Отброски

«34 % россиян живут на площади меньше 6 кв. м

23% не имеют доступа к централизованному водоснабжению

25% не имеют канализации»

С этих титров начинается фильм Андрея Лошака «Пентагон».

«Пентагон» — 4-серийный сетевой проект о тех, на кого сейчас модно ссылаться в разных взаимоисключающих контекстах: о глубинном народе. О России, которая за углом, но которой мы не видим. О том, почему эти люди так живут, кто они и о чём они думают.

В тот самый день, когда я посмотрела «Пентагон», Путин поделился с народом соображением, которое немедленно стало мемом: что скоро в каждой квартире можно будет поставить стол для пинг-понга.

Пентагоном в районном центре Новоузенске Саратовской области называют бывшее общежитие, ставшее муниципальным жильем. Там проживают малоимущие люди по договору соцнайма: в квартире они жить право имеют, но она им не принадлежит, собственностью не является.

Главный персонаж фильма, уборщица тетя Наташа (зарплата 5000 рублей) выражается более доходчиво:

И повторяет: отброски. Мы отброски.

И это гораздо выразительнее и точнее, чем «отбросы». Потому что «отбросы общества» — это проблема. А «отброски» — вообще какая-то ерунда, мусор. И разговора не стоит.

Эти отброски поначалу не пускают журналистов в свои жилища, к которым гордое имя «квартира» применимо так же, как мебель — к ящику. Они боятся. И вот это уже начало кошмарного абсурда, который творится в так называемом Пентагоне. Чего им бояться? Какое еще дно они могут пробить? Негде помыться, негде справить нужду — куда хлеще-то? Нет, боятся. Привыкнув к абсолютному бесправию, эти люди боятся быть выброшенными на улицу.

Нашлась, слава богу, дружелюбная тетя Наташа, которая согласилась стать Вергилием съемочной группы по исследованию этого ада.

*

Первый его круг называется «Мы здесь не живем, а приспосабливаемся». И, похоже, человек может приспособиться ко всему. Жуткие, облезлые, засранные (буквально) коридоры и лестницы без освещения, ветер гуляет по этажам, комнаты без дверей задернуты тряпками… Отведя очередную «кулису», Наташа с оператором неожиданно едва не повисают над пропастью: неширокий карниз торчит высоко над улицей. Это часть балкона, с которого упали перила и в ту же ночь исчезли. Все помещения завалены мусором, старой драной мебелью, какими-то неопознанными «отбросками». Именно таким я представляла себе настоящий достоевский ад. Не геенна огненная, а промозглый холод, грязь, тьма.

Есть у этого ада свой Сатана. Он носит имя Администрация. Она, Великая Администрация, решает не вопросы ремонта или подведения канализации, а — судьбы.

Есть еще некто Путин. Ну, это вообще абстракция, вселенский разум. Паренек-инвалид в конце фильма так и говорит: лучше я буду жить в шалаше, но с Путиным. Тоже можно понять: как без Бога… Бог, конечно, и накажет, но он же и защитит.

Главное, чего лишены почти все эти люди, — даже не жилплощадь, не деньги, вообще не что-то материальное. Главное — воля. 

которые у Татьяны Толстой в книжке «Кысь» называются «перерожденцами». Их язык — матерщина, не работают они, а ишачат, отдыхают — выпивая перед телевизором по поллитра, на расхристанных грудях у них — убедительных калибров кресты, но Бог от них давно отвернулся, как и наместник Его на земле — всесильная Администрация. Они разучились принимать решения и не способны на рывок из трясины. Одна-единственная Лена, мать-одиночка, нашла в себе силы через четыре года бросить всё, упереться и заработать на квартиру, плохонькую — зато дешевую, без удобств — да свою, где сама сделала ремонт, провела отопление и канализацию, и живет теперь с дочкой, потому что «ребенок не должен жить в клоаке».

Оператор и журналист Александр (фамилия не афишируется), сопровождаемый тетей Наташей, погружается в эту клоаку, и глухая стена постепенно растворяется перед ним. Мы начинаем видеть и слышать людей.

Этих людей (а их в стране, по скромным подсчетам, 20 миллионов) последовательно и целенаправленно селекционировала система, помещая в условия, которые едва ли можно назвать человеческими. У власти были и есть все возможности, чтобы обеспечить гражданам достойное существование. Но подавляя их волю страхом и неуверенностью в завтрашнем дне, лишая необходимого под угрозой лишить самой жизни, система воспитывала себе рабов. Ими легко манипулировать. Это лучший материал для пушечного мяса.

*

Второй круг ада — война. «Вернусь всем назло» называется.

И они возвращаются. Один, Павел, приемный сын Наташи — в увольнительную, перед отправкой в Украину. Второй, тоже Паша, заключенный, сменивший колонию на армию, — «двухсотым». «Втихую контракт подписал, никому не сказался, даже Кристинке». Оставалось ему сидеть четыре месяца…

К похоронам здесь привыкли. На дворе уже глубокая осень, за месяц (съемки начались в октябре) привыкли и к оператору Саше, он здесь почти свой.

Бабы, не стесняясь, под Путина в телевизоре, под матерок, сетуют: нафиг нам эта земля, своей некуда девать. На… ему Крым сдался, не был он нашим, да и … с ним. Надо сказать, женщины тут (наверное, как и везде) — разумнее мужчин, проницательнее и во всех отношениях трезвее.

Вечером повидаться с отпускником забредала пентагоновская общественность. И эти посиделки на кухне странно походили на другие кухни: московские и ленинградские, с их антисоветчиной под водочку, когда все свои… Мата, возможно, было у нас поменьше, а разговоры-то, в сущности, те же.

Эти тетки и дядьки оказывались при ближайшем-то рассмотрении совсем не «глубинным народом», который допивается в своей дыре до чертей, оболваненный вечно включенным телеком.

Мало кто из мужчин — в отличие от женщин этого общежития — понимает, кто и зачем начал войну, в которой погиб уж который их земляк. Но в том, что это — не их война, едины все. Солдат Паша, любимый пасынок, считает, что он защищает родину. «Какую на… родину, — усмехается изможденный мужик лет сорока. — Ты не за Россию, ты за Путина воюешь, мудак». Да и сам Паша, малость расклеившись в мамкином тепле, признается: мне ж двести тыщ выплатят, мать. Хоть живому, хоть мертвому. Он уже всё рассчитал. Сто — матери, сто — жене. Квартиру купим!

— Какой еще жене?! — вскидывается Наташа.

— Да вот, мать, подженился вчера…

Бог ты мой, какими откровениями вдруг начинает плодоносить этот скудный стол!

— А Наташина дочка, между прочим, красавица, работает в салоне красоты (там есть салон красоты!), зарплата 8000 рублей, — рассказывает про клиентку, служащую загса, которая за полтора года войны зарегистрировала больше браков, чем за всю жизнь. — Ты понял, братец названый, чего девки-то так замуж вдруг ломанулись, как подорванные? Кому война, кому мать родна…

Всё они понимают, эти несчастные люди. До чего надо довести женщину, чтоб та, обнимая на прощание одного сына, сказала о другом: «Лучше я его инвалидом сделаю, чтоб только живой был. Пусть на коляске — зато дома».

Всё понимают… хотя в головах черт ногу сломит. Вот вроде рассудительный мужик: и про войну (за земли, а кому они нужны), и про Путина (конституцию переписал, пока в гробовую доску не упадет, как царь, власть не поменяется), и про мобилизацию (призовут — пойду, куда денешься, не в тюрьму ж)… Но тут же, буквально без запятой, тот же толковый отец шестерых детей мал-мала: 

Варево в головах и варево чудовищных судеб булькает на всех пяти этажах этого страшного аварийного Пентагона… Подросток, брошенный матерью, отец помер, рос у бабки, бабка тоже померла, живет с теткой. Старик-инвалид с сыном, ментальным инвалидом, кормит голубей, «святую птицу мира», с женой развелся: сумасшедшая, со всеми воюет. Наташа эта безмужняя с огромным сердцем и «испорченной кредитной историей», которая знает, что жить ей тут до последнего вздоха, потому что никто не поможет. Супруги-алкоголики, мутузят друг друга из любви и ревности. Мужик со стариком-отцом, инвалидом, которому другой сын выбил глаз. Почти в каждой семье — или алкоголик, или слабоумный. И вдруг — вальяжный толстяк, нашел выброшенную ванну, установил себе в кухню (при отсутствии водопровода); набирает из трубы на этаже воду, ведрами носит и большим кипятильником греет часов семь. И лежит там, кайфует.

*

Вы говорите, глубинный народ. А то еще говорят — быдло.

Нет. Это ад. Босх. Гойя. А еще — «До-дес-ка-ден» или «Под стук трамвайных колес», прекрасное и страшное кино Куросавы про маргиналов, живущих на свалке. Рязанов попытался сделать нечто подобное на российском материале («Небеса обетованные»). Но ему не хватило отваги художника. Получилось то, что хуже лжи: полуправда, украшенная метафорой.

Хуже, потому что навсегда. Один бесконечный спиральный туннель в глубину, без пресловутого света в конце. Протест придумал добрый Эльдар Александрович. Вот и пришлось ему выруливать из этой замечательной придумки на паровозе, улетающем в небеса.

А девиз наших терпил: «Выше власти всё равно не прыгнешь»; так и третья серия называется. К предложению съемочной группы пригласить саратовского адвоката, специалиста по защите прав малоимущих, народ отнесся настороженно, даже активная Наташа. Зачем, еще хуже будет. Живем и живем, слава богу, нас не трогают.

Адвокат потом приезжал, да хрен ли толку.

«Пентагон» — конечно, и причина, и следствие той болезненной апатии российского общества, которой не устают возмущаться из прекрасного далека. На какой протест, на какие выступления могут пойти люди, у которых нет необходимого? Но как изменить свое житье-бытье, если ничего не требовать? Порочный круг, и площадь этого круга — вся страна.

Это нас на истмате или там диамате («карло-марксизм», как выразилась Лена Милашина) учили про «верхи не могут, а низы не хотят». Да ерунда. И верхи, хоть и не могут ничего, но гниением своим весь мир запугали. И низы хотят одного — чтоб их оставили в покое.

И вряд ли «низы» отдают себе отчет, что к идее «ВОЙНА ИДЕТ, А ВЫ ХОТИТЕ ЖИЗНЬ ТУТ УСТРОИТЬ» их медленно и верно подвела та самая власть, выше которой не прыгнуть.

К четвертой серии оператор Саша, встретив в Пентагоне Новый 2023 год (за это время его дважды угрожали побить и один раз — убить), окончательно «выгорел» (по словам Андрея Лошака). Так в проекте появилась оператор Яна, которая на самом деле совсем не Яна, и отважная Ирина Филиппова, журналист и продюсер, жена Лошака. Единственная, кто рискнул назвать свою фамилию.

И в четвертом эпизоде состоялся самый показательный разговор «девчат» — с любителем водных процедур.

— Спасибо батеньке, что хоть так разрешил нам жить.

— А как он мог вам не разрешить?

— Он всё мог. Может всё, что хочет.

— Почему?

— Потому что он у руля стоит. Кто у руля стоит, тот и рулит. Нет?

— Но вы же его выбирали, чтоб он ваши интересы защищал.

— Ха! Да кто его выбирал на… Я уж сколько лет не голосую. А нас кто будет слушать? Это вы там всё решаете, в Саратове, в Москве… А мы тут вообще никто и звать никак.

— Но у вас есть голос!

— Голос? Да? (усмехается) Есть у тебя голос? Вот завтра посадят, и нет у тебя никакого голоса.

— Нас не за что сажать!

— Был бы человек… А уж посадить найдут за что, не волнуйся. Я сколько раз слышал это от начальников да от ментов.

— Вас просто запугали.

— Никто нас не пугает. Просто мы привыкшие.

— К чему?

— К жизни…

*

К концу съемок перед Андреем Лошаком лежало 150 часов материала. Сам он (как иноагент) — в Россию не ездок, руководил процессом онлайн. И, признается в интервью, эти многочасовые сеансы связи напоминали психотерапевтические. Даже смотреть этот фильм тяжело. Каково пришлось за три месяца Александру, с его камерой наблюдения, а потом и Яне с Ириной на их месячной вахте, можно только догадываться.

Грандиозная работа всех четверых плюс монтажер — некто «Черный Лукич». Объясняющая, как в слогане, многое.

Беда, конечно, что огромная часть России не увидит этого реалити-дока. Канал «Настоящее время», для которого он сделан, хотя и можно открыть на ютубе — да с интернетом в стране, которую «Путин поднял с колен» без всяких там унитазов, дела всё хуже. Ни у одного из персонажей фильма нет компьютера. Зато телевизоры есть у всех, и федеральные каналы включены практически круглые сутки.