От «каторжного рая» до фабрики смерти

«Хлебно-винная» каторга

В отличие от большинства тюрем царской России Александровский централ был основан не в бывшей крепости или специальных строениях, а на месте винокуренного завода, который в середине 18-го века построил сибирский купец Иван Глебов. Винокурни были открыты в 70 км от Иркутска, в довольно безлюдных в те времена местах, и купцу прочили провал: мол, и до дорог далеко, и рабочих не найдешь, и даже сырье завозить проблемно. Но Глебов знал, что делал. Место, которое он выбрал для строительства винокуренного завода, находилось у подножия двух горных хребтов, а это обуславливало преимущественно лиственную растительность и давало бесперебойные поставки березового угля, который используется не только во время выпаривания спирта из браги, но и для очищения конечного продукта.

Там же протекали две горные речки и били многочисленные ключи с родниковой водой, необходимой для производства качественной водки. А еще в лиственных лесах часто встречались естественные луга, да и выжигать березу и осину, готовя землю под пашни, легче, чем сосну и кедр. А пашни были необходимы для выращивания пшеницы, из которой в Сибири изготавливали «хлебное вино».

Но самое главное, Глебов решил вопрос с рабочей силой. Для выращивания зерна он купил в европейской части России десяток крестьянских семей, которые, прибыв в Сибирь, получили возможность распахивать не пару гектар (в густонаселенных областях крестьянский надел мог составлять вообще всего 1 га) земли, а кто сколько потянет, и прямо тут же сбывать на винокуренный завод излишки урожая. Так что крепостные через 3-4 года полностью выкупали себе и семьям свободу.

По договоренности с первым Сибирским губернатором Федором Самойновым, на винокурнях Глебова работали каторжане. Купцу они обходились гораздо дешевле обычных рабочих, а с губернатора снималась обуза содержания полутора тысяч человек. Даже охране каторжников Глебов платил из собственного кармана. Да и охрана в селе Александровском, как было названо поселение вокруг винокурен, была минимальная. Несмотря на то, что сначала приходилось жить в полуземлянках — кирпичный завод построили одним из первых, но жилые бараки в Александровском появились через 5-7 лет после того, как винокурни выдали первые ведра спирта — каторжники буквально зубами цеплялсь за возможность работать именно в этом «хлебно-винном» месте, а не на рудниках или в строительстве дорог.

К началу 19-го века винокурни в Александровском производили около 300 тысяч ведер водки на 12 литров каждое, обеспечивая «хлебным вином» всю Восточную Сибирь, которая к тому времени стала довольно успешно развиваться. Появлялись новые города, в них стали открываться собственные винокурни. Но хотя монополию на производство «хлебного вина» Александровские винокурни потеряли, спрос на их продукцию сохранялся вплоть до середины 19-го века.

Тюремный оазис

После Польского восстания 1863-64 гг. в Иркутскую губернию было сослано на каторжные работы около 5 тысяч бывших повстанцев — в основном, католических священников и представителей польского дворянства. Почти все они были признаны не политическими заключенными, а бунтовщиками-уголовниками, поэтому использование их на самых тяжелых работах было вполне допустимо, чем власти и пользовались. Это привело к Кругобайкальскому восстанию 1866 года, поднятого ссыльными поляками, доведенными до отчаяния плохим содержанием.

Восстание было подавлено, четверых человек, признанных зачинщиками, расстреляли. Но положение остальных поляков заметно улучшилось. С этого же времени начинается переделка бывших винокурен в несколько тюрем: каторжную, пересыльную и женскую. Официально переделка была закончена в 1873 году, однако по воспоминаниям современников, тюрьма стала полностью пригодной для нормальной жизни лишь с назначением ее начальником Иосифа Лятосковича в 1890 году. Сам бывший каторжанин, участник Польского восстания 1863-64 гг., Лятоскович главным в своей деятельности считал облегчение содержания каторжан, а также привлечение их к тому ремеслу, к которому наиболее лежит душа.

Именно при Лятосковиче Александровский централ становится знаменит на весь мир. Первым о нем написал американский писатель и журналист Джордж Кеннан (автор книги «Сибирь и система ссылки», опубликованной в 1891 году). Американец, посетивший чуть ли не все сибирские тюрьмы, был поражен контрастом. В то время как в других тюрьмах повсеместно использовались кандалы, наказания розгами и кнутами, сырые карцеры, а сами тюрьмы были переполнены, Александровский централ выглядел сущим раем. Здесь заключенные были полностью свободны в своих передвижениях, не было кандалов и карцеров, некоторые каторжане с минимальной охраной могли выходить не только за пределы тюрьмы, но и ездить в Иркутск.

В Александровский централ зачастили иностранцы. Власти, довольные положительными отзывами о тюрьме, сквозь пальцы смотрели на то, что некоторые каторжане вели отнюдь не каторжную жизнь. И щедро финансировали начинания Лятосковича, который открыл в тюрьме не только целый ряд мастерских (скобяную, сапожную, сыромятную, портняжную, по изготовлению пуговиц и другие), но и две школы (детскую и взрослую), больницу и тематические кружки (географический, геологический, этнографический, метеорологический).

Вот как писал о той тюрьме в своем письме сестре Альдоне Феликс Дзержинский, попавший в Александровский централ в марте 1902 года:

Но даже такое содержание не понравилось будущему председателю Чрезвычайной Комиссии и вдохновителю «красного террора» 1918 года. 6 мая 1902 года Дзержинский поднял бунт в одном из бараков, выгнал за ограду охрану (12-15 человек, в основном пожилого возраста и без огнестрельного оружия), поднял над бараком красный флаг, построил у ворот баррикады и объявил себя комендантом «крепости».

В Александровский централ прибыл вице-губернатор с ротой солдат, наделенный чрезвычайными полномочиями. Он мог просто разнести доморощенные баррикады и ворваться в «крепость», но чиновнику было интересно, что именно не устроило каторжан. Дзержинский заявил, что проблема в слишком долгом ожидании для тех, кто попал в Александровский централ временно, в ожидании отправления до постоянного места ссылки.

Чтобы избежать кровопролития, чиновник пошел на уступки и выполнил все требования бунтовщиков. 8 мая 1902 Дзержинский и его товарищи разобрали баррикады и объявили об окончании «восстания». А уже 12 мая Дзержинского этапировали в Вилюйск — кстати, именно во время этого этапа он познакомился со Львом Троцким. Ровно через месяц, 12 июня, Дзержинский и социал-революционер Михаил Сладкопевцев сбежали от охраны. Побег был удачным: Дзержинский добрался до Литвы, а оттуда в Германию. Позже он написал об этом побеге рассказ, художественные особенности которого высоко оценил Максим Горький.

В своем рассказе Дзержинский забыл упомянуть, что побег был вынужденным. Дело в том, что после поднятого им бунта Лятосковича сняли с должности, а Александровский централ превратился в обычную сибирскую тюрьму — с кандалами, карцерами, усиленной охраной и прочими «прелестями». Всему каторжанскому сообществу довольно быстро стало известно, кто именно виноват в том, что Сибирь лишилась последнего «тюремного оазиса».

«СЛОН» здесь не обитал

Именно в тот период, с 1902 по 1917 годы и была написана знаменитая песня «Александровский централ», которая считалась своеобразным гимном воровского сообщества советских времен. Впрочем, песня сильно менялась с годами, добавлялись куплеты, убирались устаревшие, изменялись уже существующие. А потому сегодня можно найти несколько вариантов первой всенародно-каторжной песни.

— «Александровский централ» я впервые услышал то ли в 49, то ли в 50 году на «малолетке», — рассказал «Новой—Европа» 89-летний вор в законе, представившийся Иваном Ивановым. — Напомню, что в песне проезжающий мимо большого дома купец спрашивает охранника, что это за дом, тот отвечает, что это тюрьма. Купец спрашивает, кто же там сидит и идет перечисление. Так вот предпоследний куплет в той песне, что я впервые слышал звучал так:

Есть преступники большие —
Им не нравится закон.
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон. 

А через четыре года, уже во взрослой «крытке» тамошний маэстро пел так:

Есть законники большие
Что плевали на закон
Они против власти встали
Накололи слово СЛОН».

Наколки с аббревиатурой СЛОН (или С.Л.О.Н.) появились уже в сталинских лагерях. Первоначально она обозначала «Соловецкий лагерь особого назначения» или «Сталинский лагерь особого назначения». Но уже тогда эта же аббревиатура могла расшифровываться как «Суки любят одно начальство» или «С любимой одной навсегда». Такая наколка была популярна и среди женщин-преступниц, тоже избравших воровской уклад жизни: у них она расшифровывалось как «С любимым одним навсегда». Начиная с 50-х годов, основным значением наколки стало «Смерть легавым от ножа». Ее накалывали себе только идейные блатные, изменилось и само изображение. Вместо симпатичного слоника (символ удачи у заключенных) стали колоть череп в форменной фуражке, чертей, свиней и котов.

Как бы то ни было, но наколку «СЛОН» в Александровском централе делать никак не могли: во времена разгула репрессий в селе Александровское лагерей уже не было.

После бунта Дзержинского порядки в колонии сильно ужесточились, туда все чаще стали доставлять политических заключенных. В частности, в лагере отметились Серго Орджоникидзе и Михаил Фрунзе. В женском отделении несколькими годами ранее сидели революционерки из «Южнорусского рабочего союза» Софья Богомолец и Елизавета Ковальская.

В годы Гражданской войны белогвардейцы устроили в Александровском централе настоящий концлагерь для партизан и сочувствующих Советской власти. Условия содержания там мало отличались от концлагерей. В 1919 году из лагеря был совершен массовый побег: сбежали около 700 заключенных и более 100 человек их охраны, которые содержались примерно в тех же условиях, что и охраняемые. В 1920 году Александровский централ был захвачен красными партизанами. После чего было решено навсегда забыть про символ царского режима — и на этом история тюрьмы вроде как закончилась.

Но в 1936 году пару бараков отремонтировали и устроили там воспитательную колонию для беспризорников. Ее обитатели не только учились грамоте, но и мастерили пуговицы и ремни на сохранившихся еще с царских времен станках.

В 1945 году воспитательную колонию приспособили под лагерь для военнопленных японцев. А в 1952 там устроили Следственный изолятор. В 1956 году тюрьма окончательно перестала существовать, а часть корпусов переоборудовали в психиатрическую спецлечебницу, дожившую до 2000-х годов.

Гробы лепили из забора, а на могилах не было крестов

В 1956 году Александровский централ был официально передан на баланс Иркутской областной психиатрической больницы № 2. Туда стали свозить больных, которым была показана пожизненная терапия.

— Был у меня кореш Леша Ловкач, мы с ним в мою первую ходку на взрослую зону познакомились, — вспоминает Иванов. — Это было в самом начале 53-го. Он был настоящий червовый валет (мошенник высшей квалификации), а в 70-ые еще и стал шаманом (старший в группе серьезных мошенников). Его настоящую фамилию я не знал, а сам он ее не говорил. Году в 87-ом дошла до меня весть, что Ловкач умер в Тулунской крытке (тюрьма в Иркутской области, считается одной из самых суровых в режимном отношении). А года три назад другой кореш мне сказал, что встречал Лешу Ловкача в 1995 году. Только это был уже не человек, а овощ. Который даже говорить не мог, не то что узнавать кого-то.

После той истории Иванов заинтересовался психбольницей в Александровском централе. И то, что он узнал, ужаснуло даже видавшего виды криминального авторитета.

— В советские времена блатных в психушки редко помещали насильно, — говорит Иванов. — Но Леша Ловкач умудрился там оказаться. В 85-ом он провернул одно дело, которое кровно задело партийного деятеля, члена ЦК КПСС. А тот, зная, что на любой зоне Ловкач будет как сыр в масле кататься, настоял, чтобы Лешку в психушку закрыли. Да галоперидолом закололи. А ведь мог просто «вышку» организовать, но хотел, чтобы Ловкач подольше помучился. Когда Союз развалился, таких как Лешка, которых вроде как не по закону в овощей превратили, стали по спецбольницам прятать. Бывший Александровский централ как раз таким был. Там пациентов не лечили, а окончательно гробили. В 90-ые в той психушке каждый день умирало по несколько человек. Так вот, гробы для них, чтобы далеко не ходить, делали из бывшего забора тюрьмы— то есть из почти сгнивших досок. И закапывали в разных местах, даже таблички с номером или креста деревянного не оставляя.

По словам бывшего уполномоченного по правам человека в Иркутской области Валерия Лукина, посетившего бывший Александровский централ в 2012 году, условия содержания там пациентов (их тогда числилось 503 человека) в больнице были «бесчеловечны и чудовищны». Омбудсмен стал писать во все инстанции, требуя закрыть филиал психбольницы. И добился-таки того, что в 2016 году последние пациенты покинули Александровское.

В настоящее время в бывшем Александровском централе работают несколько пожилых сторожей, которые проводят экскурсии для туристов и следят, чтобы уже пришедшие в негодность корпуса не развалились. В планах руководства области устроить в Александровском большой музей, посвященный ссыльной жизни в Сибири в разные эпохи.