Политика… Да, она продолжает режиссировать, даже на Круазетт. Фестиваль бранят со всех сторон: зачем Зеленскому позволили так долго говорить на открытии? Зачем оставили в программе фильм Серебренникова? Зачем Серебренников на пресс-конференции не обличил Абрамовича, который помог ему освободиться досрочно?

Когда я стояла в очереди перед одним из показов во Дворце, журналист из Бельгии бросил взгляд на мой бейдж и громко заявил своей коллеге: «Ну вот, говорили, что русским журналистам отказано в аккредитации. А я все время на них натыкаюсь». Пришлось представиться. Объяснить, что на фестивале действительно всего несколько критиков из России, причем из независимых изданий. Что происходит с независимой прессой в России. Рассказать об Анне Политковской и ее последователях. О людях разного возраста, которых арестовывают за пустые листы бумаги или библейскую заповедь или стихотворение Некрасова, которое даже не успели прочитать вслух. И почему журналисты уезжают, чаще всего в никуда. Ничего про это они не знают и не слышали. Расстались друзьями, обменявшись контактами.

Потом мы вместе смотрели страшное в своей будничности кино «Мариуполис-2» убитого документалиста Мантаса Кведаравичюса, продолжение его первого фильма. В том бомбы падали, но не так уж часто. Они стали повседневностью, такой же, как столкновение трамваев или дождь. В новой картине, завершенной коллегами Мантаса, все трагичней, мучительней. Люди живут внутри войны. Точней пытаются жить. И уже тоже почти привыкли к «невыносимой тяжести бытия». Заурядность и тотальность кошмара — в долгих статичных кадрах. В которые война входит без спроса дальними и близкими взрывами, столбами огня и дыма, супом в бомбоубежище и ведрами вместо туалета.

Мы бесконечно смотрим, как горят дотла чьи-то дома — дома некогда чудного, сверхэкологичного города. Двое бездомных работяг тащат тяжелый аккумулятор. Чтобы вытянуть его из гаража, приходится убрать мертвых хозяев. Аккумулятор дотащат. Правда, без проводов — зато с бензином.

Главное место действия фильма — Христианско-Евангелистская церковь на улице Куинджи. Крепкая, кирпичная — в ней укрываются оставшиеся без крова. Им варят на костре еду, оставляют на ночлег. Но однажды попросят «покинуть помещение»: сколько можно? Но куда идти? Вопрос измученных полуживых людей, повисая в воздухе, напомнит вечное Quo vadis, Domine, произнесенное апостолом Петром, вынужденным покинуть Рим во время гонений императора Нерона. Над церковью летают выжившие после бомбежки голуби из соседей голубятни, и бегает случайно выжившая дворняга, которая заглядывает в глаза людям, не понимая, что же с ними случилось? Куда они все идут?

Каннский лауреат Кристиан Мунджиу («4 месяца, 3 недели, 2 дня») представил несколько путанную, выразительную сверхэмоциональную картину «RMN» о годовой травме Европы — ксенофобии как топливе гражданской войны. RMN — это местная аббревиатура нашей МРТ, магнитно-резонансной томографии, иными словами, сканирование мозга, которое выявляет скрытую болезнь. Мунджиу от фильма к фильму исследует скрытое и явные болезни не только румынского общества, но и европейского: коррупцию, продажность чиновников, всеобщее недоверие, ханжество, национализм, безработицу, страх.

История разворачивается в мультиэтническом городке Трансильвании. На местный хлебозавод по европейской квоте нанимают рабочих из Шри-Ланки. причем эти вакансии не спешат занимать местные работяги. Это решение воспламеняет бикфордов шнур, ведущий к самым темным, спрятанным за фасадом европейского глобализма сторонам бытия, поджигая порох дремучей ненависти к чужим. Причем многие жители городка сами предпочитают зарабатывать в Европе, и там уже чужие, пришлые, униженные и оскорбленные — они.

Кульминация фильма — 17-тиминутный эпизод местного собрания. До боли знакомые выступления: «Пусть едут туда, где родились»; «Кто их знает, мусульман, какие у них там мысли и вирусы и болезни, не будем покупать хлеб, сделанный их руками»; «Ах, они не мусульмане, католики? Ну, какая разница, пусть убираются, мы уже подписи собрали».

Народ против! Многовековые предрассудки и страх сквозят в местных языческих обычаях, когда люди надевают шкуры животных. Животные инстинкты берут верх над великодушием и милосердием, к которому вроде бы должна призывать церковь. Но священник заодно с большинством. Мнение меньшинства никого не интересует. «Это и есть демократия!» — кричат энтузиасты депортации чужих.

В «Треугольнике печали» обладатель Золотой пальмовой ветви Рубен Эстлунд («Квадрат») рассмешил, шокировал, но несколько переборщил, как минимум, с хронометражем и карикатурностью. Его фарсовая комедия — вариация на тему пьесы «Восхитительный Крайтон» (там миллионеры оказались на необитаемом острове и вынуждены были спасаться без помощи челяди) — безжалостная, наотмашь, плакатная социальная карикатура. Треугольник печали — это пространство между бровями и переносицей, там и возникают наши возрастные или «стрессовые» V-образные морщины. Примеченные на кастинге, они могут помешать карьере полностью депилированной модели Карлу (Харрис Дикинсон). Но нет, все исправит небольшой ботокс! В первой главе сверхсерьезный Карл выясняет отношения с подругой, супермоделью Яей (Чарлби Дин): почему она не выразила желания заплатить за ужин в ресторане, она же зарабатывает больше?! В алгоритме современного социума гендерное равенство превыше всего! Так почему же она ждет, когда он заплатит по чеку? Вязкий абсурдистский диалог, как застрявшая на царапине пластинка — фирменное блюдо автора более изысканного «Квадрата».

Во второй главе трехтактного фильма — «и корабль плывет». Точней — роскошная яхта (в роли судна «лакшери» — бывшая яхта Онассиса). На этом «корабле дураков» — по паре богатейшей твари на любой вкус. Улыбчивые пожилые британцы (ожившие герои ядерного мультфильма «Куда дует ветер») с миллионами, заработанными на продаже ручных гранат (одна из них прилетит на яхту: «О, Уинстон, разве это не из наших?»); русский олигарх, объятый женой и любовницей, этот король дерьма заработал деньги на торговле удобрениями в Восточной Европе; шведский программист, написавший заветный золотой код для игр. Карл и Яя здесь скорее «для украшения стола». Впрочем, все здесь не столько живые люди, сколько виртуальные инстаграмеры, предпочитающие изображать, позировать, красоваться. На яхте привычная «форма жизни»: белый верх — темный низ. Внизу жирующую, упивающуюся собой капризную белую верхушку обслуживают темнокожие повара, машинисты и уборщицы во главе с Эбигейл.

Все переменится после катастрофы на необитаемом острове (почти «Острове Гиллигана» или как «Последнем герое»), где с чистого листа конструируется «Новый порядок»: низы становятся верхами, Эбигейл — единственная из выживших путешественников, которая умеет разжечь огонь, достать и приготовить пищу, начинает «командовать парадом». Все снова неравны. Только товаром вместо никчемного Ролекса и Инстаграма оказывается «секс по требованию». Здесь русский капитализм держит пари с американским коммунизмом — на раздевание. Кто не работает — тот жрет икру и морских гадов (привет «Большой жратве»), а потом катается в собственной блевотине. Любовь транспортируется в цифровую связь с фолловерами. Главное, ни к кому не поворачиваться спиной. Откусят. Этому «треугольнику печали» никакой ботокс не поможет.

Философская фреска Ежи Сколимовского «Ео» вдохновлена шедевром Робера Брессона «Наудачу, Бальтазар», в котором, как точно подметил Годар, «весь мир за полтора часа». Но вместо тихого сожаления о бездушии мирового устройства фильм Сколимовского пропитан почти безнадежной, неистребимой горечью.

«Ео» — мир с точки зрения ослика. Мы не видим его рождения. Но застаем в редкие минуты идилии и покоя. Они с чудесной артисткой цирка на колесах Касандрой (Сандра Джимальска) нежно заботятся друг о друге. Потом придут борцы за права животных, Ео отпускают, начинается его долгая одиссея из Польши в Италию. Благими намерениями… Он будет попадать из одних рук в другие: равнодушные, жестокие и даже заботливые. Но никогда больше не обретет покинутого рая и нежных рук Касандры. В огромных бархатных зрачках Ео отражается реальность в своем сюрреалистическом, непривлекательном наряде. Крепкие дядьки гоняют мяч, потом скачут и радостно вопят в местном пабе, пока не приезжают болельщики другой команды, и они не дубасят друг друга смертным боем. Достается и Ео, его избивают битами. Заодно. На гигантской свалке его заставят перевозить с места на место ненужный хлам. Его будут запирать в отвратительных зверинцах. Его даже решат отправить на живодерню — ведь лучший салями из ослятины. Увидит Ео и воплощение красоты — белоснежную лошадь, «шея, словно рука балерины… и глаза азиатской рабыни». В отличие от Брессона, Сколимовский избегает софистики, религиозного подтекста и символизма. Он внимательно рассматривает мир homo sapiens, сокрушительно лишенный эмпатии. Саморазрушающийся — с точки зрения вечного ослика. Кино как ожившая живопись. Вода, падающая с вершины, а кажется — летит вверх. Время кружит в инфернальном беге камеры сквозь какие-то туннели, алые коридоры без выхода — воображаемые миры Ослика. Его сны о райских кущах, где Касандра улыбается и гладит его.

Впрочем, простой, аскетичный стиль Сколимовского лишен сентиментальности, искусственной красивости. Здесь камера — то есть мы — превращается в глаза Ео. Мы его глазами исследуем наш чудовищный, прекрасный и яростный мир заново. С белого листа. Это по-настоящему эмоциональное переживание, в котором нет необратимой зависимости между причиной и следствием. Художественными средствами на экране воплощен сам поток жизни, который тебя несет незнамо куда. Страшно, что там за поворотом. Жизнь? Или смерть по цене салями.

А пока синефилы размышляют над очередной реинкарнацией сюжета «Золотого осла», отправленного в нескончаемое путешествие Апулеем во II веке, массовый зритель выстраивается колоннами в поисках лишнего билета на кинозрелище, добросовестный сиквел «Топ Ган: Меверик» Джозефа Косински. Если повезет, можно взять автограф у самого Тома Круза, морщины которого навечно заморожены ботоксом. Начинается показ, к слову, с длинного ролика, посвященного Крузу, награжденному почетной Пальмовой ветвью. За вклад в дело, я бы сказала, экранного мира. Из фильма в фильм он нас спасает в воздухе, на земле, в воде. Рискует, падает, разбивается в хлам — и никогда не умирает. Он пообещал, что его «Миссия невыполнима» за номером семь, премьера которой снова откладывается, и в которой он на мотоцикле летит в пропасть, непременно выйдет. Кто бы сомневался. Должно быть что-то в нашем сотрясаемом катастрофами и войнами мире что-то стабильное.