— После начала войны вы перестали поминать Патриарха Кирилла во время служб. По какой причине?

— Важное техническое уточнение: запоминовение патриарха или епископа на службе не то же самое, что «простая» молитва за человека. Это знак того, кто является «начальством», как флаг на дворце. И нужно сказать, что поминовение патриарха — это чисто русская практика: в остальных православных церквах этого нет — священники поминают своего епископа, а уже епископы — патриарха. В русской традиции это осталось с двадцатых годов прошлого века, когда людям нужно было понять, чей это храм — сторонников обновленчества (церковь, сотрудничавшая с правительством СССР) или патриарха Тихона. Когда начался конфликт в Украине в 2014 году, многие священнослужители Московского Патриархата в Украине перестали поминать патриарха, поминая только своего епископа. Так что мы не первые, кто перестал упоминать патриарха на службах.

Но это «техническая» сторона вопроса. А случилось следующее: в первые дни после начала войны мы очень надеялись, что патриарх что-то скажет против войны… Или сделает: мог же он поехать на линию фронта и сказать: «Стоп! Я не уйду отсюда, пока вы не перестанете стрелять!» И такие примеры есть в истории православной церкви, когда, например, Патриарх Павел Сербский выступал против насилия во время войны на Балканах. Однако этого не произошло. А потом мы получили из патриархии текст молитвы, которую нужно было читать на службах. Нас в ней очень задела одна фраза, возлагающая полную ответственность за войну на иностранные державы («Иноплеменным же языком, брани хотящим и на Святую Русь ополчающимся — запрети и замыслы их ниспровергни»). То есть, часть молитвы имела чисто политическое содержание, которое, к тому же, не соответствует действительности.

Вдобавок к этому начались волнения среди наших прихожан: в нашей церкви есть много украинцев (и не только их), которые сказали, что больше не смогут ходить в церковь, где поминается патриарх Кирилл. Эти два фактора и привели к нас к решению больше не поминать патриарха во время служб.

— В двадцатых годах прошлого века заграничные церкви перестали поминать митрополита Сергия Старогородского, заявившего о своей лояльности большевикам. Видите ли вы сходство между теми и нынешними событиями?

— Провокационный вопрос… Наш покойный настоятель о. Сергий Овсянников напоминал нам, что когда церковь соединяется с государством — это очень, очень плохо. И сейчас трагедия для меня заключается в том, что церковь добровольно заняла позицию, слишком близкую к власти. Не только в практическом, но и идеологическом смысле. И особенность этой трагедии заключается в том, что русская православная церковь покрывает не одно, а множество государств. В данном случае — два государства, воюющих друг с другом. И тут очевидно, что призвание этой церкви — быть силой примирения, быть кем-то, кто скажет властям: «Так нельзя!» Трагедия для меня сейчас в том, что церковь выказывает поддержку только одной, причем нападающей стороне в этой войне.

Я не смогу назвать сегодняшнее российское государство «безбожной» властью. В этом есть разница с двадцатыми годами.

— В Фейсбуке вы писали, что сначала не планировали выходить из РПЦ, однако потом все же решили сделать это после угроз, звучавших в сторону прихода и духовенства. Можете рассказать более подробно, кто был источником этих угроз и в чем они заключались?

— Через несколько дней после того, как мы объявили, что перестаем поминать патриарха, к нам без предупреждения на автомобиле российского посольства приехал наш архиепископ Елисей Гаагский — глава русской православной церкви в Голландии. Он возглавил службу (это было в Прощеное воскресенье, один из самых важных дней церковного года), и после службы сказал нам, что духовенство должно попросить прощения у патриарха за решение не поминать его на службах. А потом, уже в частных разговорах, он сказал, что нами «очень сильно обеспокоены не только в патриархии, но и в МИДе».

Спустя несколько дней архиепископ Елисей послал сообщение нашему настоятелю о том, что если он не изменит свою позицию, то будет поставлен вопрос о снятии его с места главы прихода. Это означало бы, по сути, конец нашей общине в том виде, в каком она сложилась на данный момент. Нашему приходу был выдвинут ультиматум с очень сильными санкциями за неподчинение политической линии. Ведь если бы эти угрозы сбылись, то настоятеля могли заменить человеком, который сделает все, как нужно, после чего нам мог быть дан запрет на священнослужение (ровно такая ситуация произошла недавно в Литве со священниками, выступившими против войны). Это, конечно, очень сильно бы сказалось на нашей церковной жизни. Поэтому, чтобы спасти общину, нам пришлось перейти в другой патриархат — и перейти очень быстро.

Разрешите указать на уникальность этого прихода. Он был основан 50 лет назад виднейшим лицом русской эмиграции в Англии — митрополитом Антонием Сурожским. Он заложил главные принципы. Например: прежде всего мы христиане, затем православные христиане, а потом уже русские, голландцы или сербы. Мы всегда молились на разных языках, на данный момент у нас более 20 национальностей. Другой принцип: дистанция от властей. Мы никогда не брали денег из СССР или из России. Все создано самими прихожанами, и приходская администрация отчитывается перед прихожанами. Это создает и скромность, и ответственность. Наконец — важность народа Божия. Церковь не есть только духовенство. Важные решения принимаются всей общиной. В Англии сейчас от традиции митрополита Антония почти ничего не осталось, снятие настоятеля в Амстердаме означалось бы практический конец этой традиции в Европе.

— В сети есть фотографии того, как на воротах храма кто-то нарисовал буквы Z — символ российского вторжения. У вас есть догадки, кто мог это сделать, и не имеет ли это прямого отношения к вашему конфликту с Московской Церковью?

— Мы не знаем, кто это был. Однако в тот же день, когда это произошло, в одном из русскоязычных чатов Нидерландов мы видели вот это сообщение, однако никакой точной информации это не дает. По моему мнению, скорее всего, это сделали какие-то сторонники войны, но это чисто субъективное мнение. Также в день приезда архиерея один украинец угрожал людям в церкви, разбил стекло. В эти дни страсти кипели.

— К вам в церковь приходят не только русские, но также украинцы, грузины и другие. После начала войны приходилось ли вам сталкиваться с конфликтами между прихожанами из разных стран?

— Прямых конфликтов я не видел, но явно есть люди, которые перестали общаться. Например, одна украинская прихожанка сказала мне: «Мне трудно общаться с русскими, которые не определились со своим мнением по поводу войны». Так же словесной агрессии в церковных чатах было очень много, в том числе в отношении меня и моей жены.

Хочу подчеркнуть при этом, что разногласия не идут только по национальным линиям. В этом смысле, приезд архиепископа и давление со стороны Москвы кажется мне очень большой ошибкой. Потому что нужно понимать: в нашем приходе большинство противников выхода из Московского Патриархата не поддерживают войну и Путина. Они не смогли смириться именно с выходом из Московского Патриархата. По разным причинам.

— Кстати, а какой процент прихожан поддержал решение о выходе из РПЦ?

— Решение приходского совета и духовенства мы предложили прихожанам на общем собрании, так как мы живем по уставу Русской православной церкви 1918 года. На собрании было около двухсот человек, из которых 64 процента проголосовали за переход в другой патриархат. Так что примерно одна треть была против, хотя кто-то из тех, кто проголосовали против, уже стал возвращаться в храм.

— В переписке перед интервью вы подчеркнули, что разрыв в вашей общине «не касается отношения к войне, а отношения к патриарху». Какие основные аргументы вы слышали в пользу того, чтобы остаться под главенством Патриарха Кирилла?

— Я вижу три главных аргумента. Первый аргумент исходит от людей, которые были церковными еще в советское время. Для них фигура патриарха и сам патриархат были сосредоточением надежды посреди репрессивной советской реальности. Для них патриарх был символом веры в эти нелегкие времена — так в какой-то мере тогда и было. Для них лояльность именно московскому патриархату — это что-то очень давнее и важное, часть их идентичности. Чисто психологически для них выйти из Московского Патриархата — неприемлемо.

Вторая категория — это люди из Украины, которые очень болезненно пережили события 2019 года, когда как раз Вселенский Патриархат предоставил автокефалию Православной Церкви Украины. Для них Московский патриархат (вернее — митрополит киевский Онуфрий) — это каноничность, в то время как украинская церковь — раскольники. За эту каноничность они готовы стоять до конца. Поэтому для них переход в патриархат, который как раз поспособствовал расколу, кажется чем-то неправильным.

Третья группа — это те, кто хочет именно «русскую церковь». Для таких людей переход в другой патриархат является потерей национальной идентичности. Многих из них вообще не устраивает та приходская жизнь, которую мы унаследовали от митрополита Антония.

— А насколько различаются позиции внутри самой церкви? Имеет ли место быть то, что в самой РПЦ гораздо больше людей не разделяют убеждения Патриарха Кирилла, но по разным причинам боятся высказать свое мнение вслух?

— Трудно сказать, потому что многие священнослужители находятся в позиции полного подчинения. У них нет другой профессии, и потому они находятся под властью своего архиерея, который и определяет, где они должны будут служить и сколько будут получать денег. Многие из них находятся в режиме выживания. Как построить общину, если завтра тебя могут перевести на другой приход? Один мой знакомый священник рассказал мне, что в его епархии ни один из священнослужителей своего сына в семинарию не отправил. Они понимают, в какой позиции они находятся, и потому не желают той же участи своим детям.

Но кажется, что те, кто идейно не согласен с патриархом Кириллом, в основном происходят именно из той среды, где люди находятся в реальном религиозном поиске, — это, как правило, интеллигенция из больших городов. Я бы сказал, таких «несогласных» в церкви, может быть, около десяти-двадцати процентов. Есть конечно еще и те, для кого сан — просто профессия: потомственные клирики, например.

— В глазах многих светских людей, особенно из прогрессивных кругов, православие, которое во многом ассоциируется именно с РПЦ, имеет плохую репутацию. Особенно сильно эта репутация испортилась после 24 февраля, потому что Патриарх Кирилл, так или иначе, поддержал войну. Как думаете, есть ли вариант, при котором у церкви получится эту репутацию исправить?

— Да, это возможно, но только если церковь займется своим делом. Сейчас идет война — и церковь должна быть там. Она должна сопровождать тех, кого эвакуируют. Заступаться за них. Церковь должна утешать. Она должна учить солдат соблюдать правила войны. Церковь должна говорить сильным мира сего, что так нельзя, что нужно искать мир. Она должна быть голосом примирения.

В этой войне страдают еще нерожденные дети, потому что, когда они начнут расти, их будут учить ненавидеть. Кого — русских, кого — украинцев, это не столь важно. А какие главные тезисы христианства? Люби врагов. Благословляй проклинающих тебя… Полная асимметрия с тем, что происходит. Христианство учит нас тому, что пока ты не простил, ты живешь с грузом. Ты прикован к такому человеку или такой группе, на кого ты держишь обиду. И ты должен простить.

Или возьмем чувство вины. Коллективной вины, например. Вот вы — русский. Вы виноваты в том, что происходит? Или частично виноваты? Или как? Как раз христианство и может помочь понять людям, как позиционировать себя. Помочь им найти свое достоинство в данных условиях. И я думаю, что церковь могла бы стать для людей сильной опорой в этих поисках. Но тогда она должна показать, что она не на стороне властей мира сего.

Только таким образом, занимая независимую позицию, церковь сможет завоевать обратно доверие людей.

В заключение хочу отметить, что наша задача все же не воссоздать доверие к институту церкви. Для нас Церковь — это прежде всего живое тело Христово. Наша задача — быть местом, где любой человек, ищущий Бога, будет встречен с любовью. В том числе те люди из Украины и России, которым в последнее время пришлось покинуть родину.