«Граждане их в гробу видали» 

— Насколько интересны эти выборы? Можно ли называть их конкурентными? 

— Кажется, что достаточно неинтересные, потому что реальной конкуренции нет. Нет дискуссии по острым вопросам, как это часто бывало на иранских выборах. 

Система иранских выборов как конкурентных существовала достаточно долго: с 1990-х годов по конец 2010-х. Было два лагеря: реформаторы и консерваторы. Затем произошел перелом. Консерваторы вытеснили реформаторов из политической системы. То есть формально реформаторы всё еще есть, но они не представляют никакой силы. 

Поэтому 

В данном случае это Пезешкиан. Он играет роль кандидата от реформаторов. Но острой борьбы нет. И выборы в целом с точки зрения того, что кандидаты обсуждают и как, — это не очень интересно. 

— Для чего допускают реформатора, пускай даже условного? 

— Разумеется, иранская система предполагает, что эти выборы имеют какое-то значение и голос избирателя важен. И на протяжении долгого периода времени так и было: не то чтобы были свободные выборы, но они были по-настоящему конкурентными. 

Победитель всегда был сюрпризом, как и в случаях с Мохаммадом Хатами (1997–2005), Махмудом Ахмадинежадом (2005–2013) и Хасаном Рухани (2013–2021). Они не были фаворитами изначально. Сейчас никаких сюрпризов нет. 

На мой взгляд, девять шансов из десяти, что победит Галибаф. Так и на предыдущих выборах было понятно, что победит Раиси. Но при этом, разумеется, консерваторы во власти для сохранения стабильности системы хотят показать, что они допустили кандидата от реформаторов и что выборы были конкурентными, а не просто голосованием для галочки. 

— Выбрал ли высший руководитель кандидата заранее? 

— Духовный лидер больше всего хотел бы, чтобы победил не Галибаф, а Джалили, который сам фактически вышел из аппарата Хаменеи. Но он абсолютно неизбираемый персонаж, у него нет никакого электората. А у Галибафа есть какая-то поддержка. 

Здесь не так всё линейно, что заранее кого-то одного взяли и назначили. Выбираются кандидатуры, которые наиболее подходят консерваторам, но за них еще кто-то должен проголосовать. Среди консерваторов даже есть какая-то внутренняя конкуренция, но факт в том, что к выборам не допускается никто из альтернативных вариантов. 

— Как иранцы относятся к этому процессу? 

— Достаточно очевидно: они в основном эти выборы в гробу видали. Мы наблюдаем такое отношение последние несколько лет. 

Такая тенденция четко связана с тем, как пропадает конкуренция. Чем она острее, тем выше явка, что видно по президентским выборам в последние годы. И неудивительно, что самой высокой, около 80%, она была на выборах 2009 года, когда конкурировали Ахмадинежад и Мир-Хосейн Мусави. Получилась острая борьба, казалось, что на кону стоит многое, вот люди и пошли на участки.

А все последние выборы бьют антирекорды по явке. В меджлис (парламент) в 2020-м — 42%, президентские в 2021-м — 48%, снова в меджлис в текущем году — 40%. И это только официальная явка, которая как минимум чуть-чуть рисованная. 

На предыдущих выборах, когда избирался Раиси, второе место заняли испорченные бюллетени. 

Графы «против всех» нет, поэтому люди, которые вынуждены прийти на выборы, показывают, как они к этому относятся, при помощи порчи бюллетеней. 

У нас нет точных данных, но условные 30% населения, которые эту власть всё еще поддерживают, ходят на выборы и голосуют за тех же самых консерваторов. Но абсолютное большинство — это навскидку процентов 70 — в жесткой оппозиции к происходящему. Они участвуют в протестах и не ходят на выборы. А если ходят, то портят бюллетень.

— То есть сейчас тоже будет много испорченных бюллетеней? 

— Про испорченные бюллетени не уверен, но явка наверняка будет низкая. Другой вопрос, что явку-то можно нарисовать. И власть же тоже понимает, что, когда явка год от года снижается и ставит новый антирекорд, [в обществе и мире в целом] создается понятное впечатление. 

— Есть мнение, что президент не может ощутимо повлиять на курс Ирана. Какие задачи будут стоять перед ним в первую очередь после избрания? 

— На самом деле президент, как правило, очень сильно влияет на курс Ирана. Приходит Хатами в 1997 году и меняет как внутреннюю, так и внешнюю политику. Потом приходит Ахмадинежад и тоже меняет, а потом приходит Рухани и поворачивает в другую сторону от консерватизма и антизападной повестки. При нем происходит диалог с Западом и какая-то внутренняя либерализация. Потом приходит Раиси и снова возвращается к консерваторам. 

То есть у президента есть полномочия. Но в этом случае, скорее всего, никаких серьезных изменений не будет просто потому, что победит консерватор примерно из того же спектра и элитарной группы, что и Раиси, и с такими же ценностями. Тоже будет консерватор, который не против установок духовного лидера и не готов с ним спорить, который заинтересован в стабильности системы и поддерживает текущую ситуацию, опасаясь серьезных перемен. 

К примеру, Галибаф чуть менее идеологизирован, но при его победе общий курс сохранится. 

— Какие первостепенные проблемы существуют во внутренней политике Ирана? 

— В моем представлении главная проблема — в кризисе легитимности власти. В том, что большая часть населения эту власть ненавидит. Это очевидно примерно всем, но стоит вопрос, что с этим делать.

Также не исключено, что

К этому нужно максимально подготовиться. Это главный куш, который будет обуславливать ситуацию вокруг Ирана на десятилетия вперед. 

В первую очередь надо решать экономические проблемы. Ирану не удается обеспечить устойчивое развитие с ростом доходов населения. Нужно отвечать и на сопряженные с этим вопросы, например, реформировать систему субсидий. 

Надо решать вопросы ношения хиджаба, потому что очевидно, что ситуация вокруг него возмущает многих. Да и на самом деле очень много вопросов, связанных с Исламской Республикой и с тем, как она осуществляет политику в отношении своих граждан. 

Пока же я вижу, что консерваторы скорее мирятся с потерей поддержки большей части населения и считают более важным вопрос транзита власти. Потому что лучше сохранить власть без поддержки общества, чем заигрывать с обществом, но лишиться власти или оказаться в нестабильном положении в преддверии такого судьбоносного события. 

— Возвращаясь к единственному кандидату-реформатору — Масуду Пезешкиану, действительно ли он либеральный политик и какое к нему отношение в обществе? Может ли он объединить реформаторов?

— Как ни странно, определенный процесс консолидации вокруг него был. Есть некоторые опросы, которые показывают, что есть поддержка. Но я думаю, что, во-первых, он не очень-то реформатор. Он, конечно, был в кабинете министров при Хатами, который, скажем, был самым реформаторским среди президентов Ирана. 

Сейчас Пезешкиан в абсолютно консервативном меджлисе, поэтому и он сам там действует вполне как консерватор. Это, прежде всего, выражается в том, что он просто сидит и ничем особо не выделяется. Всё его реформаторство заключается в том, что он был министром в кабинете Хатами.

Чуть больше, чем я ожидал, за него начали вступаться реформаторские политики. Но проблема в том, что реформаторы как политическая сила утратили поддержку общества. Так что даже если главные представители реформаторского лагеря вроде Хатами или Мусави категорично призовут идти голосовать за Пезешкиана, скорее всего, большинство населения всё это проигнорирует. Люди думают, что вся эта система прогнила и реформаторы — ее часть.

— То есть там нет такой истории, что «мы сейчас объединимся, поддержим более-менее либерального кандидата и покажем, как нас много»? 

— Нет, скорее население разочаровалось в выборах, в системе и во всем происходящем. Единственная стратегия, которая проглядывается, — это бойкот. Хотя мне кажется, и он не столько является стратегией, сколько просто апатией. 

— Во время дебатов практически все кандидаты высказались против принуждения к ношению хиджабов и против ограничения интернета. Для чего эта дискуссия нужна во время выборов? 

— Как я сказал, есть очень серьезная проблема утраты легитимности всего этого процесса, и власть это хорошо понимает. Они же видели протесты. Но при этом они выбирают консолидировать пока только консервативный лагерь. 

Но в то же время все из этой группы кандидатов понимают, что, пока у нас есть нынешний духовный лидер, ничего не сделаешь, потому что это его и его окружения категорическая позиция, что Иран должен сохранить определенные элементы Исламской республики. И хиджаб — это один из этих элементов, как и запрет на алкоголь. Это так же, как и лозунг «Смерть Израилю!», — части обязательной идентичности этой системы. 

Поэтому выходит такая странная ситуация, когда почти все кандидаты говорят, что власти неправильно борются с хиджабами, но при этом никто не обещает ничего изменить по этому поводу. Никто даже близко не говорит, что придет к власти и полиция нравов пропадет. Все говорят: «Полиция нравов немножечко неправильно себя ведет». 

Разговоры про хиджаб — это попытка привлечь хотя бы кого-то на свою сторону, но без излишних обязательств. Я думаю, многие в консервативном лагере также боятся, что если что-то отменить или смягчить, то вся система разрушится. 

— Как у кандидатов разделяются мнения по поводу отношений с США и Россией? 

— Насколько понимаю, по поводу Соединенных Штатов [у всех кандидатов] примерно одинаковая позиция, разве что Пезешкиан чуть больше говорит про то, что нужно поддерживать диалог с миром. При этом я не помню, чтобы он говорил конкретно про США. 

Проблема в том, что отношения Ирана и Соединенных Штатов сегодня находятся если не в тупике, то в очень серьезном кризисе. И не совсем понятно, как из него выйти.

Основная попытка выстроить отношения основывалась на ядерной сделке в середине нулевых. Потом эту сделку, когда Дональд Трамп из нее вышел, в несколько этапов пытались возродить. И ничем это не увенчалось. 

Сейчас мы находимся в ситуации, когда Иран и США идут от одного кризиса к другому, включая военные. Проиранские силы наносят удары по по американским объектам в регионе, американцы им отвечают. Ситуация достаточно тревожная, и никакой почвы для совместного диалога пока не наблюдаются. Cудя по всему, у текущей иранской и американской элит настолько разные позиции, что они пока ни к чему общему не приходят. 

Про Россию кандидаты тоже произносят общие слова — что нужно развивать отношения с ней и Китаем. Но стоит понимать, что

Россия всё еще воспринимается как страна, которая на протяжении последних 200 лет пыталась заполучить иранские ресурсы и захватить иранскую территорию. Люди всё это помнят и постоянно говорят, что России нельзя доверять. 

Сейчас, когда большая часть жителей настроена негативно по отношению к власти, она воспринимает эти реляции о сотрудничестве с Россией как что-то негативное, вроде «сам по себе узурпатор, еще и с другими узурпаторами и авторитарными государствами сотрудничает». Есть также распространенное мнение, что, если бы Россия не поддерживала действующий режим в Иране, он бы рухнул. Это, может, и субъективная позиция, но она очень распространена в Иране.

— Эти выборы могут стать триггером для новой волны протестов? 

— Сами выборы — вряд ли. 

Серьезные протесты, связанные с выборами, происходили только в 2009 году, но тогда была конкурентная борьба. Протесты обычно начинаются с какой-то эмоции — нового события, которое вдруг кажется населению немыслимым. И в этот момент они выходят на улицы. Так, осенью 2022 года люди вышли на протесты после гибели задержанной девушки (22-летней Махсы Амини, арестованной и избитой за отсутствие хиджаба. — Прим. ред.). Но спустя год, когда произошло нечто подобное (в больнице скончалась 16-летняя иранка Армита Гераванд, которая впала в кому после задержания сотрудниками полиции нравов. — Прим. ред.), это уже не всколыхнуло общество, потому что эмоция перестала быть новой. И выборы — это тоже уже не та эмоция. 

— На что нужно обращать внимание на этих выборах и есть ли шанс, что может потребоваться второй тур? 

— Второй тур, конечно, возможен, если будет конкуренция между Джалили и Галибафом. Но мне всё же кажется более вероятным, что Галибаф выиграет. 

Важно сказать, что на текущую внешнюю политику результаты выборов вряд ли серьезно повлияют. Главное, что решается, — это внутриполитические расклады, какие силы в преддверии транзита власти будут обладать определенным потенциалом, чтобы в этом транзите участвовать.