— Я понимаю, что глупо спрашивать армянина, как он оказался в Ереване, но ситуация нестандартная. Почему вы уехали?

— Просто понял, что уже не могу делать своё дело без риска. После 24 февраля мне стало некомфортно в Москве. Это жутко звучит, потому что Москва всегда была для меня самым приятным городом мира.

— Я во всех анкетах пишу: «Эмигрировал в связи с невозможностью осуществлять профессиональную деятельность».

— Та же фигня. У меня и в довоенном сольнике был политический блок, а новая программа почти целиком политическая. Я выступал с ней уже во время войны, это, может быть, вообще первый материал на военную тему в независимом русском стендапе. Другое дело, насколько такое сейчас возможно в России. Уже в марте было понятно, что нет. Не думаю, что если б я остался, у меня бы легко проходили концерты, мне давали бы ДК и большие залы. Перед глазами пример Руслана Белого, которому отменяют выступления за его позицию, пример десятков независимых музыкантов. В наш стендап-клуб приходили ребята с камерами, похожие на эшников, и снимали выступления. Обстановка была очень нервная.

— Были какие-то угрозы, травля?

— Нет, ничего такого. Был звонок моему концертному директору с номеров, которые, видимо, закупали оптом. Всем с них звонили, менялись только последние цифры. Какой-то парень позвонил и сказал что-то типа «ждём Гарика на выступлении в Киеве, когда мы победим!» И это был явно не украинец. А прямых угроз не было. Даже в личку не особо много писали, потому что я подготовил свою аудиторию. Все понимали, что от меня стоит ожидать именно этого, что я противник режима. Последние лет десять я ходил на всевозможные митинги и писал об этом в своих аккаунтах. За Навального, за Голунова, а в поддержку Сафронова мы даже концерт давали. Это началось, еще когда я жил в Саратове, а там сложнее быть политически активным, чем в Москве. Город небольшой, выходить на протесты реально страшно. В Москве, хоть и винтят жестко, но по крайней мере понимаешь, что придешь не один, будут люди. А в Саратове маленький ты — и огромный отряд Росгвардии. Как будто против всего мира выходишь.

— Сейчас всех приличных людей мучает чувство вины, даже если они ничего плохого не сделали. Потому что действительно: как мы допустили такой кошмар? Думаете об этом?

— У меня совесть относительно чиста. Не было случая, чтобы я умолчал о чем-то важном из страха или желания получить деньги за свое молчание.

— Да ладно, умалчивал даже Ургант. Мы же понимаем, что ему не нравилось то, что происходит в стране. И он высказывался об этом, но очень завуалировано. Как будто фигу держал в кармане. Открыто не говорил ничего.

— Так открыто было нельзя!

— На самом деле можно, просто работу потеряешь.

— Нет, даже на таких условиях невозможно. Это я вам говорю как человек, который написал целый ряд текстов для «Вечернего Урганта». Ургант в рамках того, что ему позволяли, делал даже больше, чем мог. Я горжусь, что там работал.

— Вы отвечали за новости?

— Да, в том числе. И был прямо заметен контраст. В сетке перед Ургантом как раз идут новости, официозные, не такие, как наши. А после этого мы. И так получалось, что аудитория Первого канала, зомбопередач типа «Время покажет» смотрела нашу программу, где звучали вещи, о которых не принято говорить в эфире. Было много отзывов: спасибо, что не молчите, вы единственные с телевидения, кто что-то обсуждает, хоть как-то поднимает проблемы. У нас было много полезных эфиров, после которых что-то менялось, был резонанс. То есть, полезная передача. «Вечерний Ургант» — единственное, что можно было смотреть на телевидении до 24 февраля.

— Эмиграция огромна, и все, естественно, говорят, что уехали, потому что против Путина и войны, но это не совсем так. Процент активистов и людей, которые что-то делали в России, очень мал. Может быть, 1%. Огромное количество уехало потому, что стало труднее зарабатывать, более агрессивная атмосфера. Представьте: вы отдыхаете в уличном кафе, пьете пиво, расслабляетесь, а рядом режут человека. Вам это, конечно, не нравится. Отдыхать помешали! И вы пересаживаетесь в другое кафе.

— Почему вам кажется, что если айтишники, которых большинство среди русской эмиграции в Ереване, не так явно выражают свою позицию, как уличные активисты, то все они эгоисты и приспособленцы? Это вообще не так. Я не считаю, что люди променяли хорошие условия у себя на родине и уехали в чужую страну просто из-за того, что им стало чуть-чуть некомфортно. Конечно, они против Путина. Умные, прогрессивные ребята, будущее страны. И вот они массово уезжают. Кто они, путинисты, что ли?

— Не ожидал, что вы так вступитесь за айтишников. Но если айтишники молодцы, а отъезд — это форма борьбы с режимом, тогда все честные люди должны уехать.

— Никто ничего не должен. Достаточно не делать подлостей, а дальше каждый решает сам. У многих хороших людей нет возможности покинуть Россию. Нет денег, пожилые родители, кто-то просто боится оказаться в чужой стране. У меня язык не повернется их обвинять. А тем более призывать уехать.

— Я думаю, что этим людям поддержка нужна больше, чем нам.

— Мне точно была нужна. Последние недели перед отъездом я жил с какой-то внутренней пустотой, ошарашенный, не понимая, что делать. В первый же день мы вышли на улицу, тогда еще выходило довольно много людей. А потом я ходил почти каждый день, искал, где сегодня собираются. Но приходил — и иногда просто никого не было, а иногда опаздывал минут на пятнадцать, и уже всех разогнали.

Мой последний митинг был 6 марта в воскресенье. Я шёл и думал: «А зачем я вообще иду, если ничего не меняется?»

Либо попасть в автозак, но чтобы это тоже было в статистике: мы против. Я думал — это мысль человека, который уже не знает, во что верить и на что надеяться — что если нас будет много, нас кто-нибудь сфотографирует, люди посмотрят и скажут: «Да, они на самом деле борются, они молодцы!» Но ничего похожего не было.

И вот когда я уже сидел в Армении, вышло видео Шварценеггера, где он говорит, что все, кто выходит на протесты, герои. У меня аж слеза потекла. Мне так нужна была эта поддержка! И я прямо такой: «О, спасибо, Арнольд, неожиданно!»

— Как думаете, с чем связаны гонения на стендап? Они начались еще в конце десятых. Поперечный, потом Долгополов, потом нападки на Белого, арест Мирзализаде, и понеслось. Сейчас комиков гнобят уже массово.

— Это всё из-за просмотров, из-за того, что аудитория резко выросла. Власти с некоторым опозданием поняли, что стендап — новый рэп. Никто не обращал на него внимания, пока не было миллионного трафика, пока Поперечный не собрал Ледовый, пока это не стало трендом. С топовыми комиками начали проводить беседы по воспитанию молодёжи, по гомофобным ценностям. Все это — формы запугивания. И депортация Идрака, и травля Арианы Лолаевой за то, что она нарушила какие-то патриархальные кавказские устои, и отмены Белого. В какой-то момент я сходил с ума от бессилия. Ты понимаешь, что всё решается по прямому указанию сверху, с этим невозможно бороться. Сидишь и думаешь: «Блин, я ничтожен, я вообще ничего не могу».

— В итоге у них всё получилось, русский независимый стендап фактически разгромлен — он почти весь тут, на Кавказе. Комики либо уехали, либо замолчали, перестали говорить то, что думают.

— Я так не считаю. Жив наш стендап-клуб №1, он переехал с Арбата на Трубную. Многие мои друзья там выступают: Леша Квашонкин, Дима Коваль, Кирилл Селегей, Вова Бухаров. Это, конечно, не центр оппозиционных взглядов, но масса комиков и до войны не шутили про политику, это не их профиль. Они просто поднимали настроение людям и продолжают заниматься этим сейчас.

— Ну да, профессия-то достаточно беззаботная. Сотни комиков продолжают шутить про отношения, про еду, про айфоны. И прекрасно себя чувствуют. Их даже невозможно обвинить в том, что они за Путина.

— Есть две миссии: миссия будоражить и миссия успокаивать, облегчать жизнь в тяжелые времена. Это важнейшее дело — развлекать людей, отвлекать их от проблем, помогать как-то все это перенести тем, кто загнался, кто в диком стрессе.

— А может, не надо их отвлекать? Может быть, сейчас и нужно быть в стрессе? Это ведь не проблемы на работе, не переживания из-за неудачной покупки кроссовок. Идет война, люди каждый день умирают.

— Тут кто как чувствует. На первые две недели после 24-го у меня стояли в графике концерты, и был большой вопрос — выступать или нет. Мы подумали и решили, что люди сейчас в нас нуждаются, им надо хоть как-то переключиться. Мы не имеем права сказать им: нет, сидите дома, сходите с ума, мы не будем вас развлекать. Я дал все концерты, которые были в конце февраля, но потом начал себя ощущать не в своей тарелке, мне становилось просто физически дурно, когда я выходил на сцену. Я понял, что не могу дать людям те эмоции, которые они хотят испытать.

— И что теперь?

— А теперь мы с вами сидим в первом в Армении стендап-клубе, который открылся примерно месяц назад. В Ереване и Тбилиси действует сообщество комиков Comigration. У Сани Долгополова четвертый месяц выходит новостная политическая передача «А что случилось?» У Идрака — «Не все так однозначно», о людях, одурманенных пропагандой. Я запускаю проект «Квартирник», где пытаюсь совместить музыку и комедию. Реанимировали легендарную программу «Порараз». Выходят новые концерты, жизнь продолжается.

— И как будто нет войны.

— Нет, именно в военных условиях. Обратите внимание на два объявления возле бара. Это афиши местного украинского фонда «Допомоги» и фонда «Этос». Идет постоянный сбор. Каждую субботу мы проводим здесь, в клубе «Ари», мероприятия для беженцев, они изучают армянский и английский. В Тбилиси делали большой благотворительный концерт на четверых: Ариана, Саша, Идрак и я. В Ереване делали благотворительный фестиваль. Понятно, что всего этого недостаточно, но мы делаем то, что можем.

— Можно было предотвратить войну?

— А это смотря, что считать точкой невозврата. Некоторые вообще говорят, что все решилось еще в 1993-м во время расстрела парламента. То есть через год после моего рождения. И получается, что я пришел в совершенно непрошибаемый мир, где все уже решено до меня. ОМОН уже натаскан разгонять нас, пропагандисты — зомбировать, Роскомнадзор — запрещать. Они выстроили систему, которую хрен прошибешь.

— Но кое-чего можно было не делать. Почти все комики, в том числе независимые и честные, работали на корпоративах у абсолютной мрази. У тех, кто уже тогда был вором и негодяем, а сейчас стал убийцей.

— Давайте представим, что комик отказывается идти на условный корпоратив «Газпрома». Как это в целом повлияет на картину скрепного государства?

— Может, и никак, но это называется обслуживать режим, быть клоуном у пидарасов, как написано у Пелевина.

— Спорно. Я знаю, что некоторым депутатам нравятся наши шутки над Путиным, они смеются. Получается, мы их обслуживаем, так, что ли? Есть в этом большая натяжка. Важно, что ты делаешь именно сейчас, как сейчас себя проявляешь.

Нет никаких сомнений, что артисты, которые находятся в черном списке и не могут давать концерты, много раз выступали на корпоративах за эти годы. И вряд ли перед ангелами. И Нойз наверняка играл. И даже, возможно, такие нонконформисты, как «Порнофильмы», играли. И что? Теперь Нойзу не выражать свою позицию, если он на корпоративе сыграл когда-то? Это же не проклятье, которое потом всю оставшуюся жизнь действует. То, что он сейчас делает в благотворительных турах, перекрывает всё это с лихвой.

Ситуация, когда все всех судят, точно ни к чему не приведет, только к склокам внутри оппозиции, которая и так кишит склоками и раздорами.

Ко мне ведь тоже легко докопаться. А, это тот Оганисян, который работал на Первом канале? Да он продался, он путинский пропагандист. И все, точка, это приговор. Никто не уточняет, что именно я делал на Первом канале. А каждая ситуация индивидуальна, и если уж разбираться, то до конца, а не вырывать из контекста какие-то скандальные факты.

— Были ситуации, когда вы отказывались от денег?

— Да, прямо перед отъездом. Меня попросили вести передачу про хип-хоп на рутубе, абсолютно нейтральную. Я специально спросил на старте: «Вы же понимаете, что мы с вами на разных позициях?» Мне сказали: «Чувак, это вообще неважно, шоу не про политику». Ну ок. Я думал, что сейчас снимусь в этой хип-хоповской нейтралке, заберу деньги и уеду. Пусть грязные деньги, но они мне были нужны. Прошёл собеседование, был пробный прогон, всем всё понравилось. А потом позвонили и говорят: «Можешь удалить в инстаграме три последних поста?» А три моих последних поста — это флаг Украины, видео, как я на митинге с Вовой Котляровым из «Порнофильмов» тусуюсь, и пост про выступление в Харькове. Выбор был такой: либо я беру большие деньги, но плюю сам себе в лицо, либо не прячусь, иду на принцип, но денег мне не дают. Я отказался и до сих пор доволен, правильно поступил.

— Финансовые потери в итоге большие?

— Да, ощутимые. Выступлений стало в разы меньше и, соответственно, денег. Но ведь я понимал, что так будет, знал, на что иду. И в конце концов, есть люди, которым гораздо хуже.

— Какая самая удачная шутка в стендапе за эти месяцы?

— Их много. Мне нравится долгополовская шутка про собак в Грузии, которые все время куда-то спешат, у них есть работа, а у людей нет, и люди ходят медленно, в размеренном темпе, а собаки на работу бегут.

Рекомендую посмотреть Нику Тарасевич, у неё есть крутой монолог про то, что россияне очень хорошие отзывчивые люди, но иногда переходят границы.

Моя шутка про Z хорошо зашла, я еще в Москве ее записал. Про то, что скоро все уроки в школе будут напоминать уроки английского: учимся произносить Z — язык за зубами.

— В новой программе есть шутка про Дмитрия Пескова, как вы с ним фотографировались на Никольской. Признайтесь честно — придумали?

— Чистая правда. Я не придумываю историй с нуля. Действительно, был такой случай. Смотрите, вот эта фотка. Это правда была Никольская, правда был чемпионат мира. Я подбежал к нему чисто инстинктивно, потому что все хотели с ним сфоткаться. Он попытался пошутить, сказал зачем-то, что я обрезанный. И как только он это сказал, я подумал: «Спасибо! Ты дал мне материал для стендапа!»

Улетая в Армению, я на всякий случай вычистил инстаграм, потому что мало ли что, легко попасть под закон о фейках или дискредитации. Но оставил фотки с Песковым во всех вариантах. Более того: выложил их буквой Z. Если бы на границе были вопросы, я бы их показал. Тогда точно бы пропустили.

— А ещё есть политическая шутка про детскую фотку на пляже. Тоже правда?

— Про то, что нельзя сниматься в плавках на фоне родины? Там вся шутка из того, что у меня есть фотография в Геленджике в плавках, она действительно есть. Как многие дети, я отдыхал в Краснодарском крае. То, что на меня завели уголовное дело за фотку, неправда, конечно. Это разгон. Но тут особо и придумывать ничего не надо. Родное государство очень помогает шутить. От таких шуток и смешно, и страшно одновременно. Это борьба со страхом, даже в каком-то смысле война. Нас пугают, а мы смеемся. Силы явно неравны, но посмотрим, еще не вечер.