Отступление или измена?

О том, что случилось с частью уцелевших херсонских терробороновцев после боя в Сиреневом парке, рассказывает Андрей Бакун. Мужчина помогал им отступать, а также позже, во время оккупации, хранил у себя часть документов погибших в Сиреневом парке терробороновцев. После освобождения Херсона он передал эти документы СБУ.

Кроме того, Бакун несколько месяцев прятал у себя одного из раненых терробороновцев, участвовавшего в параллельном бою в районе Белозерской площади в Херсоне.

«Как раз перед тем, как началось сражение, вышел мой отец и пропал. Я пошел его искать. Вышел из калитки на улицу, увидел, как наши солдаты отступают из парка. Они спросили меня, куда идти в сторону круга (Белозерской площади, — ред.), потому что дорогу никто не знал. Я им все показал, потом увидел, что от них отстал еще один раненый, у него скальп оторвало на голове. Я завел его домой, быстро оказал первую помощь, потому что россияне уже за ними гнались. И он тоже дороги не знал, и мы пошли догонять его военных.

Мы их больше не увидели, но встретили другую группу терробороны, отступавшую с круга на парк. Выходит так, что их командир Кузьменко (Дмитрий Кузьменко — бывший командир 194 батальона ТрО, позже он перешел на сторону россии и заявил о желании получить российский паспорт, — ред. ) одним сказал отступать в парк, а тем, кого расстреливали в парке, сказал отступать на круг».

«При мне они позвонили по телефону этому комбату. Вот, говорят, нам осталось 500 метров до сельхозинститута, сейчас нас парень туда проведет (Андрей Бакун, — ред). Комбат говорит: «Бросайте свое оружие и разбегайтесь». И они просто растерялись. Потом они немного отдохнули в 46-й школе, спрятали свое оружие и куда-то увели своего раненого».

«Мальчик, вставай, мама плакать будет»

Марина Беликова первой обнаружила многочисленные тела терробороновцев в Сиреневом парке. Она очень хорошо слышала звуки боя рядом, однако его последствия поняла только на следующее утро.

«1 марта, когда началась война, вот здесь у парка стреляли и бомбили, мы все, конечно, прятались. У нас не стало света и воды, разрядился телефон. И я, когда все затихло, пошла к квартальной (руководительницу квартального комитета, — ред.) Елену его заряжать.

Когда я вышла, то увидела, как по улице Тельмана в сторону магазина “Новая линия” бежали люди. Я спросила: “Куда вы все бежите?” Они говорят: “Спасать людей”. Я говорю “Каких людей?” — “Оставшихся в живых”».

«Смотрим, горят четыре дома вдоль парка. Видимо, выстрелом повредило газовую трубу и загорелось там. Мы побежали в восьмую школу за огнетушителями, схватили те, что были и отдали людям.

Потом я пошла дальше вдоль того забора по улице 2-й Западной. Смотрю, на углу Нефтяников и Западной лежит какой-то худенький мальчик, и мне запомнились белые кеды (на нем, — ред.). И я подумала, что он пьян. Я не понимала, что это — война. И я его бужу и говорю: “Мальчик, вставай, мама плакать будет. Ты замерзнешь, здесь тебя убьют”. Ну и побежала дальше.

Еще я запомнила, что когда мы несли вот эти тяжелые огнетушители, шла какая-то женщина прямо в футболке, а на улице собачий холод, а она шла и повторяла: “Помощь нужна? Есть кто живой?” Я только потом поняла, что это, вероятно, была медсестра».

«Ни один человек не заслуживает того, чтобы его съела собака»

«На следующее утро мы увидели, что бесхозные собаки, живущие у кладбища, пришли к нам, война их пригнала ближе к людям. И одна большая белая собака тащит человеческую ногу».

В этот момент Марина впервые останавливает рассказ и начинает плакать, но быстро овладевает собой и рассказывает дальше, как пошла в парк проверить страшную догадку об увиденном накануне мужчине в кедах.

«И у меня поехала крыша. Мой сын не поверил, он сказал: “Мама, это коровья кость”. А я ему говорю: “Сыночек, где ты видел, чтобы у нас по улицам ходили коровы и приходили в парк умирать?” Потому что кость там была очень желтая».

«И я пошла в парк. Возле синего дома, это бывшее кафе "Факел", валяется один человек, а рядом лежит автомат. Потом вижу еще одного, а потом возвращаюсь и начинаю вдруг понимать, что там у нефтезавода еще один валяется, возле желтого автобуса еще человек лежит. Мама моя, что делается! Я бегу к квартальной и начинаю просто ей сильно долбить в дверь.

Квартальная мне сначала не поверила, что там много людей лежит. Мы пошли в этот парк, она подняла какую-то обычную тетрадь, а там список с фамилиями, именами и номерами телефона. Мы поняли, что это список тех, кто там лежит. Мы не знали, что делать со всем этим. Я говорю: “Давай снимать лица, покажем их в интернете, чтобы мамы, братья, кто-нибудь могли узнать и забрать этих людей”».

Это видео распространили несколько пабликов, и новость о трагическом бое в Сиреневом парке разлетелась по всей Украине. Позже к квартальной Елене приезжали российские военные и заставили ее удалить снятые видео.

«Потом мы встретили сторожа Вику. Она попросила у меня сигарету, у нее тряслись руки. Я даю ей сигарету, а она рассказывает, что ранним утром так же вышла попросить у кого-то сигарету, когда закончилась стрельба, ей было очень страшно. А навстречу ей шел человек. Он шатался, и она подумала, что мужчина пьян. А он ей говорит: “Женщина, я не пьян, я ранен”. И она привела его в своею сторожку, он ей там сказал: “Если я умру, прошу, запомните, как меня зовут — Легенький Сергей Николаевич”. Она вызвала ему “скорую”, машина через три-четыре часа приехала и забрала мужчину. Дальнейшую его судьбу мы не знаем.

Мы начали с квартальной звонить по телефону (искать людей, которые помогут похоронить терробороновцев, — ред.). Директор кладбища Павел Сергеевич дал нам маленькую черную машину, микроавтобус для мертвых».

«Я побежала звать соседей (помогать собирать тела, — ред.). Подъехала машина, и мы в нее складывали тела, по пять штук. А потом ребята, работающие на Геологов (местное кладбище, — ред.) , сказали: “Женщина, принесите, пожалуйста, толстые мусорные пакеты и резиновые перчатки, потому что там все нужно делать иначе”. И мы начали складывать в эти мешки ноги и руки.

Ни один человек, какой бы национальности он ни был, не заслуживает того, чтобы его съела собака. Собака не должна есть человека, он должен быть похоронен.

Я не сошла с ума после этого всего, потому что пошла к 90-летней знакомой выпить самогона, вернулась, легла спать и потом не позволяла себе ни о чем думать. И на этом война в парке для меня кончилась».

Родственники погибших кричали в телефон: «Что ты, сепаратист, мне п***ишь?!»

Эти события не прошли для семьи Беликовых без последствий. На следующее утро муж Марины пережил инсульт. Однако «скорая» смогла его забрать в больницу только 7 марта (через четыре дня, — ред.).

О сборе тел в Сиреневом парке и инсульте отца рассказывает сын Марины Иван Беликов:

«Второго марта где-то в 11 часов мы собрались и пошли (собирать тела, — ред.). Сначала нас там было немного. И ничего сразу не было видно, потом я увидел первого парня, у него нога была оторвана. Раньше такого не видел, разве что в фильмах. Потом собралось много зевак. Кто-то помогал, кто-то просто фотографировал, кто-то увидел, обрыгался и стоит, приходилось кричать на людей, чтобы не стояли просто так.

Один парень был, я думал, что он живой. Мы, когда в глубину парка вошли, он там сидит, нога перетянута, видно, в артерию попали, и он оперся о дерево. Смотрю, как-то долго не моргает. Подхожу — а он уже все. Мы ведь еще боялись сначала, потому что думали, что тела заминированы, что сейчас поднимем тело, а оно сразу и взорвется.

Все найденные документы отдавали Андрею Бакуну. Звонили родственникам погибших сообщить о смерти, кто-то не верил, кричал в телефон: “В смысле? Что ты, сепаратист, мне п***ишь, не может быть такого!»

«У меня отец сибиряк, нефтяник, на здоровье никогда не жаловался. Когда там людей носили, он взял на себя командный процесс, а когда вернулись домой, совсем замолк, что-то сидел и курил только.

На следующее утро слышу, что-то он начинает кричать. И прямо у кровати упал. Лицо свело, руки и ноги свело, будто судорогой. Оказалось, что это инсульт, правая сторона пострадала. Он сам испугался. Ночью у него, должно быть, кипело все внутри, переваривал.

Сейчас он пытается быть полезным, носит что-то, его коробит, что не может сам нормально ходить. Думает, что он теперь обуза. До войны отец таксировал немного. Машина для него была, как отрада, что-то поковыряться, покрутить. А теперь не может садиться за руль. Стараюсь его куда-то вывозить, он любит рыбалку».

Отпевание и предсмертная записка

В общей сложности, по словам местных жителей, было собрано и похоронено 25 тел терробороновцев. Каждого погибшего перед захоронением сфотографировали, чтобы потом можно было легче найти родственников.

Захоронение состоялось 2 марта на городском кладбище Херсона, на следующий день после боя в Сиреневом парке. Молился за павших и отпевал их на месте священник ПЦУ Сергей Чудинович. Он известен в городе своей социальной активностью и проукраинской позицией, из-за которой позже попал в тюрьму к российским военным и подвергся пыткам.

Сергей Чудинович не похож своим поведением на классический образ мирного и мудрого священника. Он резок и прямолинеен, постоянно ругает местных верующих, которые рвутся вне очереди зарядить телефоны или получить какую-то помощь, да и вообще на словах очень критичен ко всему происходящему вокруг.

«Утром 2 марта мне позвонил бывший мэр Николаенко (бывший мэр Херсона. — ред.). Он был рядовым солдатом в терробороне и сказал, что где-то в 11 часов привезут тела, их нужно похоронить.

Я вошел в дом, подумал, помолился. Написал жене предсмертную записку, сказал, где меня похоронить, если что, отдал ключи и распоряжения администратору, чтобы процесс (в церкви, — ред.) работал».

Храм Покрова Пресвятой Богородицы, которым занимается Чудинович, расположен в микрорайоне Корабел, или как его еще называют, «Остров». Он один из ближайших к позициям российских военных, и его одним из первых начали обстреливать после освобождения города. Разговор со священником прерывает очередной обстрел, и мы завершаем его, лежа на полу в доме Чудиновича и укрываясь от возможных прилетов. Когда немного стихает, продолжаем разговор о событиях 1 марта.

«Приезжаю на кладбище, БТР сожженный стоит. Хозяйственный мужичок прошел с велосипедом, тащил что-то с этого БТРа. Дождались директора, могильщиков.

Там в секторе был вырыт ряд могил, в 800 метрах от трассы на Чернобаевку, на аэропорт. Было стремновато, конечно, — открытая местность. Подъехал микроавтобус, выложили пакеты с телами. Клали их по очереди в могилы, а я читал молитвы.

Для организации похорон создали специальный чат, в него допускали родственников погибших, чтобы они могли найти своих. Потом мне через него пересылали фотографии терробороновцев, а я в церкви за них молился».