В августе 2020 года Люблинский суд вынес приговор по делу об экстремистском сообществе участникам «Нового величия». По мнению суда, экстремизмом было распространение листовок с призывом к бойкоту президентских выборов 2018 года, политические обсуждения в телеграм-чатах и на личных встречах и походы на митинги. Четверо фигурантов находились под арестом в СИЗО, еще четверо — под домашним арестом, включая двух девушек — Анну Павликову и Марию Дубовик. Один из фигурантов, Сергей Гаврилов, осенью 2019 года сбежал из-под домашнего ареста и получил политическое убежище в Украине. В итоге семеро оставшихся фигурантов были признаны виновными в организации экстремистского сообщества: четверо из них получили условные сроки, еще трое — реальные. Руслан Костыленков, Петр Карамзин и Вячеслав Крюков были приговорены к семи, шести с половиной и шести годам соответственно, позже Мосгорсуд на несколько месяцев снизил наказание Костыленкову и Карамзину. Спустя несколько месяцев к шести годам колонии приговорили и Павла Ребровского, сначала признавшего вину, но впоследствии отказавшегося от этого и своих показаний.
14 октября на свободу вышел Вячеслав Крюков — 24-летний фигурант дела «Нового величия», осужденный на 6 лет колонии общего режима. Молодого человека арестовали, когда ему было 19 лет, и за то время, что он находился под стражей, его отчислили из московского вуза и пытали «ласточкой» после того, как он вместе с другим фигурантом Русланом Костыленковым вскрыли себе вены в зале суда. «Новая газета. Европа» поговорила с Крюковым и узнала у него о новых ограничениях, наложенных после освобождения, и первых днях на свободе.
В 2020 году тебя приговорили к 6 годам колонии, еще двоих фигурантов — к 6,5 годам и к семи. Как ты отреагировал на такое наказание?
До вынесения приговора все ожидали, что он будет довольно мягким, так как все понимали, что наше дело — чушь. Но после того, как мне запросили 6 лет реального срока, уже было мало надежд, что дадут что-то другое. Готовились к худшему и конечно, надеялись, что может всё-таки дадут условно или скинут пару лет, чтобы можно было выйти по отсиженному с СИЗО (день в СИЗО считается за полтора дня в колонии общего режима — прим. «Новая. Европа»). Но увы. Это было очень печально. Мои сокамерники, конечно, сочувствовали и были в шоке.
На одном из заседаний вы вместе с Русланом Костыленковым вскрыли вены в знак протеста против решения о переносе слушаний. Можешь рассказать, почему ты решил поучаствовать в этой акции?
Я не хочу говорить об этом.
После апелляции тебя отправили в колонию. Как там был устроен твой быт?
20 марта 2021 года я приехал в ИК-12, располагающееся возле города Каменск-Шахтинский Ростовской области. Там я попал на «карантин», как и полагается всем вновь прибывшим. От слова «карантин» тут только одно название, по факту это изолированный от остальных бараков колонии, отряд. Никуда нельзя выйти, утром поднимают и до ночи держат на ногах. Можно только садиться, сидящих мест на всех не хватает — и так в течение 20 дней. И перед последним днём меня вывели на комиссию и закрыли на 15 суток в ШИЗО. Там поначалу было даже лучше, чем в карантине, отличие лишь в бытовых условиях, которых в штрафном изоляторе вообще нет, по сравнению с камерой СИЗО, и кровати с 6 утра и до 10 вечера находятся в пристёгнутом состоянии. Тогда было очень холодно, к этому времени планово отключили отопление и через 15 суток, когда я поднялся в лагерь, ещё несколько дней давала о себе знать отмороженная спина.
Вячеслав Крюков. Фото: Twitter
А за что тебя посадили в ШИЗО?
Ни за что. Просто потому, что я проходил по экстремистской статье. Через 2 недели после первого раза меня опять закрыли в ШИЗО на 15 суток. И так ещё две «пятнашки» подряд. В тот раз сидеть было тяжелее. В ШИЗО, как правило, ты находишься не один, может быть ещё как минимум один-два человека. Везёт, если это нормальные ребята, но в основном в ШИЗО попадают настоящие преступники. Сидеть с ними бывает невыносимо и тяжело для психики. Сложно было и с едой, потому что там 3 раза в день приносят баланду и всегда, кроме утренней каши, она вперемешку с мясом, а я с детства и по сей день являюсь вегетарианцем, поэтому кроме хлеба я почти ничего не ел.
Выглядел я после этой третьей «пятнашки», как мне говорили, как «узник Освенцима».
После ШИЗО меня «подняли» в лагерь, я пошёл на «швейку» и проработал там несколько месяцев. Администрация от меня отстала. Позже администрация сменилась на более адекватную. А ещё через пару месяцев нас перевезли в ИК-10 в самом Ростове. Это произошло 24 февраля: колония была приграничной, так что эвакуировали нас очень быстро, меньше чем за сутки.
Были ли еще какие-то трудности в колонии?
Меня расстраивало то, что после получения нами сроков мы лишились практически всякой поддержки. Когда я находился в СИЗО в Москве, я чувствовал себя намного защищеннее. Я всегда мог положиться на разных проверяющих — и со стороны ОНК, и московской прокуратуры, и вышестоящего управления ФСИН, и даже со стороны начальства московской тюрьмы. По моему делу тогда был ажиотаж и это привлекало и усиливало внимание: не только обычные люди, но и общественные комиссии, и должностные лица относились с сочувствием и пониманием. Когда я прибыл в колонию, я чувствовал себя выброшенным на помойку. Я и другие осуждённые по моему делу были лишь актуальной для своего времени картинкой. Когда же выставка закончилась, ажиотаж вокруг утих, нас просто сняли и выкинули. Мы исчезли для всех, хотя продолжали существовать.
Поддержать независимую журналистику
И как ты справлялся с этим?
Последние полтора года я был предоставлен лишь самому себе и сам справлялся со всеми трудностями. Кроме родных, я больше никому не был нужен. Из поддержки со стороны были только письма неравнодушных людей, читавших о моём деле. Но что могут сделать письма? Как они могут спасти от различного возможного беспредела и беззакония? Так что поддержки ровным счётом не было никакой. Благо всё обошлось, и я прошёл этот путь.
Лагерная атмосфера неестественна, это бесконечные игры «блатных и нищих», администрации. Не играть ты не можешь, это образ жизни и существования
каждого человека, не важно в какую форму он одет, в лагере. Мне чужды все игры, это не моё. Я старался от всего держаться подальше и, несмотря ни на что, жить своей жизнью. Да и само время в тюрьме, лагере кажется, что идёт совершенно по-другому. Всё очень медленно, живешь от утренней до вечерней проверки. Каждый день даётся тяжело, надо преодолевать себя. Все четыре с половиной года я жил лишь одной мыслью — об освобождении.
Как к тебе относились другие заключенные?
Удивлялись, узнавая, за что я получил 6 лет. Были в шоке. А так ничего особенного.
Когда ты был в колонии, к вам приезжал Евгений Пригожин?
Я не хотел бы об этом говорить.
Что ты почувствовал, когда вышел из колонии?
Где-то за несколько дней до освобождения появляется прилив сил, эйфория, становится плевать на всё происходящее. Я просто не мог в это поверить. Последние несколько дней я спал по 2-3 часа в сутки, потому что сложно спать, когда так учащённо бьется сердце. Но почему-то за день перед освобождением вся эйфория пропадает, наступает страх, тревога о том, что же делать дальше. Мне было очень страшно и жаль потраченного времени. Когда я вышел за ворота, всё равно не понял ничего. Я смог наконец что-то почувствовать, как только сел в машину, и уже не смог сдержать слёзы. Самое главное произошло — я вышел на свободу, я жив и живы мои родные. Для меня это большая победа, всё остальное — пустяки.
Установили ли тебе какое-то дополнительное наказание после того, как ты освободился?
За месяц до освобождения без моего участия прошёл суд по административному надзору, по моей статье при освобождении его обычно всегда запрашивают. Я не сомневался, что его дадут, но меня даже не пригласили на суд. При надзоре правила поведения, как при условном сроке: не покидать пределы муниципалитета, с 10 вечера и до 6 утра быть дома, не посещать места проведения массовых мероприятий и прочее. И такой надзор мне дали на 8 лет. Так что
сейчас год будет действовать «ограничение свободы», а после этого, в течение 8 лет, будет действовать административный надзор. Помимо всего этого, ещё в 2019 году меня и других фигурантов дела внесли в список Росфинмониторинга, а это куча экономических ограничений и запретов.
Ты оказался в СИЗО, когда тебе было 19 лет. Чувствуешь ли ты, что изменился за время уголовного дела?
Это был долгий и тяжелый путь. Прошло 4 года и 7 месяцев с момента моего ареста, мне многому пришлось научиться заново. Я прошёл довольно суровую и серьёзную школу, но в тоже время, как мне говорили, остался нормальным человеком, не испортился в тех условиях, остался самим собой. Никому не желаю испытать ничего подобного. Потраченное впустую время и нервы близких — вот чего жалко больше всего. Да, могло быть и хуже, но сложно себя этим успокаивать.
Ты учился в Российском университете правосудия (РГУП) в Москве, но после возбуждения уголовного дела тебя отчислили. Планируешь ли ты вернуться туда или поступить в другой вуз?
Я не хочу об этом говорить. Просто не хочу.
Чем ты планируешь заниматься после освобождения?
На сегодняшний момент я не знаю, как жить дальше и чем заниматься. Я психологически отдыхаю и прихожу в себя. До сих пор не верится, что я на свободе. Самое главное произошло, всё остальное преодолимо, хоть и планов на будущее нет вообще никаких. Буду восстанавливаться и наслаждаться жизнью. Главное, что я здесь, а не там.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».