Лукашенко не укусил собаку

1994. Вы не запустили, а мы запустим!

Беларусь — свободная юная страна. У нас митинги, которые никто не разгоняет. У нас рабочие идут от проходной стотысячными маршами к дому правительства. У нас появляются независимые газеты и радиостанции. У нас Шушкевич и свободно избранный Верховный Совет. У нас в марте принимается новая Конституция, в которой главой государства становится президент. Дело за малым — провести выборы и избрать президента.

В свободной стране голодно, зато весело. Президентские выборы — это этап взросления, мы станем настоящим европейским государством. Пока про нас мало кто знает — поди разберись с этими новыми государствами начала девяностых от Балкан до Центральной Азии. Станислав Шушкевич везет с собой в Америку полиэтиленовый пакет с картой Беларуси и показывает тамошним сенаторам и конгрессменам: вот, смотрите, здесь Польша, здесь Россия, а между ними мы. Сенаторы говорят: это «бьютифул», у вас отличное геополитическое положение и превосходные перспективы транзитного государства.

Кандидаты на первых президентских выборах — на любой вкус: и сам Станислав Шушкевич, и премьер-министр Вячеслав Кебич (из партийной номенклатуры, но при этом из тех, кого потом станут называть «крепкими хозяйственниками»), и лидер Белорусского народного фронта Зенон Позняк, и коммунист Василий Новиков, и аграрий Александр Дубко, и молодой депутат Александр Лукашенко. Лукашенко уже достаточно известен: в то время сессии Верховного Совета транслировали в прямом эфире по телевидению и радио, и это было главным развлечением белорусов; депутаты были вроде рок-звезд, их узнавали в лицо и по голосам. Таких, как Лукашенко, — тем более: он был активен, криклив, любил выступать и обличать.

Во второй тур выборов вышли Вячеслав Кебич и Александр Лукашенко. Первый набрал 17,33 процента, второй — 44,82. А перед вторым туром Кебич зачем-то предложил Лукашенко теледебаты. И проиграл еще до голосования. Потому что Лукашенко, возглавлявший отстающий совхоз «Городец» и привыкший к вранью перед министерскими, райкомовскими, обкомовскими, — насчет соцобязательств, перевыполнения планов, повышения удоев и сбора рекордного урожая — чувствовал себя прекрасно.

-— Вот вы говорите, что запустите заводы. А как вы это сделаете? — спрашивал оппонента Кебич.
— Запустим! Вы не запустили, а мы запустим! Мы знаем, как, — на голубом глазу отвечал Лукашенко.

Во втором туре он набрал 80 процентов голосов. Это были первые и последние президентские выборы в Беларуси.

1996. Обнулился на глазах у публики

До следующих выборов еще три года, но новоиспеченному президенту уже становится мало имеющейся власти. Принцип разделения властей ему неудобен, как тесная кацавейка. Тот факт, что какие-то депутаты могут не соглашаться и не утверждать нужные Лукашенко законы, стал неприятным сюрпризом для человека, уверенного в синонимичности слов «президент» и «хозяин». Он решает провести референдум, расширяющий его полномочия до абсолютных (вплоть до издания декретов, равных по силе законам, и права распускать парламент самолично). Верховный Совет, в свою очередь, готовит импичмент. Нужное количество подписей собрано.

Депутаты говорят о том, что в стране под видом референдума идет захват власти одним человеком. И тогда на помощь приходит Россия. В Минск прилетает делегация в составе главы правительства Виктора Черномырдина и спикеров двух палат Федерального собрания — Егора Строева и Геннадия Селезнёва.

А мы стояли перед зданием Верховного Совета, готовые его защищать. Нас было много — десятки тысяч. Мы были готовы стоять и не расходиться, принять огонь на себя, если вдруг начнется штурм, и отстаивать свое право на свободное государство, которое ускользало на наших глазах, всего несколько лет подразнив нас свободой собраний и демократическими выборами. А потом к нам вышел спикер Верховного Совета Семён Шарецкий и сказал: «Все под контролем, расходитесь, до новых встреч!» Было ощущение предательства. Возможно, именно там, в той ноябрьской ночи, и пустило ростки последующее многолетнее равнодушие белорусов. Дескать, «все они — на одно лицо: или негодяи, или трусы».

Перед референдумом Лукашенко силами своей охраны вывел из здания Центризбиркома его председателя Виктора Гончара (хотя по закону не он, а парламент утверждал председателя, только он, парламент, и мог отправить его в отставку) и посадил туда бобруйскую юрисконсультшу Лидию Ермошину, которая в благодарность за карьерный взлет четверть века виртуозно фальсифицировала выборы. Впрочем, выборов больше не было. Парламентских — тоже. Все они закончились вместе с силовой отставкой Гончара.

А еще на этом референдуме Лукашенко обнулился. Он решил, что два года у власти теперь не в счет, и пятилетний президентский срок начинается заново.

2001. Только членам профсоюза

Семилетка закончена. Виктор Гончар, легитимный председатель ЦИК, убит в 1999 году, когда по закону в стране должны были пройти новые президентские выборы. В тюрьмах сидят бывшие депутаты Андрей Климов и Владимир Кудинов, власти закрывают независимые газеты, а митинги разгоняют. Большинство белорусов вернулись во внутреннюю эмиграцию с разговорами и анекдотами на кухнях, но уличная активность всё еще высока, а оппозиция готовится к выборам. Учитывая 1996 год и Ермошину в ЦИКе, никто не сомневается, что выборов уже не будет. Но использовать их в качестве политической кампании нужно.

К выборам оппозиция подходит системно: утверждается единый кандидат. Владимир Гончарик, глава федерации профсоюзов. Никто не мог о нём сказать ничего плохого, как и ничего хорошего. Гончарик был настолько незаметен в политическом поле, что это считалось даже плюсом: ни с кем не ссорился, ни в чём предосудительном не участвовал, никого не раздражает. Чистая партийно-профсоюзная биография. И такой же партийно-профсоюзный штаб.

Впрочем, штаб есть штаб, и никто о нём не думал. День выборов — это только название такое, а на самом деле протесты. 9 сентября белорусы собрались на Октябрьской площади после закрытия участков. Потом пришел Владимир Гончарик и радостно сообщил, что, согласно экзит-поллам, он выходит во второй тур, и посоветовал идти отдыхать. А утром Лидия Ермошина объявила о безоговорочной победе Лукашенко. Гончарик пообещал, что не сдастся и будет оспаривать результаты, но на следующий день было 11 сентября 2001 года.

Единственное, что успел сделать Запад накануне этого жуткого дня, — не признать белорусские выборы. Их больше никогда не признавали, хотя Лукашенко было, в сущности, уже всё равно. Изгоем быть даже приятно: ты больше никому ничего не должен.

2006. «Где деньги, Саша?»

За 12 лет у власти Лукашенко осточертел даже тем, кто продолжал воспринимать его как комического персонажа, над которым можно похохатывать в курилке, и тем, чье кредо «я политикой не интересуюсь». Единый кандидат никому не нужен, когда речь идет не об электоральной, а о мобилизационной политической кампании. Это урок, который оппозиция извлекла из профсоюзного 2001 года. Так что оппозиционных кандидатов было двое — мягкий интеллигентный Александр Милинкевич, общественный деятель из Гродно, и бронебойный Александр Козулин, бывший ректор Белорусского государственного университета. Именно Козулин во время своего телевизионного выступления, говоря о коррупции, произнес ставшую исторической фразу: «Где деньги, Саша?» За эту фразу он сядет в тюрьму через неделю после дня голосования, но за эту неделю многое произойдет.

19 марта десятки тысяч белорусов стояли на той же Октябрьской площади Минска. Мы хохотали, засыпанные снегом, потому что на зданиях вокруг площади «креативные» силовики поставили снежные пушки и палили со всей дури. Они пытались расстрелять нас снегом. Расходиться не собирались, несмотря на паршивую погоду и мокрую от пушечного снега одежду. Что там скажет Ермошина, каким цифрами будет закармливать — уже никого не волновало. Выборов нет, но белорусы-то есть!

Потом на площади появился палаточный лагерь. Минчане после работы несли туда термосы с чаем, бутерброды, теплые вещи. Их останавливали на подступах к площади, на выходе из метро, проверяли сумки и увозили в ИВС на Окрестина. А в ночь на 24 марта палаточный городок был уничтожен. Автозаки, спецназ, дубинки — потом это будет повторяться многократно. Правозащитный центр «Вясна» за неделю с 19 по 25 февраля насчитал 686 задержанных.

А 25 марта был День воли. И мы решили идти освобождать пленных. Нас было очень много. Огромная колонна шла по городу, и нас еще никто не трогал. Было странное ощущение эйфории: мы идем по своему городу, мы идем в тюрьму на Окрестина освобождать наших товарищей, сегодня День воли, и мы точно победим.

Недалеко от тюрьмы нас встретил спецназ. Колонна остановилась, началось обсуждение, что же делать дальше. Помню, у женщин возникла идея: мы пойдем к спецназу на переговоры. Мужчины должны остаться, а мы пойдем. Но идею не поддержали. А потом вокруг всё начало взрываться, и улицу заволокло дымом. Мы больше не видели друг друга, только натужно кашляли и пытались выбраться из едкого дыма на свежий воздух. Это спецназ применил светошумовые гранаты и дымовые шашки. Было очень страшно.

Не знаю, как сами спецназовцы ориентировались в том дыму, но они ухитрялись находить и избивать людей. Кандидат в президенты Александр Козулин домой не вернулся. Он отсидит два с половиной года.

2010. «Лукашенко — лузер»

Теперь-то все, даже тугодумы, знали: только протест, только хардкор. К протестам готовились основательно. Оппозиционных кандидатов было восемь. А это — восемь часов эфирного времени на государственном телевидении (каждому по два получасовых выступления) и радио, теледебаты — всё было использовано. Все знали, что сбор на Октябрьской площади в восемь вечера.

Готовились к выборам всерьез: непременно нужно термобелье, потому что сильные морозы. Сумки с собой не брать, потому что если начнется зачистка, можно потерять. А вот сигареты обязательно, даже для некурящих: посадят — пригодятся. Магазины, в которых продается термобелье, радовались небывалой выручке и делали приличные скидки будущим демонстрантам: «Вы для площади покупаете? Тогда на 20 процентов дешевле». Таксисты везли бесплатно (они потом точно так же бесплатно возили тех, кто ехал в СИЗО с передачами).

Сначала 50-тысячная колонна, заняв весь центральный проспект, дошла до дома правительства. Потом появились провокаторы, которые начали бить стекла. А за провокаторами отовсюду — изнутри, из Дома правительства, и извне, со всех сторон площади, — появился спецназ. Сколько их было — сосчитать уже не мог никто. Зачистка была лютой. Не знаю, где они взяли столько автозаков, но задержанных было больше тысячи. Избитых — пожалуй, вдесятеро больше. Городские тюрьмы не справлялись, задержанных увозили в Жодино и в ИВС Минского района. Почти сорок человек оказались под уголовными статьями. Остальные отбыли 15-суточные аресты.

Мой муж (кандидат в президенты) отсидел полтора года. Я провела под стражей шесть месяцев. После освобождения мы считались «штучным товаром» — бывшие политзаключенные тогда еще исчислялись десятками. Теперь мы растворились в огромной толпе. Потому что теперь политзаключенных — многие тысячи. И бывших, и нынешних.

23 декабря, через три дня после той лютой зачистки, в «Нью-Йорк Таймс» вышла колонка авторства четырех европейских министров иностранных дел (Карла Бильдта, Гидо Вестервелле, Радослава Сикорского и Карела Шварценберга) под заголовком «Лукашенко — лузер». Спасибо за поддержку, господа министры, а особенно за то, что вы поняли: за него давно никто не голосует. Он лузер.

2015. День тишины

Николай Статкевич, кандидат в президенты 2010 года, сидел дольше всех — до следующих выборов. Его выпустили за полтора месяца до даты голосования. Отчасти по этой причине оппозиция решила не участвовать в политической кампании 2015 года: воспоминания о массовых репрессиях усилили не только ненависть к режиму, но и страх. И 2015 год был отмечен не выборами, а освобождением последнего на тот момент политзаключенного.

Тогда Николай отсидел пять лет. Сейчас он сидит снова, выборы-2020 принесли ему 14-летний срок. О нём нет никаких вестей уже больше года.

2020. Красиво, страшно и безнадежно

А вот об этом можно и не рассказывать. Всё, что происходило в Беларуси 9 августа и потом, наблюдал весь мир. Благодаря соцсетям и телеграм-каналам протесты можно было видеть из любой точки мира в режиме реального времени. И больше никто не сомневался: да, терпение белорусов лопнуло. Да, они долгие годы ненавидели, но даже у тихой ненависти есть срок годности, а потом — взрыв. Да, белорусы плевать хотели на ЦИКовские цифры: сами-то они точно знают, что выборов нет, а волеизъявление народа — это улица.

По улицам своих городов белорусы с флагами, плакатами, цветами ходили долго. Их убивали и сажали, стреляли резиновыми пулями и оглушали светошумовыми грантами, но марши продолжались. Ряды редели, тюрьмы уплотнялись. Исчезла с улицы Мария Колесникова, исчезли Николай Статкевич и Павел Северинец, исчезли Виктор Бабарико и Сергей Тихановский. Потом стали брать десятками. Сотнями. Польша, несмотря на локдаун, открыла границу для белорусов, чтобы им было куда бежать.

И белорусы бежали. 300 тысяч человек для маленькой страны — это катастрофа. Лукашенко, возможно, еще сам этого не понял. Ему сейчас не до демографии: нужно постоянно подбрасывать мясо, деньги, медали силовикам, чтобы не подвели, чтобы помогли остаться во власти навеки. По-другому остаток своей жизни он просто не видит. Выжженная земля, пустыня, только он — и силовики. Ничего больше.

Единственное, о чём Лукашенко думает в связи с массовым бегством уцелевших белорусов, — это о том, как бы испоганить им жизнь там, куда он не в силах дотянуться. В сентябре прошлого года он запретил консульствам выдавать паспорта, справки, доверенности — пусть едут домой, пусть отсидят лет 5–10–15, а там и новенький паспорт получат. Потом упразднил избирательные участки за границей. Теперь белорусы, постоянно живущие за границей, могут проголосовать, только специально приехав на родину. Неужто он действительно думает, будто белорусам до сих пор нужны избирательные участки и бюллетени? Такая наивность после тридцати лет во власти граничит с альтернативной одаренностью.

В общем, новостей про Лукашенко и выборы нет. Он так и не укусил собаку.