«Не делайте из меня легенду!»

В марте 1985 года Михаил Горбачев стал Генеральным секретарем КПСС. В стране еще не очень заметно, но явственно повеяло переменами. 6 мая 1985 года вышел Указ о присвоении Мурманску звания «Город-герой». В Советском Союзе их было 12, плюс Брестская крепость. Мне (автору) в тот год исполнялось 14. И в те дни я был в Мурманске, участвовал в олимпиаде по истории СССР. После выхода указа о присвоении звания в городе начались торжества.

Ожидалось прибытие многих важных лиц, включая Горбачева, но Генсек тогда не приехал. Хотя гостей все равно было много. Одна встреча запомнилась нам, школьникам, в мельчайших подробностях — с Героем Советского Союза Алексеем Маресьевым.

Маресьев во время войны не имел никакого отношения к Мурманску. Он воевал на юго-западе и в центральных регионах страны. А ставший знаменитым «поход ползком», когда летчик с раздробленными ногами 18 дней выбирался с места, куда его выбросила катапульта, к ближайшей деревне, совершил в Новгородской области. Но Маресьев был ответственным секретарем Советского Комитета ветеранов войны и его «лицом», а потому его часто посылали в командировки в самые разные города.

По его поведению на нашей встрече было заметно, что он часто общался с детьми. Но в отличие от других ветеранов, которые походили скорее на говорящие иконы самих себя, Алексей Петрович был живым и каким-то своим.

— Иван Кожедуб (самый результативный ас Второй мировой войны, трижды Герой Советского Союза) в своих мемуарах писал, что Звезду Героя давали за 20 сбитых самолетов, а у вас на счету всего 10, — блистал начитанностью капитан мончегорской сборной Роман Крауль (после окончания школы он поступит в ЛГУ, но после первого семестра взял академотпуск и ушел добровольцем в Афганистан, откуда вернулся с последней колонной советских войск по мосту Дружбы, в 1996 году возглавил бригаду в Мончегорской ОПГ, застрелен в мае 1999 года. — Прим. М. Л.). — То есть вам, получается, звезда Героя по блату досталась?

— Если ты внимательно читал, то должен помнить, что маршал говорил о бомбардировщиках противника, — спокойно парировал Маресьев. — Сбитый истребитель ценился выше. А сколько самолетов сбил Анатолий Ляпидевский? Знаешь, кто это?

— Конечно, — фыркнул Рома, — обладатель звезды Героя СССР № 1. Участник спасения пассажиров «Челюскина».

— Ну так сколько он самолетов сбил? — спрашивает Маресьев. — Может, ему тоже звезду по блату дали? Поймите, эта награда, высшая награда нашей Родины, не дается из жалости, по блату или за деньги. Лично мне ее дали за спасенные жизни. В июле 43-го мы в небе под Курском терпели поражение. Два наших штурмовика были подбиты и пытались уйти к линии фронта. За ними «фокеры» (немецкий самолет-истребитель Фокке-Вульф FW-190, наряду с Мессершмитом Bf-109 был самым распространенным истребителем немецкого Люфтваффе) увязались, а я заметил. В общем, пока немцы за нашими ранеными охотились, мы с ведомым к ним в хвост пристроились и обоих сбили. А наши штурмовики благополучно до аэродрома доковыляли. И когда меня к награде представляли, на моем счету даже не 10, а всего 6 сбитых было. Вот вы говорите, что мне за протезы Героя дали, — продолжал Маресьев, — может, отсутствие у меня ступней и повлияло на решение правительства. Но я ведь такой не один был. Вы вот знаете, кто такой Захар Сорокин? Вижу, не знаете. А ведь он здесь под Мурманском воевал и тоже на протезах летал. Ему посол Великобритании Рыцарский крест вручал за спасение английских кораблей, прибывавших сюда с ленд-лизом, которые пытались бомбить немецкие бомбардировщики. Без советских истребителей и штурмовиков до порта половина бы не добралась. Но вы о нем не слышали, потому что не написал о нем Полевой. Просто есть такое слово — пропаганда, и я стал ее невольной жертвой. (При этих словах Маресьев смеется.)

— А «Звезда», она действительно из золота? — спрашивает кто-то из девушек.

Маресьев улыбнулся, протянул руку к груди, снял «Звезду» и протянул ее нам. Так получилось, что первым ее принял я. Я не смогу передать чувства, которые охватили меня в тот момент. Но точно помню, что единственное, что я смог выговорить, было: «Тяжеленькая».

«Крутой» очерк

После развала Советского Союза многие историки-исследователи устремились в архивы, ставшие доступными. Чуть ли не ежедневно появлялись статьи, которые развенчивали мифы советского прошлого. Некоторые считали историю Маресьева мифом, но опровергнуть его так и не смогли. Хотя и обнаружились нестыковки в книге Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» с реальной историей.

— Поиск самолета Маресьева для всех поисковиков Новгородской области был идефикс, — рассказывал в 1992 году автору глава туристическо-поискового клуба «Странник» Роман Дружинин. — Казалось бы, не было ни одного закутка в Валдайском районе (именно там, согласно книге Полевого, упал самолет Маресьева), куда бы мы ни заглянули. Писатель подробно все описал: самолет упал в районе двух небольших озер и болота. А потом описывает оставшуюся от какой-то битвы технику и трупы немецких и советских солдат. Там Мересьев (у героя книги фамилия через «е») забрал банку тушенки, которая долгое время служила ему единственной едой. Но если это болото и озера, то откуда там взялись танки? Они бы просто не прошли по той местности, да и позднее не было подтверждений, что в том районе какие-то сражения случались. Ни скелетированных трупов, ни остатков техники, ни окопов, ни снарядных воронок обнаружено не было.

Дальше Мересьев, по книге, двигаясь строго на восток, наткнулся на дорогу, по которой шли немецкий броневик и грузовики с солдатами. Но в апреле 1942 года там не могло оказаться немецких частей. Бои шли в районе Бологого, а это намного дальше от возможного падения Маресьева. Опять же, если летчик наткнулся на дорогу, значит, не в такой уж глуши он и упал. Дороги ведь соединяют два населенных пункта, а в повести Полевого единственным населенным пунктом на пути Мересьева была «подземная деревня», состоявшая из землянок, в которые переселились жители неких Плавников, убежав в глубь леса от немцев. То есть даже от своей деревни на несколько километров в глушь. По поводу деревни никаких сомнений не было: Полевой просто перепутал — случайно или намеренно — название Плав с Плавнями. А вот всё остальное, особенно так и не найденный самолет, заставляло усомниться во всей истории. Слишком много возникало вопросов, на которые не было ответов: когда именно был подбит Маресьев, где это случилось, сколько именно дней он добирался до людей, с какой стороны он вышел на людей, в каком направлении двигался. Но самым главным оставался вопрос: 

Но в деревне Плав (Новгородская область), к которой выбрался Маресьев, еще были живы те, кто нашел летчика 23 апреля 1942 года. А в военном архиве сохранился доклад командира полка о бое 5 апреля и потерях, среди которых числился и Алексей Маресьев. Да и сам герой повести был живым доказательством того, что всё это было — пусть и с разницей в деталях. По словам его сына, в 2018 году все-таки было обнаружено не только место падения самолета, но и документы о его утилизации в 1942 году. Самолет был найден не там, где указывали Маресьев и Полевой, но в целом всё совпадало.

Во время войны Борис Полевой работал военным корреспондентом газеты «Правда». В 1943 году, когда Алексею Маресьеву было присвоено звание Героя Советского Союза, советское правительство вело еще довольно скупую политику раздачи наград. Маресьев получил Золотую Звезду за номером 1102. Напомним, что звание «Герой Советского Союза» было учреждено 16 апреля 1934 года. А медаль «Золотая Звезда», которой награждались Герои, появилась лишь 1 августа 1939 года. Первыми Героями стали летчики, спасавшие пассажиров парохода «Челюскин». То есть к 43-му году позади были Хасан и Халхин-Гол, гражданская война в Испании, советско-финская война и два года Отечественной войны, во время которых присваивались звания Героев. А в стране их было всего 1101. Так что неудивительно, что в часть к Маресьеву зачастили военные корреспонденты. Но писать про то, что летчик воюет на протезах, им запрещалось.

Вот как Борис Полевой вспоминает свою встречу с летчиком: «В ту пору битва на Орловско-Курской дуге вступала в свою решающую фазу. Измотав и обескровив пытавшиеся наступать немецкие дивизии, сломив их боевой дух, наша армия переходила в наступление. Недалеко отсюда свежие танковые части входили в прорыв, и авиация работала без устали, прикрывая над ними небо. Вот в эти-то дни по фронту и прогремела слава одного гвардейского авиационного полка, который сбил больше двух десятков вражеских самолетов. Сам же полк потерял в боях всего несколько машин. Сюда на связном самолете и прилетел я под вечер, чтобы собрать материал для корреспонденции.

Замполит оказался в воздухе. Начальник штаба, совершенно охрипший, с красными, как у кролика, от бессонницы глазами, поначалу было огрызнулся, а потом, рассмотрев мои погоны, спохватился, произнес какие-то скомканные извинения и заявил:

— Вот вернется из боя Алеша Маресьев. Он только что второй самолет за сегодняшний день сбил. Ступайте к нему. Он на девятке. Сядет девятка, вы прямо на него и пикируйте.

Девятка села, подрулила к своему капониру на опушке леса, и я «спикировал» на молодого коренастого парня, что с какой-то особой медвежьей грацией выбрался из самолета. Он еле стоял на ногах. Еще бы: шесть боев, два сбитых противника. Говорить он отказался, сославшись на усталость, и, должно быть, для того, чтобы подсластить пилюлю, а может быть, просто по доброте душевной, улыбнувшись, вдруг предложил:

— У нас правило в полку хорошее. В дополнение к наркомовским ста граммам за каждый сбитый самолет добавлять еще по двести. У меня выйдет сегодня пол-литра. Многовато на одного. Пойдемте-ка мы с вами, майор, с устатку в столовку. На двоих как раз выйдет впору.

От такого предложения трудно было отказаться. Мы пошли в военторговскую столовую, пообедали, выпили положенное, и мой новый знакомый, к которому все время подходили разные люди поздравлять его с победой, предложил ночевать у него в землянке. Летчик, с которым он вместе жил, в этот день не вернулся на аэродром. Он был сбит. Койка его пустовала, и я согласился занять ее, ибо уже стемнело и улетать было поздно.

Мы долго проговорили, поедая из котелка лесную малину. Маресьев и его невернувшийся друг собрали ее утром. Перед отходом ко сну летчик, со вкусом умываясь, долго крякал и фыркал. Я стал уже дремать и был разбужен странным звуком — что-то тяжелое увесисто ударялось о земляной пол. В землянке было темно, но луч луны падал в ходок, и мне показалось, что из-под нар, на которых лежал мой знакомый, торчат чьи-то ноги в офицерских начищенных сапогах. 

— Это же протезы, мои протезы, — пояснил он.

— Что, что?

— Обыкновенные протезы, и больше ничего. У меня же нет ног.

Для убедительности он хлопнул рукой по одеялу.

Безногий летчик? И не просто летчик, а человек, сбивший в этот день два истребителя? Нет, этого не может быть! А между тем все было именно так. Сна как не бывало. Вскочив в трусах с постели, я схватил первую попавшуюся под руку бумагу. Летчик уселся на койке. И так мы просидели до утра — он рассказывал, а я записывал его необыкновенную и в то же время такую типичную для этих дней историю, историю, в которую трудно поверить, и тем не менее правдивую с начала и до конца…

…Под утро пошел дождь. Крупные теплые капли его звучно били по разлапистым лопухам, и казалось, что там журчит без устали быстрый горный ручей. Я благословлял непогоду. Она сковала авиацию, и я смог целый день выспрашивать у Маресьева все подробности необыкновенного его подвига. Понимая, что это за материал, я записывал все с протокольной точностью, с названием мест, фамилий и адресов всех, кто имел отношение к этой истории.
А потом, отложив в сторону все другие дела, я единым духом, за сутки, написал в “Правду” очерк о подвиге безногого героя, а к очерку приложил проект передовой “Советский воин Алексей Маресьев”.

Всякий раз, когда мне в руки попадала свежая газета, я с жадностью раскрывал ее. Но шли другие, менее значительные и менее интересные материалы. А этого не было. Почему?.. Только потом я понял, что тогда, после нового разгрома немецко-фашистских армий на Курской дуге, когда доктор Геббельс, стремясь смягчить удар этого нового страшного поражения, врет, что Советы воюют из последних сил, что в армию у нас призваны старики и дети, опубликовать эту необыкновенную историю значило дать гитлеровскому лейб-вралю новый материал: безногие на самолетах…

Вместо всего, что я написал в “Правду”, был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении старшему лейтенанту Маресьеву Алексею Петровичу звания Героя Советского Союза. Мне же редактор Петр Николаевич Поспелов сказал:

— Не огорчайтесь. Это не пропадет, кончится война, издадим целую книгу… Пишите… Это стоит книги». (Б. Полевой. Эти четыре года. 1974)

«Рок» Германа Геринга

В начале 1946 года Полевой был направлен в Нюрнберг освещать процесс над военными преступниками. Именно там он в феврале 1946 года вспомнил о безногом летчике и решил написать книгу.

«Днем шел снег. Нет, не наш — сухой и острый, что в это время года сечет и жалит лица прохожих на улицах Москвы, а какой-то рождественский — крупный, мягкий, мокроватый. Я шел, протаптывая дорожку, и вдруг отчетливо вспомнил рассказ одного безногого летчика Мересьева или Маресьева, слышанный на полевом аэродроме в разгар битвы на Орловско-Курской дуге. Он показался мне необыкновенно интересным, этот рассказ, который мне удалось тогда записать. Тетрадь с надписью «Календарь полетов 3-й эскадрильи», куда я записал одиссею этого летчика, я протаскал с собою всю войну, собираясь когда-нибудь превратить все записанное в книгу. Она и сейчас со мной, эта тетрадь, и старая, стершаяся фотография, на которой я заснял этого летчика у его боевой машины в день нашей встречи. Что если, ознакомившись с обстановкой и наладив дело, начать писать здесь, в Нюрнберге? Времени хватит.

Решено. Пишу. Бодрым шагом возвращаюсь я в наш халдейник. Никого из четырех сожителей по комнате нет. Достаю стопку бумаги, решительно вывожу на первом листе название “Повесть о настоящем человеке”. Написал и остановился — что дальше? Очерк? Или действительно повесть?.. А может быть, роман?.. Так, не придя ни к какому выводу, малодушно заваливаюсь спать, решив, что утро вечера мудренее».

Но еще полгода Полевой так и не сможет приступить к написанию книги. Толчок к творчеству даст допрос Германа Геринга. А точнее, его слова о советских людях:

«Главный советский Обвинитель, допрашивая Геринга по частному поводу, весьма ловко загнал его в угол.

— Подсудимый, признаете ли вы, что, направив войска на Восток, преступно нарушив мирный договор, начав войну с Советским Союзом, ваш генеральный штаб совершил величайшее преступление, которое в конечном счете привело Германию к катастрофе?

— Это не преступление, это — ошибка, — глухо ответил “второй наци” Германии. — Я могу признать только, что мы поступили опрометчиво потому, что, как выяснилось в ходе войны, мы многого не знали, а о многом не могли и подозревать. Наша разведка неплохо работала, и мы знали приблизительно численность Красной Армии, количество танков, авиации, знали мощь русских военных заводов. Сопоставляя силы, мы были уверены в победе. Но мы не знали советских русских. Человек Востока всегда был загадкой для Запада. Наполеон совершил ошибку. Мы ее повторили, — и, возведя к небу свои серые оловянные глаза, сказал: — Это не преступление, это — рок.

Рок? Признаюсь, я просто-таки взволновался, выслушав это вынужденное признание. Рок! Мне сразу вспомнился безногий летчик, о котором я еще ничего не написал. Летчик, который так упорно уходит от меня. Вот он, этот «рок», который решил исход войны и бросил вас на скамью подсудимых, Герман Вильгельм Геринг!

По утрам я теперь хожу регулярно на свидания с моим безногим летчиком. Пишется необыкновенно легко, иногда по десяти — пятнадцати страниц в один присест. Передо мной всего только тетрадь с очень беглыми заметками, из которых за давностью времени половину не могу разобрать. Я не знаю даже, где он сейчас, этот летчик. 

Впрочем, в свидании с ним нет и нужды. Этот старший лейтенант Мересьев или Маресьев, фамилию его так в записях и не разобрал — не то в ней “е”, не то “а” — он всегда со мной. И тут в каморке со скошенным лестницей потолком, и в зале суда, и на вечеринках в пресс-кемпе, и на каком-нибудь лихом гангстерском фильме, которые пресса иногда смотрит по вечерам, я с ним не расстаюсь. Слушаю, записываю какие-нибудь изуверские показания, а думаю о нем, об этом русском парне с Нижней Волги, и когда на суде заходит речь о великом подвиге советского народа, о доблести Красной Армии, я вижу перед собой его — простого, бесхитростного, искреннего, такого русского».

Неожиданная и ненужная слава

Книга была написана всего за 19 дней, и ее сразу стали печатать в журнале «Октябрь». После публикации двух глав ее стали читать по радио. А потом, как написал Аркадий Полторак (юрист, журналист, писатель, на Нюрнбергском процессе возглавлял секретариат советской делегации) в своей книге «Нюрнбергский эпилог», в дело вступил глава советской делегации Андрей Вышинский (прокурор СССР с 1935 по 1939 годы, пытавшийся подвести законную базу под сталинские репрессии).

Как отмечали многие исследователи Нюрнбергского процесса, так как представители СССР (обвинители под руководством Романа Руденко и судьи Иона Никитченко и Александр Волчков) по выстроенной Вышинским схеме не могли принимать самостоятельные решения, не посоветовавшись с ним (а сам он постоянно докладывал о происходящем в Москву, откуда получал «ценные указания»), советская сторона часто становилась виновницей затягивания процесса. Да и общественное мнение стало меняться не в лучшую сторону.

«После того, как Черчилль произнес свою речь в Фултоне в марте 1946 года, отношения многих западных журналистов к нам (советским коллегам) стало меняться. Это происходило постепенно, медленно, но к концу процесса многие из тех, кто плакал над кадрами военной хроники из блокадного Ленинграда, стали позволять себе намеки на то, что коммунизм мало чем отличается от нацизма…» — писал в своих мемуарах Полевой.

По воспоминаниям Полторака, Вышинский, прочитав первые части «Повести о настоящем человеке», сразу понял огромный пропагандистский потенциал этой книги. Именно с его помощью «Повесть…» в кратчайшие сроки прошла все цензурные преграды и стала печататься практически сразу по готовности корректуры глав. Более того, Вышинский приказал скопировать текст Полевого (сам Полевой об этом почему-то не упоминает), который тот обязан был предоставить главе делегации перед отправкой в Москву, и передал его судье Волчкову:

«Ему Вышинский и поручил быстро перевести повесть на английский и передать коллегам-судьям из США и Великобритании. Не знаю, насколько художественным был тот перевод, но судьи были явно впечатлены. И ее прочтение повлияло на суровость вынесенного приговора. Хотя в западной прессе уже стали появляться статьи, что вина немецких подсудимых не доказана по всем правилам, и Фрэнсис Биддл (США) уже был не так суров в своих суждениях, а председательствующий лорд Лоуренс (Великобритания) все больше отмалчивался, приговор был почти таким, как его и требовала советская делегация…»

На Алексея Маресьева всенародная слава свалилась неожиданно и, по его мнению, незаслуженно. Книга вышла без его ведома и без его одобрения. Маресьева привлекали к съемкам фильма (он вышел на экраны в 1948 году), но его мнение мало кто слушал. А вот его личностью заинтересовались на самом высоком уровне.

Алексей Маресьев родился в Камышине (Саратовская губерния) в 1916 году. Официальным днем рождения будущего героя считается 20 мая. Однако три года назад РИА Новости выяснило, что родился Маресьев 29 мая, но позже где-то перепутали и записали двадцатым числом. Ну а сам Маресьев не стал исправлять, так и праздновал свое рождение на девять дней раньше. Дальше всё закономерно: закончил шесть классов школы, затем ФЗУ (фабрично-заводское училище), получил специальность токаря. В 1934 году по комсомольской путевке поехал на строительство Комсомольска-на-Амуре. Работал сперва лесорубом, затем мотористом на катере. В 1937 году был призван в армию, служить попал в 12-й авиапогранотряд на Сахалине. Там и получил направление в летную школу. Учился в Батайске, после окончания в 1940 году был оставлен инструктором в школе.

В Батайске Маресьев познакомился с потомственной казачкой Елизаветой Крамаренко. 3 мая 1941 года у них родился сын, которого назвали Валерием (в настоящее время проживает в Ростовской области). Брак не был оформлен, поэтому этот факт советской пропагандой замалчивался. Считалось, что женился Маресьев уже после войны на сотруднице Главного штаба ВВС СССР Галине. В браке родилось еще двое сыновей: Виктор (родился в 1946-м, инженер-автомобилист) и Алексей (1958–2002).

На войне Маресьев находился с августа 1941 года. Еще до присвоения звания Героя был награжден орденом Красного Знамени. Демобилизовался в 1946 году, какое-то время был инструктором в спецшколе ВВС в Москве. После успеха книги и фильма его вызвали в ЦК и предложили продолжить обучение. Маресьев выбрал Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Защитил кандидатскую диссертацию по истории. 

По словам сына летчика Виктора, отец всего один раз посмотрел фильм и не любил, когда при нем эту картину вспоминали. А единственный раз побывав на опере Сергея Прокофьева, поставленной по книге Полевого, на вопрос, понравилось ли ему, ответил: «Хорошо сымитирован звук мотора».

«Он не любил воспоминаний, не любил повышенного внимания к себе, которое появилось после выхода книжки и фильма, — говорил Виктор Маресьев в интервью газете “Аргументы и факты” в 2013 году. — Говорил: “Воевали все! Сколько на свете таких людей, на которых Полевой не нашелся!” И правда, много было летчиков, которые без ног летали. Есть даже книжка такая — “Сколько у нас Маресьевых”. Мы награждали как-то летчика из Тулы, Ивана Леонова, — он без правой руки летал. Отец знал о таких людях, поэтому возмущался: “Что вы из меня легенду делаете? Сумел я выжить, сумел полететь — и всё!”»

Маресьев не хотел мировой славы, но пойти против решения руководства страны не мог. Он свято верил в коммунистическую идею, ради которой полз 18 дней, утопая в снегу и превозмогая боль в раздробленных ногах. Он упорно стремился к цели — вернуться на фронт. С такой же терпеливостью воспринял и свалившуюся на него славу.

Крушение идеи и СССР не могли оставить Маресьева безучастным.

«Развал Советского Союза его сильно подкосил, — рассказывал Виктор Маресьев. — К нему тогда пришел один знакомый: Лешка, ты видишь, оказывается, какие при Сталине делишки творились? Отец едва через стол не перепрыгнул и закричал: “А дела ты забыл?!” Он себя называл марксистом-ленинцем, но вообще, был сталинистом, конечно».

По словам его сына, Маресьев после развала СССР неохотно откликался на приглашения поучаствовать в различных мероприятиях. Он не понимал и не принимал новую власть.

Это не мешало уже российским властям делать из него «икону Отечественной войны» даже после смерти. Во всех городах, где даже короткое время жил летчик, установлены памятники, бюсты и мемориальные таблички. Его именем названы улицы и скверы. В 2004 году в Москве была учреждена международная премия имени Алексея Маресьева «За волю к жизни». А на месте, где его нашли мальчишки из деревни Плав, установлена табличка с пропеллером от самолета.

По словам сына, Маресьев был против шумного празднования своего 85-летия, которое должно было с размахом пройти в Москве. «Наверное, поэтому и умер за два дня до юбилея, — добавляет он. — Выиграв последнюю в своей жизни битву».