного человека по имени Михаил Саакашвили, не представляется возможным. То, что происходит с лечением Михаила Саакашвили, совершенно типично для советской и постсоветской медицины: невролог назначил препараты, необходимые для лечения неврологического заболевания, кардиолог — кардиологического, уролог — выписал таблетку от какой-то другой болезни, и в зависимости от того, сколько в клинике специалистов, каждый назначает один-два препарата. В итоге получается такая гремучая смесь, которая неизвестно как действует и вряд ли вообще помогает человеку.

Для этого в нормальных западных клиниках, да и во многих российских больницах, есть должность клинического фармаколога. Это грамотнейший интернист, который просматривает все эти назначения и говорит: «Нет-нет, вот эта таблетка конфликтует с этой вот, это вообще не должно применяться, тут мы поменяем дозировку, а вот это лекарство мы будем использовать через два месяца». Это не аксиома, но в итоге для нормальной терапии любого заболевания,

Вот на это я обращаю ваше внимание. Это не совсем грамотный подход к лечению. Хотя к лечению чего — тоже непонятно.

Второй момент. Эксперт говорит о том, что Саакашвили длительное время принимает препарат Фенибут. Я напомню, что наш эксперт не только токсиколог, но и нарколог. Фенибут — это препарат, который не утвержден к применению в Соединенных Штатах Америки, а значит, скорее всего, и в Европейском Союзе. В России и в ряде постсоветских стран он назначается легко, потому что считается, что этот препарат якобы «улучшает» (в больших кавычках) функцию головного мозга. Но помимо ноотропного воздействия, которое никогда никем не доказывалось, это и транквилизатор, а транквилизаторы применяются при наличии тревожных состояний в качестве достаточно короткой терапии. При длительной терапии транквилизаторы вызывают привыкание, и даже в своем заключении эксперт доктор Смит отмечает, что у пациента есть привыкание к медикаментам. Это привыкание именно к препарату Фенибут.

— А кто выписал ему Фенибут?

— У него все назначено в той частной клинике, в которой в настоящее время Михаил Саакашвили находится.

— То есть в тюрьме?

— Нет. Дело в том, что он переведен, судя по заключению, из тюрьмы в частную клинику, где за ним осуществляется надзор и лечение. Ту терапию, которую мы называем полифармацией или полипрагмазией, он получается в частной клинике, которая даже имеет свое название. Заключение это есть. Также эксперт пишет о том, что он обнаружил у Михаила Саакашвили: поражение головного мозга неидентифицированным тяжелым металлом, поражение моторных зон головного мозга, энцефалопатию и лекарственную зависимость. Его вывод однозначен: если пациента не транспортировать из этой клиники, а я еще раз подчеркну, что он сейчас не в тюрьме, а именно в клинике под полицейским надзором, за пределы Республики Грузия в лечебное учреждение, где есть адекватные диагностические и лечебные возможности, то пациенту угрожает не только инвалидность, но и смерть. Это заключение врача.

— Андрей, вы высказали несколько вещей, в которых я не могу не попытаться разобраться. Тяжелые металлы могли попасть в организм с лекарствами или это что-то постороннее?

— Эксперт это категорически отвергает, потому что ни в одном из назначенных медикаментов нет ни мышьяка, ни ртути, ни тяжелых металлов. Более того, я не поленился и посмотрел весь этот список и подтверждаю слова эксперта, хотя токсикологом не являюсь. Значит, как пишет эксперт, и у меня здесь нет оснований ему не доверять, тяжелые металлы попали в организм пациента каким-то другим путем. Каким именно — эксперт не знает, а я тем более.

— Поражение головного мозга и все прочее — это обратимые явления или, я прямо спрашиваю, из Саакашвили сделали овощ?

— Это самый сложный вопрос, на который, я думаю, никто не сможет ответить, даже если бы у врача был бы шанс с неврологической точки зрения осмотреть пациента. Нельзя сказать точно, поскольку высшая нервная деятельность — очень сложный процесс, и поражение головного мозга может серьезно его нарушить. В то же самое время возможность восстановления здесь громадная. Я не знаю. Но информации о том, что пациент на что-то неадекватно реагирует, в записях эксперта нет. Поэтому я думаю, что использовать слово «овощ» тут нельзя. Мне кажется, что это обратимые процессы.

— Наш разговор наверняка прочитают люди, которые скажут, что раз там есть психоактивные препараты, то значит, Саакашвили к ним сам прицепился, потому что он — лекарственный наркоман. Как так получилось, что именно это вещество было Саакашвили назначено, и он его принимал (тем более с учетом того, что это частная клиника)?

— Я не могу ответить на данный вопрос, потому что там применяется два психоактивных вещества. Я бы их так назвал. Я говорю простым языком, потому что понимаю, что ваши читатели не являются врачами. Он одновременно получает Фенибут, который обладает транквилизирующим эффектом, и антидепрессант.

и быстро отменяется, я не очень понимаю. Как эти препараты взаимодействуют друг с другом и не приводят ли они к нарушению высшей нервной деятельности, я не знаю, но, скорее всего, так и происходит. Я не могу сказать, кто и на каком основании сделал это назначение.

— Просто это же самое важное. Я предвижу, как сейчас на этом будет на этом играть путинская пропаганда, как будет на этом играть пропаганда Иванишвили и говорить, что они не виноваты в том, что он ел в частной клинике.

— Это же врачебные назначения, это не выбор пациента, как я понимаю из вывода эксперта.

— Хорошо, я опять не буду выбирать слов. С вашей точки зрения, эти назначения являются преступными?

— Я не могу так сказать. Я бы сказал, что, видя такой список медикаментов, эти назначения кажутся мне не вполне обоснованными. Еще раз подчеркну, что это полипрагмазия, то есть назначение избыточного количества медикаментов. Мне кажется, что у докторов нет полного понимания о том, как они взаимодействуют друг с другом. Но то, что это какие-то преступные назначения, которые идут во вред пациенту, я сказать не могу. Знаете, почему? Потому что мы вообще не понимаем, от чего его лечат.

— Ну да, получается такая замечательная ситуация, что, дескать, мы тут перевели Саакашвили в клинику, лечим его тут, назначили 20 лекарств, а если нужно, назначим еще 30. Это просто шикарная схема. Получается, никакого «Новичка» не надо?

— Все-таки в случае отравления Алексея Навального стояла задача быстро убить человека. В данном случае, мне кажется, речь идет о какой-то пролонгированной пытке, потому что я не понимаю, откуда там могли взяться тяжелые металлы.

— То есть вы бы не стали лечиться в этой клинике у этих врачей?

— Я бы не просто сам не стал, я бы рекомендовал и любому пациенту найти другое место. Знаете, если я вернусь к началу своей карьеры, то такие назначения я мог бы представить в Советском Союзе, потому что, действительно, если пациент тяжелый или, допустим, социально значимый, то приглашают кучу врачей, каждый оставляет запись со своими назначениями, потом это все сбрасывается в одну плошку, и в результате пациент получает мощнейший токсический удар. Мне кажется, что в XXI веке такие схемы лечения чего бы то ни было должны быть далеко в прошлом.

— Когда вы изучали истории болезни Алексея Навального, то сказали много резких слов о том, что лечение было, мягко говоря, неадекватным и даже преступным. Я знаю, что у вас есть к этому какие-то дополнения.

— Да, я могу здесь говорить абсолютно свободно, потому что у меня есть разрешение, которое я получил сначала от доверенных лиц, а потом и от самого Алексея в письменной форме о том, что я могу предавать гласности то, что содержалось в его медицинской карте. То есть здесь никакой врачебной тайны нет. В истории болезни есть два типа записей: записи врачей и консилиума. А как работает врач в токсикологической реанимации? Скорее всего, он приходит на смену на 12-24 часов, фиксирует, что есть, и делает назначения. То есть врачи, как люди, которые меняются смена за сменой, менее подвержены внешнему влиянию, чем администрация, которая пишет заключения консилиума. Алексей был доставлен с типичной яркой клиникой отравления фосфорорганическими соединениями. Кто хоть раз это видел, а любой токсиколог с опытом это видел, не спутает это ни с чем. Это внезапная необъяснимая потеря сознания, это тонико-клонические судороги, это миоз, то есть точечные зрачки, это брадикардия, редкие сердечные сокращения, это гипергидроз, то есть повышенная потливость, это гиперсаливация, когда большое количество слюны просто течет изо рта пациента, и это бронхорея, то есть большое количество мокроты, отделяемой из бронхиального дерева. Тут ничего не надо для постановки диагноза. Кто хоть раз видел такого пациента, никогда это не перепутает ни с чем. Так вот, врачи каждые два часа аккуратно описывают точечные зрачки, повышенную потливость, тонические судороги, повышенные отделения из бронхов, слюноотделение и так далее, то есть все, что укладывается в эту клинику.

Уже не наблюдается такой бронхореи, уже не наблюдается брадикардии и прочих вещей. На врача гораздо сложнее воздействовать, потому что вот он пришёл на смену и лечит пациента, все это видит и фиксирует, а консилиум уже подвержен какому-то давлению. Это очень заметно, когда изучаешь историю болезни со стороны, как я ее изучал.

Вечером в первый день, как Алексей поступил, происходит телефонная консультация доктора Лестевой из Санкт-Петербурга, услугами которой пользовалась больница в Омске. Лестева делает недвусмысленное заключение, что при такой клинической картине нужно в первую очередь думать об отравлении ядами, влияющими на синаптическую передачу, то есть передачу нервного импульса, а к таким ядам как раз относятся фосфорорганические соединения. То есть, по сути дела, по телефону грамотный неангажированный человек сразу ставит правильный диагноз. При этом в финальной подробнейшей выписке есть все консультации, кроме консультации одного человека. Знаете кого? Доктора Лестевой. При первом прочтении истории болезни я сначала удивился: там вдруг появляется короткая запись главного токсиколога Северо-Западного федерального округа. Я еще тогда подумал: «При чем тут главный токсиколог Северо-Западного округа?» А потом я понял, что доктор Лестева, которая поставила диагноз, находится в Санкт-Петербурге, и это чисто чиновничий подход — даму треф бить козырным королем.

Мы все знаем, что, так как здесь блокируется ацетилхолинэстераза, необходимо вводить атропин и активаторы холинэстеразы. В каждом учебнике военной медицины это прописано. Но есть же еще один способ лечения отравления — это форсированный диурез, когда человеку капают раствор хлорида натрия, глюкозы и вводят параллельно препараты, которые стимулируют мочеиспускание. Таким образом, по сути дела, идет вымывание ядов из организма. Я помню эту позорную пресс-конференцию московского реаниматолога доктора Теплых, который говорил о том, что Алексей получал атропин и так далее. Нет. В первые сутки, если верить истории болезни, атропин в маленькой дозировке, то есть буквально один миллилитр, был введен однократно. Сразу после этого брадикардия перешла в нормокардию и тахикардию, появился положительный эффект, и это видно по реанимационной карте. Реанимационная карта — это такая штука, где с одной стороны медикаменты, а с другой — объективные данные о том, что происходит с пациентом: пульс, температура, давление, количество мочи и так далее. По этой карте видно, что на атропин он среагировал. Может быть, я этого не исключаю, доктора, которые работали на смене, видя такую яркую клиническую картину, вводили атропин и чаще. В наших лечебных учреждениях возможно сказать медсестре: «Введи, потому что надо, и не записывай». Может быть, сама карта была переписана, черт его знает. Так или иначе, детоксикация путем форсированного диуреза проводилась в первые сутки.

— Раз мы заговорили об атропине: правильно ли я понимаю, что при отравлении фосфорорганическими веществами, в том числе и «Новичком», требуются гигантские дозы атропина, то есть не один грамм, а просто ведра? И при этом в истории болезни написано, что ввели чуть-чуть, буквально, что зрачки расширились?

— Ну, скорее, для того, чтобы при вентиляции легких, которую он получал, не было такого большого отделяемого из бронхиального дерева, чтобы он не захлебывался. Может быть, и больше вводили. На самом деле, атропин не является прямым антидотом. То есть он не связывает яд, но он не позволяет яду блокировать рецепторы. Поэтому атропин водится методом титрования: ставится капельница, там есть баночка с препаратом, и капается он до тех пор, пока не появится клинический эффект. Например, частота сердечных сокращений была 40, а стала 80. Зрачки были 1,5-2 мм, стали 4-5. Как только все пришло в норму — отлично. Значит, атропин подействовал, продолжаем другую терапию. Вот опять зрачки сузились, судороги появились, пациент весь стал мокрый — опять начали капать атропин. Это и называется метод титрования, то есть дозировка по достижению эффекта. Этого не проводилось, судя по истории болезни. Но хотя бы проводилась мощная инфузионная терапия, которая способствовала выведению яда как такового.

Еще говорят, что не были сделаны анализы. Дело в том, что определение фосфорорганических соединений в биологических средах пациента не является рутинным анализом. Это не всегда можно сделать. Более того, в последнее время, когда количество этих отравлений сократилось, их часто просто не делают, ибо надобности нет. Но еще раз подчеркну, что там была такая яркая клиническая картина, что и определять ничего не нужно, а через 10-12 часов ты вообще уже ничего и не определишь, и, видимо, именно этим руководствовались, когда отпустили Алексея на лечение в Германию. Видимо, решили, что через двое суток они так уже ничего не найдут. Но есть лаборатории, аккредитованные ОЗХВ (Организация по запрещению химических вооружений), их очень немного, однако именно они потом в биосредах Навального нашли следы фосфорорганических соединений. То есть наших фээсбэшников, которые курировал процесс лечения, вернее, процесс убивания, подвела некомпетентность. И слава богу, что они не были компетентны.

Так вот, в первые сутки появляется запись доктора Лестевой о том, что это отравление ядами, влияющими на синаптическую передачу. В полночь — заключение главного токсиколога Северо-Западного округа о том, что отравления нет. Утром следующего дня прибывает московский десант с доктором Теплых и доктором Полупаном из института нейрохирургии, «опытные» токсикологи и реаниматологи. И вот они проводят консилиум и снимают диагноз «отравление». Вот это уже где-то на грани некомпетентности и преступления. Как ты снимаешь диагноз «отравление», не будучи токсикологом? Они же меняют терапию. Мы с вами говорили, что не было атропина, но вводилось много жидкости и стимулировался диурез, то есть яд как-то выводился. Доктор Теплых уменьшает эту терапию, практически ее убирает, назначает препараты для парентерального питания и усиливает противосудорожную терапию. А судороги там постоянно: примерно каждый час происходит эпизод судорог, и именно при судорогах страдает кровоснабжение головного мозга. То есть с каждым таким судорожным эпизодом увеличивается шанс энцефалопатии, и все меньше и меньше становится шансов на восстановление, если человек выживет.

Это чудо какое-то, что Навальный был настолько здоровым парнем, что он восстановился на все сто процентов, по крайней мере в том, что касается его психической деятельности. Что делает дальше доктор Теплых и консилиум: они заявляют, что Алексей нетранспортабелен, когда прилетает самолет. Это тоже шаг в сторону, наверное, все-таки непреднамеренного убийства пациента. Там в истории болезни написано «состояние пациента стабилизировалось». Ни черта оно не стабилизировалось! Оно как было нестабильным, так нестабильным и осталось, а может быть, стало даже более нестабильным. Нет нетранспортабельных больных, но, очевидно, пришла команда не выпускать, и его не выпускали, а потом под утро, то есть когда он провел в больнице почти двое суток, его решил отпустить тот же консилиум. Для меня здесь, как для врача, была чудовищно непонятна роль специалистов — прежде всего, приехавших — в том, что они вытворяли с Алексеем. Кстати, мне тут написали ребята…

— Какие ребята?

— Мои знакомые. Написали, что доктор Теплых, который не только занимался медико-информационным обеспечением этой «специальной операции» по убийству ведущего оппозиционного российского политика, но который, по сути дела, изменил терапию в худшую сторону, встречает Рождество в Лондоне. То есть я четыре месяца доказываю отсутствие связи со спецслужбами здесь в Эстонии, а Великобритания, которая обожглась уже на полонии, где впервые был использован «Новичок» на Скрипалях, что привело к смерти британской гражданки, совершенно спокойно пускает человека, который реально, как врач, активно или пассивно выполнял вот такую роль. Для него нет проблем влететь в Лондон и встретить там Рождество.

Если мы говорим о том, что происходит с Алексеем на данный момент, я могу сказать, что я получил его текущую медицинскую карту из той тюрьмы, в которой он находится, но у меня нет разрешения говорить о том, что там написано, поскольку это является медицинской тайной. Я имею право говорить о том, о чем сам Алексей говорил во время последнего судебного заседания и о том, чтобы было опубликовано с его слов. Кстати, он абсолютно прав, говоря о том, что медицинская карта нечитабельная. Если ты имеешь советский опыт, когда истории болезни не печатали, а писали рукой, и ты понимаешь, что может написать тюремный врач, кое-что ты можешь разобрать, но в принципе эта медицинская карта нечитабельна, о чем Алексей и говорил.

— Клинопись.

— Да, не совсем, но близко. В чем суть происходящего с Алексеем на данный момент, исходя из того, что он говорил сам? Дело в том, что дегенеративное заболевание позвоночника с грыжами диска встречается у множества людей, вы это знаете не понаслышке, как и я. Так вот, эта болезнь Алексея декомпенсировалась именно после отравления, потому что после искусственной вентиляции легких, он в значительной степени потерял мышечную массу. Если дело не доходит до операции при грыже диска, то всегда говорят, что нужен мышечный корсет, то есть «удерживатель» позвоночника, который не дает возможность этим грыжам прогрессировать и в итоге вступать в конфликт с нервными структурами. Алексей здорово потерял вес, потерял мышечный корсет, а потом, когда он начал восстанавливаться, естественно, вся нагрузка приходилась не на мышцы, а на костную систему, и произошла декомпенсация этого заболевания. Плюс отдаленным последствием отравления фосфорорганическими соединениями является нарушение нервно-мышечной передачи, которая может проявляться и в полинейропатии, что может усиливать в том числе и клинические проявления диско-медуллярного конфликта. То есть в данном случае мы это можем связывать с перенесенным отправлением, и здесь нет никакой натяжки.

Алексей сегодня уже семь или восемь раз был в штрафном изоляторе, а особенность пребывания там заключается в том, что там нельзя делать гимнастику — там просто не хватает места для нормальных упражнений или там такой температурный режим такой, что этого тоже нельзя делать — то жарко, то холодно. В результате у него декомпенсировался диско-медуллярный конфликт, у него появились сильные боли в спине, отдающие в нижние конечности. Он вынужден принимать нестероидные противовоспалительные препараты. Как он сам говорит, начиная с 30 августа, он постоянно их применяет. Эти препараты, помимо всего прочего, являются гепатотоксичными, то есть они влияют на функцию печени при длительном бесконтрольном приеме. Любое лекарство, которое мы применяем, ведь может быть и лекарством, и ядом одновременно в зависимости от дозировки. Для человека с нормально функционирующей печенью такая доза является хорошей, а для человека, который перенес тяжелейшее отравление, в результате которого печень работает не очень хорошо, эта доза может быть токсичной. Поэтому дело не только в том, что Алексей страдает от этой боли, а в том, что препараты, которые используются для обезболивания, влияют на функцию печени не очень хорошо. В результате получается, что его заключение в ШИЗО несет комплексный негативный характер для его состояния здоровья: декомпенсируется заболевание позвоночника, которое во многом является следствием перенесенного отравления, заключенный должен принимать обезболивающие препараты, которые влияют на функцию печени, а она не абсолютно здорова вследствие перенесенного отравления. К чему, когда и как это приведет, мы с вами не знаем, но то, что с ним происходит — это очень плохо, и это понятно всем. Не только самому Навальному, но и любому доктору.

— Смотрите, какая ужасная параллель с кейсом Саакашвили. Получается, что с помощью вот этих двух комбинаций — тюрьмы и лекарств — любую болячку, с которой на воле возможно совладать, можно превратить в практически смертельную, и все только разведут руками.

— Вы правы, это действительно так, потому что любое заболевание требует не просто адекватно подобранной терапии и врачебного наблюдения, но, как в случае с Алексеем, еще и правильного режима, двигательной активности, потому что без нее декомпенсации неизбежна. Поэтому это преступный, изощренный способ довести человека до глубокого расстройства здоровья или даже до летального исхода. Мне кажется, что в случае с Саакашвили, а он уже в более тяжелом состоянии, должны быть предприняты экстренные меры по его переводу куда-то.

— Чего нужно требовать относительно Алексея Навального, помимо свободы и того, чтобы его просто не убили в тюрьме?

— Очень сложно об этом говорить. Мы должны требовать соблюдения закона. Если мы требуем этого, то, как вы справедливо заметили, он вообще не должен находиться в тюрьме, а если он находится в тюрьме, то должен находиться там на общих основаниях, а не помещаться в эти бетонные коробы. Они все понимают не хуже нас с вами и просто мучают его. Тут сомнений никаких нет. Я до сих пор не могу поверить, что это происходит в той стране, которая, как я думал, будет частью Европейского сообщества, когда я был молодым травматологом. Я был уверен, что к окончанию моей карьеры мы будем европейской страной с европейскими технологиями. Я был наивен.

— Я была не менее наивна. У меня к вам два неврачебных вопроса. Все, что вы говорили о методах лечения Навального, вы говорили, когда еще были в России. Вам не было страшно? Вам колеги не звонили? Тот же Теплых не звонил?

— Нет, но у нас с ним была какая-то заочная переписка. Со вторым доктором, фамилия которого Полупан, мы разговаривали. Ну, как страшно? Это суть моей работы. Вам было не страшно работать журналистом в России? В какой-то момент, я думаю, было невесело, но вы не перестали быть журналистом. Здесь примерно такой же выбор.

— Второй вопрос. Вы уехали просто из-за того, что стало происходить с Россией, или вам кто-то уже реально угрожал?

— Это вынужденная миграция. Конечно, то, что происходит с Россией, — это то, с чем я и просыпаюсь, и ложусь спать.

Мне сказали, что нужно сматывать. Плюс моя жена — врач и антивоенный активист, и у меня трое детей.

— Вы — действительно замечательный врач, занимали в России большое положение и были очень известны на Западе. Вам было легко устроиться? Кто-то протянул руку помощи?

— Что касается моральной поддержки, я ее ощущаю со всех сторон, но правила Европейского Союза достаточно сложны. Все эти процедуры надо соблюдать: сначала получение вида на жительство, потом сдача экзамена и так далее. Конечно, мой пример не абсолютно типичен, но я не работаю в настоящее время.

— А вы будете работать? Собираетесь сдавать эти экзамены? Я просто знаю, что вы очень много лекций читали за рубежом. Для вас могут сделать исключение?

— Я даже оперировал там, где это было возможно, и там, где можно было не делать об этом записей. Я собираюсь работать, но я буду идти абсолютно законным путем. Я надеюсь, что для меня смогут найти какой-то иной путь, но буду полностью выполнять все требования.

— Андрей, а какое количество лекций и семинаров вы за рубежом прочли?

— Семинары трудно подсчитать, а лекций 266, я перед своим отъездом как раз подсчитал. Больше всего я читал в Швейцарии, потому что у нас основной центр последипломной подготовки травматологов-ортопедов находится в Давосе. В Нидерландах, Венгрии, Греции, Турции, Объединённых Арабских Эмиратах, на Мальте, еще в каких-то странах, о которых я забыл. Но что больше всего греет мою душу сегодня — это то, что прочитал 79 лекций в Украине. В Киеве, Виннице. Основным местом наших курсов был город, печально известный сегодня — Ирпень. Буквально после моего отъезда из Москвы коллеги позвали меня прочитать лекции о повреждениях на поле боя, который проходил в Умани в октябре. В ноябре я читал вместе с американскими, швейцарскими и украинскими коллегами для украинцев травматологов-ортопедов, которые собрались в Ужгороде, их было 170 человек. Я очень надеюсь, что те знания, которые я пытался вместе с коллегами передать травматологам-ортопедам Украины, сейчас помогают лечить раненых, гражданских и военных.

— Андрей, извините за простой вопрос, но, если вы передаете знания, почему вы сами не поедете в Украину?

— Это моя главная мечта, наверное, так об этом можно сказать. Мое самое больше желание — оказаться в Украине. Меня ждут мои коллеги ждут и в Киеве, и в Тернополе, и в Виннице, в разных городах, где я мог бы оказывать помощь не лекционную, а именно хирургическую. За мной есть определенный опыт и знания. К сожалению, с российским паспортом невозможно въехать в Украину, но, если бы была такая возможность, я был бы счастлив оказаться там.