Никакого рая 

На прошлой неделе я снова побывала в Сараево — в одиннадцатый раз за два с половиной года.

В городах и деревнях Боснии на каждом шагу видны следы войны, которая закончилась почти тридцать лет назад. Стены Сараево, Мостара и других городов испещрены выбоинами. Во многих деревнях так и стоят заброшенные дома и руины.

Целые города в Боснии иногда кажутся мемориалами тогдашних событий.

Когда-то и в России ощущалось похожее. Например, еще в девяностые в Ленинграде, читая о блокаде, можно было проецировать историю на темные улицы и облезлые дома, даже полвека спустя после войны.

Сараево сейчас — город, полный современной жизни, но из-за сравнительной бедности и пестроты он и сейчас местами кажется городом девяностых.

Сильные истории оставляют след надолго.

В этот раз я решила проехать по старой однополосной дороге, ведущей от Трново к Горажде. Этот город был «зоной безопасности» ООН, однако обеспечить упомянутую безопасность не удавалось. В граффити военных времен на стенах Сараево UN расшифровывали как United Nothing.

В местах, контролируемых сербской армией, Горажде оставался анклавом на протяжении четырех лет. Туда стекались мусульмане-беженцы со всей округи. Продовольствие ООН сперва возила по «голубой дороге» (кружным путем из Сараево), но к зиме 1993 года обстрелы сербской армии стали настолько интенсивными, что еду стали оставлять на перевале Гребак неподалеку от Трново. Путь на Гребак из Горажде можно было проделать только пешком, и ходили горожане ночью, так как дорога пролегала через территорию, контролируемую сербскими войсками. Лес, горная местность, зимой — глубокий снег. После короткого отдыха в Гребаке горожан ждал тяжелейший путь обратно с тяжелыми рюкзаками еды для всей семьи. Выдерживали не все.

В центре Горажде, под мостом через Дрину, до сих пор можно видеть тайный пешеходный мостик, построенный во время войны, чтобы жители могли перебираться с одного берега на другой. Высоты вокруг Горажде контролировались сербами, и мосты постоянно обстреливались.

Сейчас рядом с мостом установлен памятный вагончик — такие использовались для эвакуации раненых — и самодельный электрогенератор: лопасти, укрепленные на нескольких бочках. Сотни таких генераторов работали на Дрине в годы осады. Один генератор давал немного электричества двум-трем домам.

В апреле 1994 года в результате атаки сербов Горажде был почти полностью разрушен. Жители обороняли каждый дом, голыми руками пытаясь противостоять танкам. Только прямое вмешательство НАТО и атаки на позиции сербов позволили предотвратить резню, подобную той, которую Караджич годом позже устроил в Сребренице.

«Мы не можем навязать мир: мы можем лишь сохранить безопасные убежища и поддержать самооборону», — заявил генерал Роуз, главнокомандующий ООН в Боснии. Как и всегда, ООН была крайне озабочена сохранением нейтралитета. Но ложь главарей сербской армии и жестокость их войск заставили ООН наконец вмешаться и защитить свой анклав.

Дорога от Трново к Горажде и сейчас производит сильное впечатление. Сорок два километра серпантинов, малонаселенные деревни, золотая осень, красивейшие виды и почти полное безлюдие. То и дело попадаются чесмы — питьевые фонтанчики, которые устраивают мусульмане в память об умерших. На огромной высоте над долиной, на повороте дороги, установлены каменные столы и мемориал. Когда мы проезжали, рядом с мемориалом остановилось несколько такси, и оттуда вышли мужчины с пакетами еды. Больше никого мы не встретили. В остальном — теплое, почти летнее октябрьское солнце, сухие желтые листья и пустота.

Дорога проходит через деревню Ябука. Это не только деревня, но и гора, которая возвышается над Горажде, высотой около 1300 метров. Здесь в 1992 году мусульмане-бошняки вырезали несколько десятков местных мирных сербских жителей. И отсюда же позже сербские националисты вели огонь по Горажде.

Сам город-герой Горажде в наши дни уже не выглядит потерпевшим, чего не скажешь о многих других окрестных городках и деревнях.

Например, село Мильевина в предместье Фочи. Когда я проезжала Мильевину, в голове постоянно мелькала мысль: «Что-то тут не то» (да простят меня современники-мильевинцы). Мысль эта возникла у меня впервые при виде заброшенного югославского отеля «Мильевина» на самом въезде. Выглядит он тревожно: острые треугольные формы, старый облезлый бетон, слепые окна. Желая узнать больше об этом селе, я быстро обнаружила, что в Мильевине находилось два лагеря, где сербские националисты насиловали мусульманских женщин и девочек-подростков. Подобных мест в Боснии немало.

Сложная история распада Югославии поначалу отпугивает: поди разберись, кто там кого убивал и почему. Но чем больше узнаешь, тем лучше видишь, что та война не была ни религиозным, ни чисто национальным конфликтом. В Боснии югославских времен люди жили мирно не поневоле, и резать друг друга начали совсем не потому, что ненависть копилась долгие годы. И среди сербов было немало таких, которые не предали своих друзей-бошняков, не приняли сторону националистов (и оказались между двух огней).

В истории много примеров того, как люди разных конфессий и национальностей живут в добрососедстве, но лишь до тех пор, пока кто-нибудь не начинает борьбу за господство или не вбрасывает извне идею о том, что соседи — исчадие зла и готовятся «напасть первыми».

И хотя зверства в той войне действительно были обоюдными, а ситуация — запутанной, всё же главных плохих парней мы знаем: это сербская армия, Ратко Младич и Радован Караджич. Их война была имперской и захватнической, а противостоящие им силы, пожалуй, можно назвать антиколониальными.

Идеи эти никуда не делись, а вмешательство НАТО, восстановив справедливость, до какой-то степени зацементировало имперский ресентимент. До сих пор, беседуя даже с очень симпатичными и интеллигентными сербами, нередко можно услышать, что «Ратко Младич — народный герой».

Недавно в издательстве Freedom Letters вышел мой роман «Маленький рай», действие которого происходит в городе Райке — столице не указанного «автономного государства» в центре Европы. Подобная вынужденная форма использовалась при урегулировании конфликтов на Балканах, только не в Боснии, а в Косово в 2006–2008 годах. Война в Райке давно закончилась, но «всё хорошо» так и не наступило. Многие жители несмотря ни на что хотели бы стать частью Империи, другие вопреки всему стремятся отстоять независимость своей автономии, и все страдают от последствий войны: экономических, материальных, ментальных.

Когда я писала о Райке, то думала не только о Боснии и Косово, но и о войне в Украине. Против Украины воюют не просто сторонники would-be империи, а самая настоящая империя с ядерным оружием. И если даже в боснийской войне UN и НАТО не смогли предотвратить убийства мирных жителей, то теперь западные страны, кажется, вообще не ставят перед собой такой задачи.

Боязнь потери нейтралитета и военной эскалации постепенно превращается во внутреннюю неуверенность и отсутствие понимания собственных ценностей: в сущности, в капитуляцию. Так получается, что в разгар кровавой захватнической войны глава United Nothing пожимает руку ее зачинщику.

Подобно тому, как в экономике защитить разнообразие рынка может только соблюдение антимонопольных законов, в мировой политике сохранение плюрализма и мирного сосуществования разных народов возможно только при условии уверенной, внутренне непротиворечивой защиты демократических ценностей.

Война в Боснии казалась случайным примером того, как после развала «искусственного образования» интересы разных сторон ввергают народы в хаос войны всех против всех.

Но на примере вторжения России в Украину мы видим, что суверенитет существует до тех пор, пока есть ресурсы и воля, чтобы его защищать.

«Всё хорошо» уже не будет. Даже если чудо случится, плохих парней накажут, а из нынешнего хаоса (который, к сожалению, только начинается) родятся новые эффективные формы взаимодействия разных народов и культур, — всё равно погибших не вернешь, а жизни многих безвозвратно изменила война.

Но отсутствие хороших решений не означает, что борьба с агрессором не имеет смысла.