Праздник чужестранцев

Остановка GIARDINI. Ее обычно проплываешь на вапоретто без особого сожаления. Ну сады и сады… Летом, кстати, довольно пыльные, с пожелтевшей выгоревшей травой. Никаких особенных достопримечательностей там нет. Всё будет дальше, дальше: Санта-Захария, Сан Марко, Санта-Мария-делла-Салюте, Академия… Кто бывал в Венеции, знает эти остановки на Гранд-канале наизусть. На просвещенный слух они звучат как музыка. Все главные сокровища мира там: и музеи, и палаццо, и храмы, и великие алтари, к которым мечтаешь припасть, и знаменитые рестораны, где хочется всё попробовать.

Венеция манит, кроме всего прочего, еще и тем, что там ничего не меняется годами и столетиями. Даже развеска картин на стенах Академии. Я лично знаю тех, кто приходил сюда школьником на экскурсию, а спустя годы приводил своих внуков. Карпаччо, Беллини и Тициан всё на тех же местах. Венеция — остров стабильности в нашем бушующем непостоянном мире. Но при этом музейная затхлость великому городу не грозит. Во-первых, толпы любителей прекрасного, которые после пандемии сразу достигли рекордных цифр, не дают соскучиться. Во-вторых, Венецианская биеннале — главная приманка любителей новизны и острых неожиданных ощущений. За ними как раз и надо ехать, а точнее, плыть в Giardini и Arsenale, где располагаются выставочные павильоны.

Возраст счастья

В этом году у биеннале юбилейная цифра — 60. Именно столько раз Венеция становились главным мировым центром арт-жизни. Здесь пришвартовывались миллионерские яхты, сюда устремлялись художники и галеристы, коллекционеры и искусствоведы, мировые звезды и рядовые туристы. Сюда время от времени наведывались даже правители.

Биеннале — не просто выставка мировых художественных достижений, это всегда территория неизведанного. Некое единое грандиозное арт-пространство, где сталкиваются позиции, рождаются идеи, возникают заочные споры и ведутся напряженные диалоги. Много слов, как правило, не требуется. Есть объекты, полотна, инсталляции, видеопроекции, коллажи… Они способны говорить сами за себя. И тем не менее в какой-то момент возникла потребность в четкой формулировке общей темы. Иногда она звучала довольно формально, например: «От природы к искусству, от искусства к природе» (1978), — или почти как ребус: «Думай чувствами, чувствуй умом» (2007). Или чересчур поэтично: The Milk of Dreams, «Молоко снов» (2022).

Разумеется, каждый волен расшифровывать эти названия по своему усмотрению. Это не более чем сигналы, позывные, по которым легче определить и вычислить траекторию полета. Кураторы биеннале — как авиадиспетчеры в аэропорту. Они видят и охватывают своим взглядом всю карту арт-мира, контролируют движение кораблей, то есть художников, выстраивают графики их появлений и отлетов. Сегодня для биеннале фигура куратора — ключевая. Как он решит, так всё и будет.

Человек из Рио

В этом году им стал бразилец Адриано Педроса, первый представитель Латинской Америки, назначенный дирекцией биеннале во главе самого престижного арт-смотра в мире. Ему 45 лет. Сам он родом из Рио-да-Жанейро, где учился на юриста в государственном университете. В Латинской Америке все мальчики из состоятельных семей учатся на адвоката, банкира или дантиста. Самые престижные профессии. Но Адриана влекло современное искусство. Эта страсть в итоге привела его в Калифорнийский институт искусств, по окончании которого он получил степень магистра искусств. Свободно владеет пятью языками. Печатался в разных престижных арт-изданиях, снискав репутацию тонкого ценителя и лучшего знатока латиноамериканских художников. С написания статей для узкопрофильных изданий успешно переключился на организацию выставок. Был и куратором триеннале Сан-Хуана (2009), и сокуратором 12-й Стамбульской биеннале (2012), и создателем множества персональных выставок лучших художников Латинской Америки. Последние годы целиком ушел в историю. Это не фигурально, а буквально так. Серия выставок под началом Адриано Педросы так и называется: Historias indígenas. Это истории детства (2016), история сексуальности (2017), афроатлантические истории (2018), женские феминистские истории (2019), история танца (2020), история Бразилии (2022)… Педроса всё время находится в поиске тем, выводящих на запутанные перекрестки социума, политики, культуры. А вот сама история искусства Педросу, похоже, занимает в последнюю очередь. В одном из своих интервью он чистосердечно признается, что выставку импрессионистов он бы никогда не стал курировать. Зачем? Тут и так всё понятно, всё досконально изучено. А сколько существует нового, неизведанного, не попавшего еще ни в один музейный каталог, ни в один альбом по искусству! Вот этим и надо заниматься арт-куратору.

Исходя из этих принципов Педроса и руководит одной из самых известных музейных институций в Латинской Америке — Музеем искусств Сан-Паулу Ассис Шатобриан, где в невиданно короткие сроки пересмотрел и переосмыслил всю историю бразильского искусства, за что в прошлом году получил престижную премию Одри Ирмас с приятным бонусом в размере 25 000 долларов США.

Странники от слова «Странность»

Для участия в биеннале Педроса предпочел позвать тех художников, которые никогда раньше не выставлялись в Венеции. Главную выставочную тему он будто бы вычитал на газетной полосе: Stranieri Ovunque — «Иностранцы повсюду». Хотя на самом деле это название серии работ, начатых в 2004 году коллективом художников Claire Fontaine, которая теперь базируется в Палермо. Это неоновая скульптура разных цветов, похожая на магазинные вывески или логотипы брендов, выполненные на 53 языках. 

«Выражение Stranieri Ovunque имеет несколько значений, — объясняет Адриано Педроса. — итальянский straniero, португальский estrangeiro, французский étranger, испанский extranjero — все они этимологически имеют один корень strano, the estranho, the étrange, the extraño. Что значит незнакомец, неизвестный, чужак! Невольно на ум приходит еще и Das Unheimliche Зигмунда Фрейда. Неизвестность всегда пугает. В ней таится опасность. Символично, что и на слово queer Большой оксфордский словарь дает значение “странный”. Соответственно, и название Stranieri Ovunque можно трактовать не только, что все странники, но и все странные.

Отсюда особый интерес к фигуре художника-аутсайдера, обычно пребывающего на задворках мира искусств, как, впрочем, и к художникам-самоучкам, народным умельцам, местным “народным” художникам, задвинутым на периферию художественного процесса. Можно сказать, впервые за всю историю Венецианской биеннале им, наконец, дадут слово. Например, коллектив Mahku (Махку) из Бразилии создал монументальную фреску (мурал) прямо на фасаде главного павильона. А коллектив Маатахо из Аотеароа (Новая Зеландия) представил масштабную инсталляцию.

Когда поют и танцуют

Еще никогда на биеннале в Венеции не звучала так отчетливо и сильно тема рабства. Только вдумайтесь: 70 процентов населения земного шара — это потомки рабов и сами рабы. Их труд, их слезы, их борьба, их самодельные поделки, их жажда освобождения, в том числе и через наивное и беспомощное, на академический (белый!) взгляд, искусство — суть и содержание большинства проектов.

Это как если бы главной героиней «Унесенных ветром» вдруг стала бы не белая южанка Скарлетт О’Хара в исполнении английской леди Вивьен Ли, как все привыкли, а Мамушка — Хэтти Макдэниел, которая, кстати, была первой темнокожей актрисой, удостоенной Оскара. Венецианская биеннале, по замыслу Адриано Педросы, и явилась тем самым заветным Оскаром, первой всемирной наградой всем художникам третьего мира за их безымянный труд и никак не оплаченное вдохновение, за километры работ в технике пэчворк, сшитых из тысяч кусочков тканей. За чудесные примитивные картины, написанные не на заказ, но по велению души, чтобы украсить бедную жизнь.

Поразительно, но бедной безвестные художники биеннале свою жизнь не считают. Никаких стонов «униженных и оскорбленных» я тут не расслышал. Это всё-таки прерогатива белого человека, как и привычка бесконечно себя жалеть и жаловаться. А им эти эмоции, похоже, совсем не ведомы.

И тогда пусть стенают другие. Или они сбивают свой утлый плот и уплывают в даль светлую.

Об этом на биеннале рассказано множество душераздирающих историй. И самые сильные кадры, как ни странно, я увидел в павильоне Турции. Документальное кино, снятое безымянными операторами в разных горячих точках: волнения в Алжире и Марракеше, восстание в Будапеште, драки с полицией в Париже, беглецы, переползающие под колючей проволокой, отделяющей Восточный Берлин от Западного, беглецы, подобранные спасателями в море, беглецы на крыше отбывающего поезда… Жизнь — бег. Вечный бег от одних испытаний к другим. От одних несчастий к другим. И нет этому бегу конца.

Ночью под дождем

Об этом же — грандиозный проект в Британском павильоне сэра Джона Акомфраха Listening all Night to the Rain («Слушая дождь всю ночь»). Это восемь мультимедийных и звуковых инсталляций. Такой видеопэчворк, который разворачивается на множестве экранов. Каждое пространство представляет собой цветовую зону, навеянную живописью Марка Ротко, — синий зал, зеленый, красный… И в каждом звучит своя песня — canto. 

Все они были вдохновлены путешествием поэта Эзры Паунда (1885–1972) и его поэмой «Кантос» (1925). Тут и глубокие размышления о поворотных моментах в колониальной и постколониальной истории, и автобиографические воспоминания о родной Гане, о свержении режима Кваме Нкрума с его утопическим видением панафриканского социализма, воспоминания о гибели отца Акомфраха и о вынужденном бегстве в возрасте девяти лет из страны вместе с матерью — сначала в США, а затем в Лондон.

Этому предшествовало потрясающее событие: перед их отъездом из Аккры они пришли попрощаться с дедом, патриархом клана Акомфрах. Старик, как гласит легенда, носил кольцо, передаваемое из поколения в поколение. В нем была заключена сила рода, способная противостоять хаосу жизни. Но дед не отдал свое кольцо внуку, как легко было бы предположить после смерти его сына: вместо этого старик у всех на глазах проглотил его. Джон Акомфрах воспринял это как особый знак. Дед не отдал ему кольцо, потому что решил для себя: сила кольца подошла к концу. Оно уже не сможет ни спасти, ни уберечь их род. Вся последующая художественная карьера Джона Акомфраха, как и его новый проект в Венеции, — это попытка доказать, что энергия творчества, а значит, и сила жизни не иссякла. Об этом Listening all Night to the Rain.

Симметрия хрупкости

Еще одно наблюдение: видео из всех имеющихся техник очевидно и беспрекословно преобладает. Похоже, что сегодня художникам лень или неохота больше возиться с красками и кисточками. Тем более так неожиданны открытия новых художников, предпочитающих работать в традиционных техниках и жанрах. Для меня таким открытием стал американец Луи Фратино (р.1993). Его портрет встречает посетителей основного павильона. Модель Фратино смотрит с него задумчиво, грустно и немного растерянно. Нежноглазое создание с восточной лунообразный линией бровей и крохотными сережками в обоих ушах. И тут же сопроводительный текст о том, что Фратино — новый певец ЛГБT, защитник всех аутсайдеров по сексуальной линии, квирстрадальцев и борцов за права геев.

Если честно, ничего этого в картинах Фратино я не узрел. Зато почувствовал сильное влияние Пикассо. Его «Девушки из Авиньона» вполне могли бы подружиться с одинокими парнями Фратино. И даже если бы не получилось любви, то наверняка возникла бы та самая «симметрия хрупкости», которая объединяет этих очень разных художников. Из мужских тел и самых обыденных предметов повседневного быта Фратино создает какие-то очень человечные и интимные портреты и натюрморты. В них есть старомодный уют, а заодно — упрямое нежелание выбираться за пределы своего пространства, своей комнаты («не выходи из комнаты, не совершай ошибку»), своего письменного стола, непременно украшенного стародевическим букетиком. Вообще, парни Луиса Фратино — нежные пугливые создания, совсем не приспособленные к борьбе за чьи-то там права. Жить, любить, ловить свое отражение в чужих глазах, в чужих зеркалах… Они тоже здесь только иностранцы, которые и не пытаются стать своими в этом грубом мире, больше всего уважающем силу и жесткие кулаки. 

Иностранцы, иностранцы… С «крепкими документами» или совсем без оных. Только и разговоров теперь вокруг о визах, о паспортах, о ВНЖ, кому и на сколько дали и что делать, если не дадут. Что-то очень важное почувствовали в воздухе времени создатели Венецианской биеннале, показав и даже отчасти объяснив нам это смятение, которое сейчас переживает человечество по ту и другую сторону экватора. И то, что эти процессы всеобщие и затрагивающие всех, дает тебе, как ни странно, ощущение исторической перспективы и надежды. 

Огонь угас

И еще один проект, без которого портрет Венецианской биеннале — 2024 был бы неполным. Выставка выдающегося американского фотографа Peter Hujar Portraits in Life and Death (Питер Худжар «Портреты в присутствии Жизни и Смерти»). Своих героев он снимал по большей части молодыми. На самом деле, далеко не все успели потом состариться. Но в тот момент, когда он наводил на них фотоаппарат, они не были опалены своей всемирной славой и грустным опытом последующей взрослой жизни. В их глазах всё еще пламенело что-то молодое, мечтательное. «Огонь, ты слышишь, начал угасать. А тени по углам — зашевелились». После всех пережитых бунтов, крушений, восстаний и революций — философ Сьюзен Зонтаг, режиссер Том Уилсон, писательница Фрэн Лейбовиц, кинорежиссер Джон Уолтерс… 

Как правило, Худжар снимал их лежащими. В состоянии покоя. Почти как на сеансе у психотерапевта. Иногда некоторые из них даже засыпали и становились в этот момент юными и беззащитными. Собственно, Худжар и был тем фотографом-психотерапевтом, кто вытаскивал своих пациентов-моделей из затяжных депрессий.

Удивительно, что слава и признание пришли к Худжару только после смерти. Не помог даже промоушн его подруги и почитательницы Сьюзен Зонтаг. А ведь именно после сеанса у Худжара она выдала свою знаменитую максиму («Фотография превращает весь мир в кладбище»). Тут Зонтаг, сама того не подозревая, оказалась в полушаге от истины. К тому времени Худжар уже прицеливался своим объективом к черепам и прогнившим останкам в катакомбах Палермо. Они его мучали, эти видения смерти. Не давали дышать. Он первым туда спустился. И первым оттуда вернулся с черно-белыми оттисками на драгоценной фотобумаге Portriga Rapid.

Своих живых и мертвых он сведет вместе в проекте «Портреты в присутствии Жизни и Смерти», ставшим одним из главных фотографических манифестов эпохи. А еще Худжар обожал снимать лица мужчин во время оргазма. Одно из таких фотоизображений спустя много лет станет обложкой к бестселлеру Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь». Искаженной мукой лицо — то ли от приступа боли, то от спазма удовольствия. Невыносимая легкость бытия. Жизнь как одно короткое соитие между рождением и смертью.

Нью-Йорк был территорией Худжара, его любимым домом, его главным партнером. Он знал все тайные места встреч сутенеров, бандитов и наркодилеров. Его там тоже узнавали, но почему-то никогда не трогали. Для них он был одиноким костлявым мрачноглазым мужиком, без дела таскающимся со своим фотоаппаратом, который он, впрочем, расчехлял только тогда, когда ему позволяли. Его часто видели и в районе сгоревших пирсов, куда в непроглядной тьме среди черных руин геи приходили заниматься сексом. Там он находил себе модели для фотосессий. «Нью-Йорк — это обнаженный мужик со стоящим членом, развалившийся на хрупком стуле, смотрящий тебе в глаза с непонятными намерениями», — говорил Питер. 

Но его мужские ню продавались плохо. Он безумно завидовал славе Ричарда Аведона, которого не без оснований считал своим учителем, и успеху Роберта Мэпплторпа, который был его учеником. Так бывает. Не идет карта, хоть ты тресни. А дальше болезнь, перечеркнувшая все планы и надежды, — СПИД. С момента диагноза и до последнего вздоха рядом с ним был Дэвид Войнарович, художник, эссеист, фотограф, один из проклятых поэтов Ист-Виллидж. Какое-то время они были любовниками, потом соратниками по борьбе за права геев, больных СПИД. Казалось, жизни сделала всё, чтобы они стали серийными убийцами. Но они стали художниками («Всё, что я сделал, — скажет потом Дэвид, — я сделал для Питера»). Когда Худжар умер в ноябре 1987 года, Войнарович был у его постели. 

Как он рассказывал, первым делом он вымыл пол и прибрался в комнате, а потом с помощью своей восьмимиллиметровой камеры сделал 23 снимка рук, ног и лица Худжара (человеческий геном состоит из 23 пар хромосом, и Войнарович использовал это число для обозначения человеческого сознания). 

И еще одно удивительное и символичное совпадение — венецианская выставка Питера Худжара располагается в одном из помещений церкви Санта-Мария-делла-Пьета в районе Кастелло, церкви, известной больше как церковь Вивальди. Тут великий композитор служил в начале XVIII века, тут выступал известный на всю Италию хор воспитанниц сиротского дома для девочек «Оспедале делла Пьета». Наконец, само это итальянское слово pieta — милосердие — как нельзя лучше рифмуется со скромной выставкой и черно-белыми портретами Питера Худжара про Жизнь и Смерть. «Огонь угас. Ты слышишь: он угас. Горючий дым под потолком витает. Но этот блик — не покидает глаз. Вернее, темноты не покидает» (И. Бродский, 1962).

.