Новый лидер

Публичная биография Горбачева начинается с марта 1985 года, когда было объявлено о его назначении председателем комиссии по организации похорон скончавшегося генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии и председателя Президиума Верховного совета СССР Константина Черненко. Это означало, что Горбачев станет следующим Генеральным секретарем, по существу — главой исполнительной власти в СССР. Выбор преемника производился Политбюро ЦК, в которое входило в разные годы 10-15 человек; другие члены собраний, которым право назначения нового лидера полагалось по Конституции, просто ставились в известность о сделанном выборе и формально штамповали решение. Судя по тому, что Горбачёв не получил сразу второй, символический пост, председателя Президиума ВС, выбор сопровождался торгом разных фракций внутри Политбюро.

Горбачев стал не просто новым лидером страны — он был представителем нового поколения, которое было почти на двадцать лет младше предыдущего. Три последних лидера СССР, умершие в 1982, 1984 и 1985 годах, и большинство их коллег по Политбюро, были тридцатилетними-сорокалетними восходящими звёздами при стареющем Сталине. Именно они в 1964 году сместили со своего поста Никиту Хрущева, самого младшего из сталинских олигархов, и, как целое поколение, умерли на своих постах в 1976-1985 годах. Горбачев вызывал удивление, восхищение, восторг просто фактом своего появления — после привычного, в течение многих лет, вида шамкающих, усталых стариков.

Новое лицо радовало не только внешним контрастом. В начале 1980-х проблемы плановой экономики стали заметны невооружённым глазом — прежде всего, в виде дефицита, все более острого, потребительских товаров и продуктов питания. В СССР качество жизни граждан никогда не было центральным, доминирующим приоритетом, но в 1980-е уровень жизни и доступность товаров снижались. Снижение было плавным, так что не вызывало до поры открытых протестов, но уже в середине 1980-х можно было увидеть очереди за основными продуктами питания в Москве, а в других городах, даже столицах союзных республик, их временами просто не было. При этом никакие реформы не проводились. Не только реформы, затрагивающие основы плановой экономики, но даже и такие реформы, которые этих основ не затрагивали. Требовалось, и все более настоятельно, существенное сокращение военных расходов, которые не были оправданы ни внешними угрозами, ни, что более важно, экономическими возможностями. К середине 1980-х СССР тратил на связанные с обороной расходы почти 40% бюджета, что соответствует нормам военного времени. И это в отсутствие каких бы то ни было военных угроз! Требовалось сократить расходы на мирную внешнеполитическую деятельность… Однако даже не так важно, что именно требовалось сделать — все понимали, что так жить больше нельзя. И, наконец, страна получила лидера, с которым можно было надеяться на перемены.

Биография нового лидера внушала доверие коллегам по высшему руководству партии, а образ — интеллектуальной прослойке, максимально от этого высшего руководства удаленной. Михаил Горбачев родился 2 марта 1931 года в деревне Привольное Ставропольского края, в потомственной крестьянской семье. Оба его деда были репрессированы, но не погибли, а вернулись из ссылки и тюрьмы ещё тогда же, в 1930-е. Отец воевал, а одиннадцатилетний Миша пережил в селе пятимесячную немецкую оккупацию.

Детская биография как будто нарочно делала его самым типичным ребёнком — идеальным материалом для будущего советского политика. Он начал работать на тракторе ещё школьником и уже тогда отличился — в 19 лет получил орден. Поехал учиться в Москву, в МГУ — и стал, несмотря на отчётливый южно-русский говор, который он по необходимости усиливал на партийных мероприятиях, типичным московским интеллигентом. Там же он встретил студентку философского факультета Раису Титаренко и получил верного и надежного спутника на всю жизнь. За следующие двадцать лет он сделал партийную карьеру, неизменно продвигаясь вперёд и вверх, от нового дела к новому, от одного патрона к другому.

Новое мышление и другие реформы

Горбачев начал перемены в двух областях. Самым простым действием, немедленно принесшим политические дивиденды, была политика открытости по отношению к Западу, сразу встреченная с радостью в США и странах Европы. О международной политике Горбачева написаны тома, его встречи с Рейганом и Тэтчер бесконечно транслировались на весь мир, но реально идея разрядки лежала на поверхности. СССР в годы застоя сам загнал себя в ловушку автаркии; отсутствие международной торговли не позволяло развиваться — отставание от передовых экономических держав не просто перестало сокращаться, а начало расти. Это, в сущности, касалось не только экономики — в международной изоляции росло и культурное, и научное, и образовательное отставание, но экономическое было более заметным. Режим конфронтации, содержание огромной сухопутной армии и ещё более огромного ядерного арсенала поддерживалось только внутренней политикой — расходы на оборону и безопасность никак не соответствовали внешними угрозам и к 1980-м годам серьёзно угрожали существованию государства. В этой ситуации пойти на «разрядку», перестать угрожать миру было несложным выходом.

Очевидным следствием разрядки и отхода от конфронтации станет через три года выход из под советского влияния стран-сателлитов, государств Восточной Европы, в которых власть коммунистов держалась в значительной степени на советских штыках. Когда-то, после окончания Второй мировой, можно было представить, что страны Восточной Европы могут принести пользу в случае новой европейской войны. К середине 1980-х это было совершенно бессмысленно с военной точки зрения и дорого обходилось Советскому Союзу — и содержание армий, и субсидии правительствам. До сих пор принято обвинять Горбачева в том, что он ничего не потребовал от Запада за вывод советских войск из Восточной Европы — но что он мог потребовать за действие, которое было в жизненных интересах СССР? Наша страна и была главным бенефициаром этого вывода.

В том же 1985-ом году начались экономические реформы, включающие элементы перехода к рыночной экономике, упорядочивающие стимулы для производителей и потребителей и призванные повысить эффективность распределения ресурсов и производственных активов. Эти реформы были либо откровенно неправильными («ускорение», наращивание инвестиций в промышленности), либо неполными, непоследовательными и усиливающими противоречия плановой экономики вместо того, чтобы их снимать («кооперативы»). Либерализация международной торговли, от которой так сильно — и так незаметно — выиграла потом Россия в 1990-е и 2000-е, так при Горбачеве и не состоялась. Задним числом: открытие международной торговли, которую охотно поддержали бы нефтяники, газовики, металлурги и, конечно, все потребители — это неправильно пройденная развилка. Впрочем, это трудно представить без перехода к рыночным ценам, а это при Горбачеве так и не было сделано.

Оглядываясь назад, на неудачные попытки что-то поменять в экономической сфере, ограниченных жесткостью политической системы, видно, что постреволюционные сожаления о том, что экономические реформы не были проведены до утраты авторитарным режимом политического контроля, являются ровно тем же, чем были сожаления о непроведенных или недоведенных до конца реформах в преддверии Французской, Китайской и Первой русской революций. Каждая из этих реформ, возможно, могла быть слегка улучшена и проведена более последовательно, но никакая из них в одиночку не имела шансов поменять ход событий.

Пытаясь повысить подотчетность бюрократического аппарата, Горбачев и его соратники начали «гласность», политику плавной отмены сверхжесткой советской цензуры и репрессивного контроля над публичными высказываниями. Эти реформы опирались на куда более явно сформулированный общественный запрос, чем реформы экономические — граждане хотели читать не столько Набокова и Солженицына, сколько Чейза и Стаута, смотреть не столько Тарковского и Аскольдова, сколько «Челюсти» и «Звездные войны». Интеллигенция, миллионы людей, хотели читать дискуссии или, в отсутствие качественных дискуссий, материалы о новейшей истории, в первую очередь сталинских репрессиях. Неудивительно, что эти реформы шли куда быстрее экономических. Впрочем, тоже очень медленно — цензура была отменена только на шестой год реформ, а полноценное создание политических партий стало возможным только после коллапса советской системы при новой, послереволюционной власти.

В итоге самые важными действиями оказались не глубокие, а простые. Горбачёв отпустил политических заключенных, начиная с академика Сахарова, проведшего семь лет под домашним арестом. Он не успел отпустить правозащитника Анатолия Марченко, умершего в Чистопольской тюрьме за год до окончания срока, но дальше был последователен: даже один политзаключенный — позор для страны, и политзаключенных не осталось. Он не был добрым, мог действовать жёстко и решительно, вводя войска для подавления каких-то выступлений, или жестоко, уклоняясь от ответственности за их действия. Но больше запомнилась свобода — «перестройка» была весной для нашей страны.

Съезд народных депутатов

Как и во Французской и Русской революциях период, непосредственно предшествовавший краху государства, был заполнен попытками властей «расширить избирательную франшизу». Французский и российский монархи пытались перед революциями собрать представительные органы, которые могли бы дать согласие, от имени граждан, на повышение налогов. В советской России 1980-х согласие граждан на сокращение военных расходов или на переход в рыночной системе ценообразования, конечно, не требовалось. Требовалось политическое решение, которое в рамках сложившееся системы не могло быть принято лидером, пусть и реформаторски настроенным, единолично. Забегая вперед, надо сказать, что самые важные решения так и не были приняты ни в какой момент. Нереальные, неоправданные расходы на оборону и внутреннюю безопасность были приведены к норме только «по факту», в результате бюджетной катастрофы 1990-91 годов.

В СССР попытки чуть-чуть расширить круг тех, кто влиял на власть, делались в связи с необходимостью поддержки реформ. У Горбачева была, конечно, устойчивая поддержка в том, что касалось обычного, нереформаторского пребывания у власти. Но чтобы поддерживать серьёзные реформы, нужно было всё время расширять круг тех, к кому обращаешься. В 1987 году была собрана внеочередная партийная конференция, в 1989-м — избран, в основном на неконкурентной, контролируемой основе, представительный Съезд народных депутатов, в 1990-91-хх проведены выборы в субфедеральные органы власти. Как и в преддверии Французской и Русской революций, основной проблемой для властей было то, что контролируемые выборы не расширяли уровень поддержки, а неконтролируемые, свободные выборы приводили к утрате власти. Какой сенсацией стало поражение в 1987 году согласованной (и единственной) кандидатуры заведующей столовой, кажется, в МГУ! Каким потрясением было избрание Бориса Ельцина по общемосковскому округу в 1989-м! В итоге динамика создания новых выборных органов стала хорошей иллюстрацией к тезису о невозможности частичной демократизации из-за проблемы связывающих обязательств.

Важным скрепляющим элементом властной конструкции в СССР было отсутствие отдельной партийной иерархии в РСФСР, как тогда называлась нынешняя Россия в составе СССР. Соответственно, появление, на самом раннем этапе демократизации республиканских партийных органов стало шагом в сторону разрушения центральных структур. Их создание было инициировано партийными политиками националистически-консервативного толка, противниками реформ в остальном; только позже повестка «Россия — это отдельная страна» была перехвачена либеральными и реформаторскими политиками. После проведения полусвободных, в условиях цензуры и официального контроля со стороны единственной политической партии, выборов парламента в марте 1990 года, избрания Бориса Ельцина его председателем, именно вокруг субфедерального правительства РСФСР стало формироваться ядро оппозиции центральному правительству. Мог ли Горбачев противостоять центробежным силам? Во всяком случае, он до последнего пытался и никак не преуспел.

Период поражений

В СССР не было системы разделения властей. Исполнительная власть выполняла, помимо собственных функций, функции законодательной и контролировала судебную. Специалистам по сравнительному анализу конституций это хорошо известно: в СССР была конституция, но не было конституционного надзора. Горбачевская демократизация с самого начала, задолго до произнесения таких слов, двигалась в сторону выделения законодательной власти в отдельную ветвь. К 1989 году она была «отдельной» лишь в части представительства, но это уже было революционным изменением по сравнению с предыдущими десятилетиями. Разница между Съездом народных депутатов и советскими «парламентами» была очень значительной — присутствие на телеэкране позволяло даже маргинальным депутатам влиять на повестку дня в стране. Сейчас в это трудно поверить, но неподцензурные политические выступления в прямом эфире появились в СССР до отмены цензуры на телевидении и центральных газетах.

Конечно, множество мировых лидеров делало это «де-юре». Быть главой исполнительной власти и числиться парламентским лидером — запросто. Тот же Путин, в 2008-12 годах, оставшись де-факто главой исполнительной власти, одновременно был лидером партии, имеющей парламентское большинство. Однако трудно припомнить хоть один эпизод в истории, когда кто-то мог совмещать эти два вида деятельности — ведение заседаний парламента и руководство исполнительной властью — не номинально, а реально. В британском парламенте и в парламентах бывших британских колоний премьер, глава исполнительной власти, часто является членом парламента и его (или её) политика опирается на парламентские коалиции, иногда довольно неустойчивые. В Британии премьеру приходится часто, чуть ли не каждую неделю, участвовать в парламентской дискуссии. Но вести изо дня в день заседания парламента? Это какое сверхчеловеческое, невозможное задание.

Нет ничего удивительного в том, что за те полтора года Горбачёв из солнечного, популярного, брызжущего энергия деятеля превратился в мрачного, ничего не слышащего, уставшего человека. Удивительно, что это было не очевидно тогда: так не бывает, просто невозможно быть спикером и президентом одновременно. Это, очевидно, сказывалось на популярности — вовсе не случайно спикеры парламентов практически никогда не являются популярными на национальном уровне как лидеры. Чтобы управлять хоть чуть-чуть свободным парламентом, нужно идти на компромиссы и заключать сделки — плохой рецепт для завоевания репутации сильного лидера. Но вот какой фантастической, запредельной самооценкой нужно обладать, чтобы подумать, что можно было с этой ролью справиться?

У меня есть этому объяснение. Ум, «интеллектуализм» — редкость для политиков во второй половине ХХ века. Все политические лидеры обладают мощными аналитическими способностями, но эти способности — локальные, сиюминутные. Пропускать через себя огромный поток информации, дифференцировать её по важности, помнить мелкие нюансы того, что приоритетно — без этого невозможно руководить страной. Но вот требование видеть и общую картину, и понимать детали механизма — это редкость. Как раз аналитические, интеллектуальные способности Горбачёва оказались ловушкой. Лидеры больше него опирающиеся на интуицию, специалисты по человеческим чувствам — и Сталин, и Хрущёв, и Ельцин, и Путин — ни в какой момент не были озабочены тем, чтобы понимать, аналитически просчитывать ситуацию. Как правило, они довольствуются простейшими универсальными схемами: «свои/чужие» в кадровой политике, «мы/они» в международных отношениях, «интересы страны=производство стали» в экономической сфере. У Ельцина, конечно, были другие универсальные схемы — другие, чем у Хрущёва или у Путина, но не менее простые и не менее универсальные.

А Горбачев не довольствовался этими простыми схемами — он всегда пытался понять механизм, узнать подробную общую теорию, разобраться в том, как действительно устроено общество. Я один раз общался с Горбачёвым, которому было уже за семьдесят, но его желание понять — речь шла об экономике России «сегодня» — было поразительным. Большинство выдающихся людей, с которыми я разговаривал, куда меньше были заинтересованы в понимании чего-то, куда больше — в объяснении чего-то желающим слушать.

По меркам советской партийной элиты, у него был просто уникально мощный интеллект. К концу 1970-х высшее руководство состояло не просто из очень пожилых людей — практически все без исключения были людьми среднего интеллекта. Суслов мог числиться «главным идеологом», а Громыко — специалистом по внешней политике, но ни тот, ни другой не оставили ни слова, ни строчки — ни своей, ни в воспоминаниях современников, которые заставили бы подозревать что-то выше средних знаний и средних аналитических способностей. Инстинкты политического выживания, «чутьё», «связь с корнями», умение налаживать горизонтальные и вертикальные аппаратные связи были их основной силой. А у Горбачёва было и другое.

Получается, что то ощущение новизны, чужеродности привычному партийному окружению, которое так всех радовало в 1985-ом, что в России, что за границей — это ощущение было правильным. Он был в руководстве страны настоящим инопланетянином. Мы представляем себе Гамлета бледным, тонким, грустным, почти призрачным. Русский Гамлет, Чацкий, хрупок и беспокоен по сравнению с толстым, неподвижным, спокойным Фамусовым. Упитанный, круглолицый, румяный Горбачёв — внешняя противоположность Гамлета, но это было обманчиво. Как раз Горбачев — Гамлет российской политики ХХ века — такой же умный, тонко чувствующий, постоянно ищущий ответы на сложные вопросы. И такой же непригодный для практических задач, стоящих перед лидером страны на пороге последнего кризиса.

Развилки Горбачева

Оглядываясь назад, кажется, что существует огромное количество развилок — мест в котором если бы историческая личность приняла правильное решение, история пошла бы по-другому. За шесть лет пребывания Горбачева во главе СССР произошло столько событий, что можно найти десятки развилок и написать монографию про каждую из них. Вот эти несколько мне кажутся важнейшими. И я не зря вспоминал другие революции — каждый раз, когда смотришь на то, что Горбачёв не сделал, механика такая: чтобы выбрать другой путь, надо отказаться, хотя бы частично, от власти. Как Николай II — можно дать конституцию, но если это настоящая конституция, её нельзя будет забрать обратно. Как Николай II никогда не отдал ничего, что не мог забрать обратно, так и Горбачев не решился пойти на реформы, которые ослабляли бы его собственный контроль.

Пример одной принципиальной реформы, которая могла бы, теоретически, сохранить СССР — это выход части республик-«колоний», прежде всего балтийских стран, из состава большой страны. Если бы им дали возможность спокойно выйти, остальные могли бы остаться. Развилка Горбачева была — как задать вопрос на референдуме 1990-го года о сохранении СССР. Если бы вопрос стоял — «Вы хотите, чтобы ваша республика входила в состав СССР?», балтийские республики и Грузия были бы наверняка потеряны, но ответ большинства в других дал бы легитимность попыткам сохранить союз. А выбрал был оборонительный, «надёжный» вариант «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?». 75% процентов ответило «за», и что это означает? Какую легитимность это даёт?

Впрочем, возможно, всё уперлось бы и тогда в украинский вопрос. Как бы ответили на вопрос о независимости в Украине в 1989 году? «Мина замедленного действия», заложенная Сталиным, включение в состав Украины областей, завоеванных у Польши и Венгрии по итогам Второй мировой войны, делала проблему очень острой. Украина без этих областей обладала бы устойчивым доминирующим ядром русскоязычного населения, что резко снизило бы центробежную силу между Киевом и Москвой в конце 1980-х.

Другая развилка, непринятое решение Горбачева — это отказ от участия в прямых выборах президента СССР. В 1987 году он выиграл бы выборы у кого угодно, но тогда не было ещё очевидно, что для того, чтобы продолжать реформы, реально подрывающие интересы элиты — прежде всего ВПК, директорского корпуса, председателей колхозов — нужна поддержка граждан. А начиная с 1989-го уже было поздно — Горбачёв боялся проиграть Ельцину.

Современная историография — в частности, биография Горбачёва, написанная Уильямом Таубманом — придаёт большое значение борьбе Горбачёва с его ровесником Ельцином. Это историческая аберрация. Подъём Ельцина — это результат провала Горбачёва, провала как лидера страны и провала как политического игрока. Что, заметим, не одно и то же: можно быть отличным политическим игроком, демонстрируя чудеса долголетия у власти, при этом плохим лидером. Югославский вождь Милошевич пожертвовал страной, чтобы удержаться у власти ещё десять лет и ушёл только тогда, когда от страны почти ничего не осталось. Таких деятелей немало — Стресснер, Кастро, Мугабе, Ким Чен Ир сохраняли власть в течение десятилетий, пока их страны приходили в упадок. Горбачёв провалился по обоим критериям — и как лидер, и как игрок. Но не из-за Ельцина. К 1990-му году, началу решающего восхождения Ельцина, политическая биография Горбачёва фактически уже закончилась. Тогда, в 1990 году, мы этого не знали. Однако сейчас-то знаем, что катастрофический спад в экономике уже начался и нет никаких реалистичных сценариев, при которых Горбачёв мог бы удержать власть.

Жизнь после политической смерти

19 августа 1991 года группа министров и военных — в сущности, все руководство СССР, кроме Горбачёва — объявило об отстранении его от власти, сопроводив это вводом танков в Москву. Смысл состоял в отмене курса реформ — у путчистов не было осмысленной программы и они даже толком не могли сформулировать, что именно хотели бы отменить. Всё новое. И манифест, и лица представителей этой группы были противоположны тому, о чём мечтали активные граждане по всей стране. Говорили ли эти деятели от имени «большинства» или нет, осталось неизвестным — скорее, по результатам будущих референдумов и выборов, не говорили. Но своим выступлением, которое продолжалось три дня, они поставили точку в истории СССР. Многотысячные толпы на улицах Москвы убедили военных в том, что поддерживать надо новое правительство Ельцина, которое претендовало на власть только в границах России, а не всего СССР. Другие республики поспешили сделать себя отдельными странами. Последующие несколько месяцев было просто оформлением новой реальности.

Горбачев был освобожден из трехдневного заключения на даче в Форосе и привезён в Москву, но власть ему никто не вернул. Те из его соратников, с которыми он не расстался по ходу многочисленных компромиссов предыдущих лет, сидели в тюрьме. Впрочем, вряд ли он хотел общаться с теми, кто его предал. Ещё три месяца он числился президентом СССР, но никакого СССР после провала путча уже не было. В декабре 1991 года парламент России оформил, практически единогласно, договор о прекращении СССР и полномочия Горбачева прекратились вместе с ним. К этому моменту не только должность президента не играла никакой роли, популярность Горбачёва упала так, что невозможно было представить какое-то продолжение политической карьеры.

Горбачеву было всего 60 лет, когда он навсегда расстался с властью — небольшой, для политика, возраст. Через пять лет, в 1996-ом году, он предпринял странную, удивительную, мужественную попытку избраться в президенты России, конкурируя со своим ровесником, президентом Ельциным и более молодыми конкурентами. Он набрал 0,51% голосов, заняв позорное седьмое место. Что им двигало? Бесконечная вера в себя, без которой не становятся лидерами? Желание убедить людей в том, в чём он не мог убедить их раньше, когда у него был монопольный доступ к телевидению и печати? Так или иначе, у него не было проблем с новыми властями, как бывали у иных бывших президентов по всему миру. Он не был под домашним арестом, а это лучшее, что случалось с бывшими лидерами Российской империи и СССР за всю тысячелетнюю историю. Он не интересовал ни Ельцина, ни Путина потому что был бесконечно непопулярен.

У него были верные друзья и в отставке. Весь мир сочувствовал ему, когда умерла Раиса Максимовна, верный спутник на протяжении полувека. Он много лет поддерживал «Новую газету» и в Нобелевской премии Дмитрия Муратова есть, наверное, и его вклад. Он организовывал семинары в Горбачев-фонде и сам вёл круглые столы. У меня связан с этим смешной эпизод: когда я начал говорить на таком круглом столе, я вдруг услышал негромкий храп. Обернулся — Михаил Сергеевич вовсе не спал — он изображал, что спит, чтобы показать как скучно я выступаю. Что ж, приятно было, когда тебя воспринимает так всерьёз человек, который возглавил страну, когда ты был в пятом классе. Помнится, учительница биологии, седая, скучная, прикрыла дверь и вместо урока включила телевизор — встречу Горбачёва с Рейганом в Женеве. Что мы там могли понять, пятиклассники, но было здорово.