«Бомонд служил покровом, за которым — макабр»

— Напоминает ли происходящее вокруг «полуголой вечеринки» гражданскую казнь? 

— Забытое словосочетание, из школьного учебника. Применительно к каким реальным событиям оно употребляется? Есть даже иллюстрация: гражданская казнь петрашевцев (осужденных в 1849 году участников встреч у общественного деятеля Михаила Буташевича-Петрашевского, среди них был Ф. М. Достоевский. — Прим. ред.). Или сцена из фильма «Звезда пленительного счастья»: перед тем, как повесить пятерых декабристов, их подвергли гражданской казни — сломали над их головами шпаги.

«Гражданская казнь» — ритуал в весьма формализованном обществе. Если мы обращаемся к истории, то изгнание из общины возможно там, где есть очень четкое понимание обычаев, которых человек должен придерживаться. Чтобы сказать: «Мы тебя исключаем», по идее, нужна некоторая система правил, принятая обществом, пусть не работающая до поры до времени, но вдруг начинающая действовать. Ставший символом Джироламо Савонарола, наводивший «нравственную» чистоту в одном из центров Возрождения, во Флоренции конца XV века, где кипела, может быть, слишком бурная жизнь, не просто так возник. Он транслировал, преломлял христианский догмат, вкручивал его, как шуруп, в головы сограждан, — и мертвая буква внезапно становилась руководством к действию. 

Мы не знаем, что будет дальше с гостями этой вечеринки. Сейчас они каются — это, кажется, и есть настоящее непотребство.

Нынешнее поспешное вымарывание «тусовщиков» из новогодних программ может показаться пародией на кампании классических позднесталинских времен. Z-каналы уже радуются: «Голая вечеринка» превращается в «хрустальную ночь» для российского шоубиза. Так что не кажется вовсе уж неуместной аналогия с «борьбой с космополитизмом», — антисемитской кампанией в Советском Союзе конца 40-х — начала 50-х. Та зачистка СССР от последних признаков жизни, в свою очередь, была очевидным ремейком, заимствованием у нацистов. Можно, конечно, рассматривать эту кампанию, как борьбу реакционеров с прогрессивными писателями. Но по большому счету, за редким исключением, её жертв нельзя было заподозрить в явной оппозиционности. Для литературных же и прочих мародеров эта история открывала материальные перспективы: бесталанные «патриотические» товарищи надеялись, что для них откроется «кормушка». Забавно, кто-то из последних использовал тех самых изгнанных отовсюду «космополитов» как «литературных негров», потому что сам написать ничего не мог. 

Не видно ли теперь чего похожего? Борьба с «обнаженкой» происходит в конкурентной среде: и новогодний корпоратив, и разного рода шоу и мероприятия — кормовая база, где «всех много, а всего мало». Было бы странно, если бы к обличителям Филиппа Киркорова не присоединились те, кто надеется занять его место — и на сцене, и у кассы. Но нет, — кажется, главными обличителями тут выступают не «свои», не коллеги и не «массы», а Z-пропагандисты и разного рода начальство.

Одним из «ритуалов» тех времен был «суд чести», но это уже воспринималось как фарс. А что сейчас? Для «гражданской казни» нет не то что мундиров и шпаг, которые можно было бы ломать над головой, — нет и неписаных «кодексов» сталинского времени.

Современная путинская «патриотическая» идеология насаждается там, где раньше как раз проповедовался отказ от ценностей и морали. 

Не надо уходить в прошлое на полтысячи лет — есть куда более близкие примеры «реморализации» общества. Можно вспомнить декаданс начала ХХ века — и что из него выросло? Или межвоенную Германию, которая была очень толерантна в вопросах телесной морали, — что оказалось предвестием идеологии и практики фашизма. 

Точно так же, в первые годы советской власти, казалось бы, ничто не предвещало воцарение «сурового стиля» и сурового кодекса поведения периода зрелого сталинизма. Ведь и русское революционное движение давало массу образцов морали: от «ничего нельзя» до «можно всё». И большевики тоже поначалу не слишком с этим всем заморачивались. Так, ориентация большевика Георгия Чичерина не мешала быть ему наркомом иностранных дел вплоть до 1930 года. 

Потом все изменилось: большое групповое ленинградское дело 1933 года привело к тому, что зампред ОГПУ Генрих Ягода в докладной записке Сталину приписал гей-сообществу «контрреволюционные цели», указав на опасность формирования в нем «шпионских ячеек» и еще бог знает чего. И в том же году «гомосексуализм» был криминализирован в Уголовном кодексе. Источником этой быстрой трансформации к жесткой пуританской морали были соображения сугубо политические, даже полицейские. 

Вскоре, в 1936 году, в СССР были криминализованы аборты — но опять-таки не по моральным соображениям, и даже не по медицинским. Государству, готовившемуся к победоносным наступательным войнам, было позарез нужно «пушечное мясо». Эти планы ставила под вопрос демографическая катастрофа 1932-33 годов — гибель многих миллионов человек от голода, вызванного коллективизацией и ограблением деревни. По этой причине вводился запрет абортов: советской империи нужны солдаты. 

То есть, в обоих случаях переход к чуть ли не религиозным моральным нормам происходил по соображениям, во-первых, абсолютно рациональным, а во-вторых, скорее, имморальным. В-третьих, эти шаги советской власти, которые спустя много лет воспринимаются как логичное и последовательное выполнение какого-то плана, при ближайшем рассмотрении оказываются «ситуативным дизайном». И в-четвертых: как в приведенных, так и в других случаях аналогии — ни в коем случае не доказательства, они вообще могут сбить с толка.

Эти выводы стоит иметь в виду, отвечая на волнующий вопрос: как мы здесь и сейчас дошли до жизни такой? 

Теперь же оказывается, что всё должно быть приведено в соответствие чуть ли не с «моральным кодексом строителя коммунизма». 

В затянувшиеся почти на четверть века «подлые нулевые» пляски этих голохвастов и злоботрясов были не деталью, не ошибкой или издержкой. Они помогали создавать альтернативную повестку дня в выстроенной системе дискурсивного контроля. Как сказал бы советский идеолог, «с целью отвлечения пролетариата от насущных задач классовой борьбы». 

Что теперь изменилось? Почему мы видим этих замечательных людей уже не в полупрозрачных одеждах, а в водолазках — так, что и уши, и руки закрыты по самое не могу. Лепечут, непроизвольно цитируя Грибоедова: «Шел в комнату, попал в другую». Когда актеры поняли, что они — труппа крепостного театра? Осознание приходит только сейчас, до последних дней они предпочитали этого не замечать. Но интересно другое: оказывается, вполне современную вещь — «культуру отмены» — путинская система тоже прекрасно апроприирует. В своем глубоком постмодерне она готова брать кусочек от Сталина, кусочек от Кадырова и кусочек от современных западных левых течений. 

Казалось бы, в этом последнем симбиозе тоже нет ничего нового. Вспомним хотя бы использование сталинским, да и постсталинским СССР европейских «левых». Немецкий писатель Лион Фейхтвангер живописал прелести «Москвы, 1937». Сильно позже философ Жан-Поль Сартр оказался не менее полезен. Важно, однако, то, что использовали их самих — но не их идеи. Целостная идеология, пусть на поверку эклектичная, — но превращенная в монолит вечной мерзлоты, — отторгала любой «ревизионизм».

Что теперь? Вглядевшись, замечаешь, что наследники советского государства и спецслужб тоже заимствуют лишь инструменты, но не идеи. Та же «культура отмены» используется в России инструментально. Важно то, что такая «отмена» исходит не от общества, а от государства. Это объединяет ее с другими репрессивными практиками путинской России последних двух десятилетий. Это теперь, в марте 2022-го, ввели и с тех пор широко используют откровенно «политические» статьи за «дискредитацию» армии и за «фейки» об армии. До того власть предпочитала действовать не от своего имени, а якобы в защиту и от имени тех или иных «уязвимых» групп: детей, ветеранов, социальных групп, конфессий. Якобы ради них что-то запрещали и кого-то сажали, а вовсе не в интересах власти, присвоившей себе право определять, какие книги читать, кого кому любить и кому оставаться на свободе. 

Другой кусочек пазла — обряд покаяния — тоже отработан, перед Рамзаном Кадыровым, это в наших широтах уже понятно и принято. Ещё одна из практик, опробованных в Чечне, и теперь распространенных на всю Россию — как ранее «выборы» или пытки.

Так из очень разных кирпичиков складывается постмодернистская конструкция. Это норма для современного мира. XXI век: заимствование, перетекание смыслов и практик между, казалось бы, совершенно разными и даже противостоящими друг другу группами, сообществами, структурами — нормальная вещь. Биолог, занимающийся ранними стадиями эволюции жизни на Земле, употребил бы словосочетание «горизонтальный перенос генов».

А раз так, то не всегда стоит искать заранее написанный план. Как учил Александр Сергеевич Есенин-Вольпин, сын Сергея Есенина, математик-логик, один из основоположников правозащитного движения в Советском Союзе: «Не ищите логику там, куда вы ее сами не лОжили». 

— Что может означать эта «отмена» российских поп-звезд? 

— Последние два года мы слишком многое с удивлением узнаем на практике. Накануне 24 февраля 2022 года многие полагали, что полномасштабная война невозможна в принципе. Оказалось, возможна. Вообще, для разных людей и групп очевидны разные вещи. Им «все становится понятно» в разное время. Кто-то говорит, что «понял все» еще до февраля 2022 года. Кто-то «все понял еще до февраля 2014 года». Найдутся другие, к которым понимание якобы приходило сильно заранее, и те, кто «знал все» с самого начала. А вот какому-то количеству людей только сейчас открылось «нечто». 

Почему сейчас можно сажать Женю Беркович и Светлану Петрийчук за пьесу? Границы дозволенного и недозволенного нечеткие, и нечеткость законов — это одно из важных неписаных правил. 

«Нормальному человеку из нормальной страны» арест Беркович и Петрийчук может быть как раз менее понятен, чем остракизм участников «полуголой вечеринки».

Ведь как раз в этом последнем случае нарушено ранее очевидное правило. Греховным оказалось то, что еще вчера было не было не просто не запрещено, а составляло одну из вполне реальных «скреп». «Светская жизнь» была камуфляжной сеткой, покровом для режима. Благодаря ей удавалось скрывать от общества реальную «политическую» жизнь, делать ей менее видимой. Для публики существовал ее эрзац в виде подмененной «повестки дня», в которой идет обсуждение внезапно возникающей ерунды, а не реальности, не каких-то важных вопросов.

Точно так же, как в Советском Союзе были фильмы типа «Иронии судьбы» вместо реальных драм, общественных и человеческих. Вот, например, Сергей Адамович Ковалев — существовал в Советском Союзе, как диссидент и как политзаключенный, и в постсоветской России, как депутат, спасавший заложников Шамиля Басаева в Буденновске. А с ним был, например Олег Орлов, боровшийся и борющийся с войной больше сорока лет. Но на потребу почтеннейшей публике выставлялась и выставляется полужизнь, обсуждаются какие-то вполне сконструированные ситуации. Вот сейчас, под Новый год, опять разбирают «Иронию судьбы». А это пьеса, написанная Эльдаром Рязановым и Эмилем Брагинским для чёса по провинциальным театрам: из реквизита нужно было: двуспальная кровать, шкаф, стенка, стол — и все! В любом клубе можно ставить. И столько рассуждений о жизни в Советском Союзе, где реальных людей, боровшихся, со своими драмами, заменяют вымышленные герои «Иронии судьбы»! 

Show must go on! В постсовке бомонд делал свое дело полунеглиже — создавал поводы для разговоров ни о чем. Эта многолетняя голая вечеринка работала не хуже, чем репрессии. «Поп-звезды» исполняли важнейшую функцию, прямо-таки по «1984» Джорджа Оруэлла. У того в Министерстве правды существовал отдел «порносек», выпускавший низкопробную порнуху для «пролов», дабы те не интересовались реальной общественно-политической жизнью. Бомонд исправно служил покровом, занавесом, за которым был спрятан макабр. В 1994-м «Голубой огонек» отвлекал внимание от штурма Грозного, как теперь новогодние хлопоты — от обстрелов Киева и других украинских городов, или от попытки выдвижения Екатерины Дунцовой в президенты. 

И вдруг оттуда, из сердца тьмы, из святая святых по этому бомонду нанесен удар, 

Еще один, особо хитрый камуфляж, — сожжение одежд, как способ отвлечения внимания от голого короля? 

Или же система готова вообще отказаться от этого камуфляжа? В последнем случае наш «скверный анекдот», сущая безделица, может предвещать нечто куда более серьезное.