— Объявлено о том, что канал «Дождь» возобновляет работу. Значит, мы снова увидим и услышим тебя в прежнем качестве?

— Да, мы уже получили европейскую вещательную лицензию. А само вещание начнется примерно через месяц, может быть, чуть больше. Это будет трансформация из локального «Дождя» в «Дождь» глобальный. Основная студия и экипаж будут в Риге, будет бюро в Амстердаме, бюро в Париже, команда в Тбилиси. Мне достался Амстердам.

— А сейчас ты где?

— В Лондоне. Посмотрел в конце февраля концерт Земфиры в Music Media Dome, это был последний концерт, который я видел в Москве. И на следующее утро улетел сюда снимать фильм про группу «Аквариум», у которой было запланировано выступление в легендарном клубе «Трубадур». Где-то на третий или четвёртый день моего пребывания здесь в московскую студию «Дождя» пришла полиция, и мы решили закрыть телеканал, потому что нормально работать, соблюдая закон о фейках, оказалось невозможно. Провели финальный эфир, и в одночасье, в одну ночь практически, все ведущие покинули страну. Мы уже были «иностранным агентом», нам светили дела по публикации фейков, и вся команда разъехалась.

— А потом?

— Потом был потрясающий концерт БГ в «Трубадуре». Крохотное помещение на сорок человек, Боря начинает петь Вертинского «Я не знаю, зачем и кому это нужно», и ты видишь, как люди постепенно осознают, какого масштаба катастрофа произошла.

— Ощущение, что теперь так будет всегда: сорок человек, Лондон…

— Борис говорит, что не видит для себя возможности выходить сейчас на сцену в России. Сам факт его появления на любых подмостках в России, появление его имени на афише автоматически означает, что он легитимизирует происходящее: «Если Гребенщиков здесь и продолжает играть, значит, всё нормально, можно не волноваться!». А волноваться нужно!

Пока мы разговаривали, он периодически получал сообщения: «Борис Борисович, подтверждаем, что вы можете сыграть туры, которые запланировали прошлой осенью. Всё будет нормально, мы согласовали ваше появление наверху, никто препятствовать не будет». Надо было видеть реакцию Бори: «Забавно… Во-первых, мне не нужно ничьё разрешение, чтобы выступать. А во-вторых, я в принципе не могу выйти там на сцену до тех пор, пока дела обстоят так, как они обстоят сейчас!»

Он принял для себя такое решение. А Шевчук, Кортнев и Арбенина решили остаться и по возможности выступать. Я не могу осуждать тех, кто оставил страну, и точно не могу осуждать тех, кто в ней остается: у каждого свой путь, свои обстоятельства, надо их учитывать, прежде чем выносить какое-то суждение. Если вникать в эти обстоятельства, а их, конечно, не афишируют, становится понятно их решение пока оставаться там. Но никто не вникает, все судят друг друга, бросают друг в друга камни. Меня это очень расстраивает.

— Что мы сделали не так, Миша? Гребенщиков, ты, я, все остальные… Почему не смогли удержать страну от беды?

— Я в страшном сне не мог представить, что мы окажемся вот в этом месте истории. Что моя страна инициирует полномасштабную войну, и разразится катастрофа, которую мир не видал со времён Второй мировой. Для меня это личная катастрофа, мне приходится расписаться в собственном поражении и похоронить все свои иллюзии и надежды как-то изменить страну, её культурное пространство.

Двадцать пять лет назад я думал: «Вот сейчас я наполню эфир настоящими песнями, приобщу молодёжь к крутой западной музыке, поставлю им «Океан Ельзи», «Brainstorm», «Zdob si Zdub», и откроются перед нами кладовые мировой культуры, и станем мы лучше, добрее и человечнее…» Но люди, которые сейчас методично и хладнокровно убивают в Украине женщин, детей и стариков, — это те же люди, которые зажигали на «МаксиДромах», тусили на полях фестиваля «Нашествие», влюблённо слушали альтернативу на радио ULTRA и «настоящий русский рок» по «Нашему радио», открывали для себя все эти замечательные новые имена. А в итоге все кончается поселком Буча.

— То есть шансов не было?

— Успех многих моих проектов доказывает, что расчёт был правильным, просто силы изначально неравные. Это битва, выиграть которую невозможно. Мы жили с иллюзиями того, что что-то значим и что-то меняем, но сложно что-то изменить, когда тебе противостоит вся государственная машина. Каждый раз, когда я выращивал на своём огороде какую-нибудь очередную «Чартову дюжину» или программу «Бикоз», государство делало десять, двадцать, сто ответных ходов. Устраивало чудовищные эстрадные премии, которые раздавало одним и тем же артистам, это сопровождалось бесконечными телевизионными пьянками под пошлый шансон, «Танцами со звёздами», «Домами-2» и прочим говном.

Как только телеканал «Дождь» поднимал голову, и к нему подключалось всё больше зрителей, нас вышибали из кабеля, выселяли из очередного офиса и в конечном счете загнали в гетто. В этом маленьком мирке нам было уютно, я видел вокруг своих, мы говорили на одном языке, понимали друг друга с полуслова. Мы жили с ощущением, что ад где-то рядом, но за забором, не в наших ньюсрумах, не на наших концертных площадках. Где-то там, по отдельности от нас, копошатся на телевизионном экране эти пропагандистские гниды, продавшие свою совесть ради ништяков во власти, но это всё параллельная жизнь, которая на нас никак не отразится и никак нас не коснётся.

Мы ошиблись: коснулась и отразилась. В какой-то момент в выгребную яму, от которой мы были, как нам казалось, отделены стеной, власть кинула дрожжи, яма вспучилась и снесла на хрен всё, на чём основывалась наша хрупкая жизнь. Нас накрыло с головой. И теперь, с точки зрения жителей страны, в которую мы вторглись, я оказался таким же дерьмом, как Владимир Соловьёв или Антон Красовский. Мне теперь всю жизнь от этого отмываться. Это унизительная участь, в которой я сам виноват.

— Но ведь ты сопротивлялся.

— Значит, плохо сопротивлялся, надо было сильнее. Ночами, уставившись в потолок, я думаю, что можно было бы сделать иначе. Вот, допустим, в конце прошлого года ко мне в эфир пришли Гарик Сукачёв и Саша Скляр. И я им не задал ни одного острого вопроса, я считал, что это подстава: пригласил поговорить про их новый альбом, а тут начну допытываться у Гарика: «С какой стати у тебя вытатуирован на груди Сталин?», а Саше Скляру задавать вопрос: «Почему ты сошёл с ума от учения псевдофилософа Дугина?» Хотя надо было спрашивать именно это, надо было с ними спорить, показывать их зрителю во всём неприглядном виде, чтобы степень уважения снижалась, чтобы люди поняли, что есть что-то глубоко порочное в том, что автор их любимых песен, талантливый человек носит на груди портрет Сталина! Люди должны были осознать, что Саша Скляр уже давно не пишет хороших песен, все свои лучшие песни он написал ещё во времена «Ва-банка». Его талант закончился, как только через голову прошла «дуга Дугина»…

Кстати, это характерно для всех тех, кто поддерживает Z-операцию и ездит в туры «Zа Родину» — это всё реально творческие обсосы, которые не написали за последние десять-двадцать лет ни одной хорошей песни, ни одного хита, сопоставимого с тем, что они писали в свои молодые годы.

— Как ты думаешь, что ими двигает?

— Кем-то соображения выгоды: больше появлений на телевидении, больше концертов, больше публичного присутствия — за это они продают свою совесть. Кем-то — страх, боязнь за свои доходы, за свое положение. Бабло, комфорт и близость к власти оказались гораздо более опасными соблазнами, чем слава, алкоголь и наркотики. Со славой, алкоголем и наркотиками рок-н-ролл в основной своей массе справился, а вот с этой триадой не смог. Но главное, что толкает их на бесчеловечный милитаристский путь — ощущение своего творческого тупика. Не скажу, что они бездарны, нет, изначально им было много дано, но от окончательно сошедших с ума и заключивших сделку с дьяволом Вадима Самойлова и Юли Чичериной до вялотекущих обсосов типа «Джанго» или какой-нибудь группы «Послезавтра» — всё это исписавшиеся артисты, творческие импотенты, чьи лучшие дни позади.

Спроси любого, тебе назовут одну-единственную песню, с которой они 25 лет назад начали. Юлия Чичерина — «Ту-лу-ла, ветром в голову надуло», «Ума Турман» — «Девушка Прасковья из Подмосковья», 7Б — «Молодые ветра». Что существенного написано после этого? Вот они и подставляют себе ура-патриотизм как костыль.

Я не имею права осуждать людей за невысказанную позицию, за молчание, за непротивление злу, но я даю себе право осуждать тех, кто встал на сторону зла. Мой гнев направлен против артистов, которым я в своё время помогал, и допомогался до того, что они стали большими звёздами. Эти люди обязаны моим радиостанциям тем, что у них в принципе была карьера. Моей задачей было дать каждому из них шанс, я дал, а теперь они ездят в кровавые туры, и это моя отдельная боль, наверно, уже до конца жизни.

— Что думаешь об отмене русской культуры?

— Ничего. Я думаю, что это не та тема, о которой вообще уместно сейчас говорить. Все эти бесконечные дискуссии о судьбах русской культуры кажутся мне каким-то скотством, когда я думаю о моих друзьях в Украине. У моей жены Насти родители родом из Северодонецка, квартира, которая у них там была, разрушена, ее больше нет. Первые недели войны мы занимались тем, что вытаскивали оттуда двоюродных сестёр, племянников, братьев, друзей. Некоторых мы сумели вывезти из страны, некоторых — перевезти в более безопасное место, с некоторыми связь постоянная, с некоторыми прерывистая, потому что они под бомбёжками. И каждый раз, когда я натыкаюсь на очередной срач по поводу отмены русской культуры… Всё это реально какая-то пошлая неуместная фигня по сравнению с тем, что мои друзья и родственники несколько недель жили в подвале, спасая своих детей от голода и жажды. Эти наши рефлексии сейчас на хрен никому не нужны — надо просто молчать в тряпочку, потому что мы выглядим как бездушные скоты по отношению к украинцам.

— Жаловаться стыдно, тут я с тобой согласен. Но невозможно не думать о том, что с нами будет дальше. Мы в эмиграции. На какой срок, неясно, думаю, что на долгий, может быть, навсегда. И у нас два выхода, две стратегии. Отстраивать здесь параллельную Россию, не путинскую, нормальную. Или интегрироваться в окружающий мир.

— Отстраивать Россию — это меня мало интересует. Мне надо отстроить будущее своих детей. И я надеюсь, что в их десятилетнем возрасте интеграция в большой мир у них пройдет легче, чем у меня. Мне сейчас вот это важно, а не судьбы русской культуры. Ну её в жопу, эту русскую культуру, если в результате выходит Буча. При этом для меня никогда не будет культуры более близкой и родной, я различаю в ней малейшие нюансы, тончайшие изменения интонации, узнаю сходу цитаты из фильмов, мультфильмов и книг… Я её отчаянно, болезненно, безнадёжно люблю! Но если на одной чаше весов судьба моих детей, а на другой — судьба русской культуры, понятно, что я выберу детей.