Национальный интерес: гештальт силы и новое начало 

Мои попытки дефинировать Силу или Power (жесткую, мягкую, умную) как важнейшую часть, piece de resistance, национального интереса государств (и России в частности) привели к более широким рамкам размышлений и отклонению от принятой в науке изысканности и лаконичности. Моя концепция Power — не только военная и экономическая мощь, не только грандиозность территории и ресурсов, географических преимуществ и численности населения, но и то, что мы делаем и как мы делаем на этой территории; не только наши достижения в том, насколько экологично энергия конвертируется в продукты, сервисы, артефакты и мемы, но и способы генерации, агрегации, конверсии и хранения информации; не только в суверенности власти и границ, но и в первичной суверенности граждан этой страны (думающих и действующих автономно). Сила государства также в силе его притягательности: в эффективности его институтов, в универсальности его ценностей, идеалов, национального духа и воодушевления, социокультурного разнообразия и целостной самоидентичности, интегрального/целостного образования, динамических амбиций. Его сила — в том, насколько оно каталитично, эффективно и ответственно в союзах и альянсах, в свободной циркуляции идей, в состязательности в политической и судебной системах, в прогрессирующем социальном капитале (доверии, сплоченности, взаимности и социальных навыках; и да, доверие к стране вовне начинается с доверия внутри), с верховенства права и силы духа, моральной устойчивости, морального этоса нации.

То, как государства реагируют на внешние и внутренние вызовы, поликризисы (климатические, технологические, пандемии, социальные кризисы с поляризацией неравенства, slowbalization — замедление глобализации, снижение объемов международной торговли и так далее), то, как максимально эффективно они утилизируют необходимые средства для синхронного конструирования демократических, социальных/справедливых и зеленых/устойчивых обществ, определяет их стратегическую жизнеспособность и привлекательность.

Очевидные напряжения глобальных политических струн, амплитудный отрыв технологической мощи человечества от его коллективной мудрости (это явление описано в так называемой дилемме Коллингриджа), риторический ядерно-сабельный «джингоизм инфантильности» некоторых акторов вкупе с деградацией морали/правил и глобальных институтов, как и актуальная и всеобъемлющая задача их системной и функциональной перестройки, не являются предметом размышлений этого эссе. Скорее в этом тексте я хотел бы проанализировать диалектику превратностей, которые претерпела Россия в прошедшие десятилетия, полные возможностей, оценить потенциал регенерации нации и сформулировать, в чем состоит национальный интерес России.

Экспансионизм как инструмент развращенной власти

Традиции экспансионизма (перманентного расширения фронтиров как способа их защиты), политического мистицизма, мессианской исключительности, преклонения перед милитаризмом, прославления долготерпения, способности великого народа переносить лишения и страдания (вкупе с особой духовностью) на протяжении столетий были закономерностями российской политики. Мифология вместо идеологии, реставрация прошлого вместо созидания будущего, аполитичные принципы (столь же токсичные, как и беспринципная политика) и тирания конформизма вместо социального динамизма и гражданской ответственности, калейдоскоп ресентиментов и манихейского джингоизма (традиции демонстрации мускулов, как в воинственном новозеландском танце «хака», однако зачастую связаны с отсутствием протеина) вкупе с незрелой риторикой, покрытой суицидально-апокалиптической рябью, — вот характерные особенности политического монизма с его склонностью к принятию больших, быстрых и смелых решений, зачастую ведущих к большим, быстрым и резонансным национальным трагедиям. Никогда еще в истории человеческой цивилизации наделение власти абсолютным правом решать, что приемлемо, а что — нет, не заканчивалось благополучно с точки зрения политических последствий; политика слишком важна, чтобы безмятежно прокрастинировать, доверив ее политикам. Лорд Актон блестяще это сформулировал в письме к епископу Манделу Крейтону в 1887 году: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». 

Власть некомпетентности

Эрозия международных правил и норм, неэффективность и дисфункциональность глобальных институтов вкупе с негативным пацифизмом (мюнхенские традиции умиротворения) вместо эффективного сдерживания на ранних этапах («враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя»), с одной стороны; с другой — амальгама социальной демобилизации «морального большинства» российского гражданского общества (и высокой толерантности к лишениям вкупе с имманентной гетерономией) вместе с синкретическим набором brinkmanship’a (балансирования на грани. — Прим. ред.), амбиций (в отрыве от соизмерения целей и возможностей, как и конфуза тактических надежд и ловкости с стратегической проницательностью и силой), политического оппортунизма и безответственности gung-ho («заряженности на победу». — Прим. ред.) ввергли Россию в войну по выбору 24 февраля 2022.

Недооценка сил оппонента, переоценка собственных сил, искаженные разведданные, тактическая тонкость и дефекты операционного искусства привели ее не к fait accompli (действия государства в обход международных норм, которые затем закрепляются как свершившийся факт. — Прим. ред.), а к эффекту бумеранга. Не к укреплению позиционирования России, а к ее попаданию в «ловушку события и лабиринт одиночества». Великий теолог Рейнгольд Нибур некогда точно описал брутальные акты политической некомпетентности: «Если нам суждено погибнуть, то безжалостность врага будет только второй причиной катастрофы. Первой причиной будет то, что силу огромной нации направляли глаза, слишком слепые для того, чтобы увидеть все опасности борьбы, и 

Радикальная бессмысленность войны против Украины

Эта война аморальна: пролитие крови сотен тысяч своих сограждан для того, чтобы пролить соизмеримое количество крови граждан соседней страны совсем не потому, что делает Украина, а потому, что она просто есть, — монументальная девиация и самоповреждение «на стероидах». Вся грандиозная мифология этой войны не стоит трагедии потери жизни одного ребенка. Эта война нелегитимна: по Уставу ООН, легитимны войны по необходимости, jus ad bellum. Россия подписала в 1994 году Будапештский меморандум, в 1997-м — договор о дружбе с Украиной и в 2003-м — договор о границах с Украиной (ратифицирован и подписан президентами РФ и Украины). Ссылки на экзистенциальную необходимость войны несостоятельны:

1. отсутствие ясной политической цели, стратегии ее достижения и безупречной тождественности национальному интересу России (возможно, это одна из причин непревращения страны в «Нацию в оружии»);
2. ничто и никогда не является неизбежным, включая наиболее вероятное, всегда есть выбор (политика не исчерпывается искусством возможного, политическая субъектность определяется и искусством воли и мастерства над стихиями анархии); доктрина превентивной войны не только аморальна и атавистична, но и в определенных политических контекстах безрассудна («Превентивная война — самоубийство из-за страха смерти», Отто фон Бисмарк);
3. вступление Финляндии (и предполагаемое — Швеции) сделало НАТО сильнее, повысило вероятность вступления Украины в будущем в военно-политический блок; Россия сильнее не стала, создав импульсом войны момент солидарности Запада. Тонкокожий антагонизм, ускользающее чувство полезности на глобальной арене (равно как и реноме/репутации надежного энергетического мейджора), эмпирическая безосновательность экзистенциально-цивилизационных нарративов, оправдывающих превентивную войну (побеждают не только оружие и воля, побеждают и убедительные нарративы), стратегия DARVO («отрицать, атаковать и менять местами жертву и обидчика») в инфо-дуэлях — все это наполняет восходящими миазмами храм телеологической пустоты предпринятого акта агрессии.

Ни самая искусная тактика вместе с эффективным операционным искусством, ни самая эскалационная риторика (в отсутствии эскалационного доминирования, кинетического потенциала и потенциала рекапитализации) не убедительны на поле боя без внятной политической стратегии. Логика стратегии всегда политическая и композиционная, в отличие от линейной логики тактики (и ее квинтэссенции — военной победы). При всей динамичности изменения морфологии войны (операционного искусства, тактики, технологического компонента и конвергенции технологий) природа войны не изменилась: это по-прежнему массовые убийства и массированные разрушения. Технологии меняют то, как мы воюем, но не почему (современная война — точность, автономность, прозрачность, сетецентричность, AI и так далее). В отсутствие политической цели и четкой стратегии (отвечающих национальным интересам) война по мере затягивания в ее шестерни, engrenage de la guerre, морфирует в банальное насилие и заводит в политический тупик, cul-de-sac.

Политическая мудрость и благоразумие (virtu Никколо Макиавелли и prudence, «благоразумие» Эдмунда Берка) — несомненные добродетели в политике; политические последствия определяются не только (и не столько) военными успехами в современном мире, но продвижением тех политических целей, которые промоутировали войну.

в стигматизированной репутации ответственного политического актора, в предсказуемо кровоточащем разломе, разъединившем два родственных народа на поколения, и при этом обеспечившим консолидацию НАТО, милитаризацию Украины (наверное, на сегодня одной из самых боеспособных армий Европы), в потере премиальных рынков Европы для российской экспортной номенклатуры (особенно драматичны разрушение энергомоста Россия — Европа и высыхающий обратный технологический поток, то, что было создано в свое время двумя-тремя поколениями наших матерей и отцов), — и все это в момент «зеленого перехода» глобальной экономики и интенсификации технологической динамики. Уже нанесенные этой войной болезненные раны не предполагают модели решения «хорошее vs плохое», скорее — «плохое vs очень плохое»; но ее продолжение противоречит национальному интересу России. Остановка войны мною определяется как конец обреченности и начало сложного пути — новое начало национального восстановления и оздоровления. Болезненный процесс разрядки международной напряженности, détente, оздоровления отношений с Украиной, Европейским союзом, США и их союзниками соответствует национальному интересу России, ее долгосрочным политическим целям и трансформации ее общества в подлинно демократическое, устойчивое и справедливое.

Оглядываясь на эти события, я задаюсь сущностным вопросом: как страна с самой большой территорией, насыщенной всеми ресурсами (от пресной воды до главного ресурса, человеческого, — образованного и талантливого народа) влачит столь не приличествующее ей маргинальное существование?

Почему демократии работают

Критерием эффективной работы исполнительной власти (менеджеров, нанятых гражданами) и законодательной власти является достижение максимальных значений в трех ключевых аспектах (свобода гражданина России, его благополучие и безопасность — квинтэссенция summum bonum, или высшего блага) на пути к построению демократического, экологического и социального общества с политическим и социальным равенством, со стремлением к снижению экономического неравенства (справедливое неравенство воспринимается толерантнее несправедливого равенства; достоинство превалирует над тщеславием). Какие доктрины и идеалы (политические/экономические, социальные, равно как и ценности, права и свободы, социальные связи и институты) являются наиболее релевантными и жизнеспособными в достижении общественного блага и summum bonum?

Гражданин и его фундаментальные права и свободы (негативные и позитивные, о чем обстоятельно писали Бенжамен Констан и Исайя Берлин) — есть высшая политическая ценность. Свободное общество существенно лимитирует то, что может делать исполнительная власть; разумность, свобода и справедливость (Reason, Freedom and Justice) предваряют закон и порядок (Law and Order). Конституционная демократия (представительская, парламентская или прямая) представляет безграничные пространства для расширения ментальной и физической свободы, конструирования свободного общества в каждом уголке национальных фронтиров и сфер интересов, уничтожая порочный континуум унылого прошлого и беспросветного настоящего. Демократия эффективнее при сепарации ветвей власти, сдержках и противовесах (как в порядке формирования ветвей власти, их функционалах, так и в структуре взаимодействия ветвей власти), динамизме баланса ветвей власти (где корреляции власть — справедливость, справедливость — свобода формируют равновесие социальной гармонии).

Свобода и плюрализм опровергают политический монизм (с его неизбывной страстью к идолизации избирательного прошлого и консервации пустоты); рациональность опровергает политический мистицизм (с его синкретическим пюре). Люди рождаются с имманентными и естественными правами и свободами (столь живописно воплощенными Норманом Рокуэлом в 1943 году в Saturday Evening Post: четыре картины, посвященных четырем свободам Франклина Делано Рузвельта: «Свобода слова», «Свобода вероисповедания», «Свобода от нужды» и «Свобода от страха»). Эти права и свободы от ментальной автономии, свободы выбора, слова, действия до всего диапазона «негативных» и «позитивных» свобод; индивидуальный выбор, в рамках справедливости и правды/честности, — триплеты/кодоны нашей социальной ДНК. Исполнительная власть легитимна лишь в той степени, в которой она отстаивает эти права и свободы. Томас Пейн артикулировал это в «Здравом смысле»:

«Единственное основание политической легитимности — это всеобщее действующее соглашение: налогообложение без представительства несправедливо; и народ имеет право на сопротивление, когда контракт между правителем/Левиафаном и теми, кем он управляет, нарушен».

Демократия — это и верховенство закона, каталитическое и ответственное правительство, социальная мобильность, легитимность правил и неделимость моральных прав.

коммуникаций, создающих доверие, сплоченность, взаимность, партисипаторность, — а в конечном счете социальный капитал, ценность сети. Такие сети имеют превалирующую ценность, пластичнее и устойчивее высокоцентрализованных/низко устойчивых/вертикальных «сетей-силосов» с хрупкой гетерономией, направленной центростремительно к одному большому узлу; а это предтеча социальной декомпозиции и конечной эрозии социального капитала, где даже «лиги боулинга» Патнэма вряд ли релевантны (отсылка к исследованию американского политолога Роберта Патнэма «Боулинг в одиночестве», в котором он рассуждает об атомизации общества. — Прим. ред.).

Стратифицированный социальный порядок предполагает перманентную вертикальную иерархию, с поклонением и почтением, оформляемыми как консервативные ценности и традиции. Горизонтальные, эгалитарные и устойчивые сети с автономными, рациональными и свободными гражданами с древнейших времен предпочитали демократию как организующий принцип политической культуры.

Традиция народовластия и запрос на новую демократию

Реформы Солона и Клисфена, римский республиканизм до середины 50-х годов до н. э., традиции танистрирования в кельтских племенах, эгалитаризм народов Кавказа на протяжении тысячелетий, Magna Carta 1215 года, зарождение процедуры импичмента за мисдиминор (проступок) элиты в Англии с 1376 года, запрет в итальянской Перудже на заключение договоров вассалажа (в том числе и для нотариусов) с угрозой публичного наказания из-за нетерпимости коммуны к концентрации силы сеньорами — это лишь некоторые из тысячи других впечатляющих ростков демократии на протяжении тысячелетий человеческой истории; к ним можно добавить учение Джона Локка о «естественных правах» человека, труд Томаса Пейна «Права человека», принятый в Англии в 1689 году Билль о правах (славное завершение славной революции), американскую Декларацию независимости, принятую в 1776 году (а также сборник «Федералист», 10 поправок Джона Мэдисона и Билль о правах 1791 года), французскую Декларацию прав человека и гражданина 1789 года и др.).

Я вновь процитирую Рейнгольда Нибура: «Способность человека к справедливости делает демократию возможной, а склонность человека к несправедливости делает демократию необходимой». Путь к демократии долог и ухабист, что наглядно продемонстрировали демократическая рецессия последних десятилетий, новые волны плутократического популизма, «иллиберальной» демократии наряду с эрозией репрезентативности политическими партиями, деградацией социального капитала, усугубляющимся неравенством, коррумпированностью элит.

Сдержки и противовесы/балансы сил вкупе с социальной мобильностью играют более весомую роль в устойчивости и динамизме конституционной демократии, чем ее морфология (президентская или парламентская республика и так далее). Парламент был мейнстримом в ХIХ веке, политические партии — в ХХ веке, а зарождающиеся формы перманентной демократии (с идеями Джулии Кейдж и Лоуренса Лессига), элементы партиципаторной и делиберативной демократий (местное и региональное бюджетирование, вовлечение граждан в вопросы окружающей среды, формулирования генпланов развития и так далее), предложения «плебейского республиканизма» (Джона Маккормика, Камилы Вергары, Лоренса Хэмилтона) формируют диалектику современной демократии; этим новеллам аккомпанирует взрывной рост социальных платформ обратной связи и децентрированных технологий Web 2.0 и Web 3.0, соответственно.

Сила демократий — в людях, которые борются за нее своим выбором и своим действием каждый день, за каждый свой идеал и свои ценности, которые они готовы отстаивать; «Демократия — это ежедневный плебисцит», в точной формуле Эрнеста Ренана.

Новое начало: контур будущего?

Отсутствие конкуренции в политической системе России, эффективных институтов (и, как следствие, ритуальные выборы и зияющая «черная дыра» вместо демократического трансфера власти как способа омоложения и обновления), когерентной национальной идентичности вкупе с вышеупомянутыми мессианизмом, экспансионизмом и доминированием экстернальной культуры (мир масок, не лиц; мир парадов, фасадов, форумов вместо культуры «быть, а не казаться») формируют видимость фатальной обреченности российской истории, о чем как-то сказал Барак Обама: «В борьбе за российскую идентичность страх и фатализм обычно побеждают надежду и перемены».

Будучи реалистом, я вижу жизнеспособные пути для ментального оздоровления и регенерации нации. Это потребует коллективных усилий, коллективной сплоченности, критического мышления и рациональности, осознания ретроспективной драмы прошлого и принятия общего концепта будущего. Это потребует и углубленной интроспекции национальных фобий, ханжества, культов жертвенности и страстотерпения (оформленных в особую духовность), патернализма, крайнего конформизма и склонности к манихейским мифологемам, мистическим душевным поискам. Это потребует ежедневного выбора между победоносцевыми, катковыми, ширинскими-шихматовыми (и тысячами других реакционеров прошлых и нынешних) и сахаровыми, муратовыми (и тысячами других гуманистов и прогрессистов). Это потребует радикальной пурификации наших политических, социальных и культурных тканей, создания новых институтов на основе прав и свобод человека, десакрализации государства (государство — это созданный нами социальный артефакт и служащие, временно нами нанятые для достижения целей общего блага). Настоящее и будущее за ценностями, а не только за границами; за кинезисом, не стазисом; за прогрессом, не регрессом; плюрализмом, не политическим монизмом; гетерогенностью, не гомогенностью; рационализмом, не мистицизмом; разнообразием, не монокультурой; динамическим дискордом, а не эхокамерой; критическим мышлением, а не мифотворчеством/и конспирологией; эгалитарностью, а не иерархией; толерантностью, не трайбализмом; культурой истины, не оккультной ложью и DARVO-культурой.

Главное для нации (в том числе и российской) — когерентная и разделяемая всеми гражданами идентичность, гармония разнообразия (этнического, конфессионального, языкового, культурного, гендерного, расового), ценности и идеалы (принимаемые и разделяемые всеми), осознание общей истории (как коллективной памяти); политический и исторический выбор, который мы делаем; возможности, которые мы реализуем; рефлексии, которые определяют наши реакции на вызовы. Все российские народы — государствообразующие; неприятие политики исключения — канон. Колониальные доктрины нежизнеспособны в постколониальном мире, как и превентивные антидемократические репрессии и этническое/конфессиональное полицейское профилирование. Только на универсальной и когерентной платформе идентичности можно конструировать новое начало, регенерируя нацию и реализуя национальные интересы.

Новая Конституция с акцентом на гуманизм требует, чтобы в процессе ее формирования соблюдалось инклюзивное вовлечение, чтобы процедура была справедливой и прозрачной, требует надлежащего и разнообразного представительства и мнений как способа достижения консенсуса. Целевая концепция Конституции нового начала — канон справедливости, честности и эффективности, система сдержек и противовесов ветвей власти, высшая ценность/summum bonum — права и свободы гражданина и подчиненность ветвей власти достижению высшего блага.

Двухпалатная парламентская модель себя не оправдала; Совет Федерации\Сенат помимо функциональной пустоты, отсутствия реальной репрезентативности регионов и флера палеоэлитизма превратился в Храм интеллектуальной тоски и риторического перформанса. Предлагается эгалитарный однопалатный парламент; открытые партийные праймериз с конкуренцией программ, апеллирующих к общественному благу, и рейтинговое голосование; модель DEV (демократические ваучеры равенства) как альтернатива федеральному финансированию, коррупции политического выбора граждан исполнительной властью — анимация электорального выбора на ежегодной основе (а не в рамках ограниченного выбора «системных партий» в ритуале электорального пятилетнего цикла) — важная новация перманентной демократии (Лоуренс Лессиг и Джулия Кейдж), разрывающая порочный континуум оксюморона «системных партий». Важными лимитами представляются кэпы/или запреты на корпоративные донаты и ограничения на донаты физических лиц, например, приблизительно в 200 долларов и 15 000 рублей. Вес ежегодного ваучера/Dev’a примерно 7 долларов, его один ваучер равен одному голосу, его получают на электронный адрес и отдают за ту или иную партию (из года в год выбор может меняться); если выбор не сделан, ваучер распределяется пропорционально между партиями. Эти новации подстегнут социальную динамику и мобильность, ежегодная верификация выбора граждан усилит ответственность (и как следствие, репрезентативность партиями электоральных предпочтений) партий и их лидеров.

Цели федерализации и большей устойчивости механизмов сдержек и противовесов могут быть продвинуты созданием Генеральной Ассамблеи Народов России на федеральном уровне (один из вариантов — по одному представителю от каждого региона), формируемой на рандомнизированной/исключительной основе (такой же принцип формирования, как и в квалификационную комиссию отбора судей: не чиновники, не законодатели, не их родственники) с ежегодной ротацией (включение хронически не представленных граждан). Генеральная Ассамблея полномочна:

1. верифицировать решения Квалификационной комиссии по судьям;
2. реализовать позитивную повестку: один раз в год начинать референдум по-новому закону большинством голосов;
3. реализовать негативную повестку: один раз в год (большинством голосов) отменять один федеральный закон, одно решение Президента/ или Председателя Правительства, одно решение Верховного Суда;
4. преследовать политических деятелей, законодателей, судей за проступки: импичменты принимаются Генеральной Ассамблеей при условии голосования ее ¾; само «судебное заседание/расследование» проводится Парламентом; функция Генеральной Ассамблеи — инициация, по аналогии с палатой представителей в США. Возможно, эти идеи Джона Маккормика (несколько измененные) и представляются революционными, но они явно превентивны по отношению к перверсивным традициям узурпации политической власти или ее латентной олигархизации. Эти новации в структуре законодательной власти могут стать sine qua non (подлинными, необходимыми условиями) федерализма и политического эквилибриума.

Не оправдало себя и разделение Конституционального и Верховного Судов. Единый Верховный Суд — универсальный уравнитель и медиум между различиями и дискордами, провайдер правового гомеостата как стремления к равновесию. Именно Верховный Суд и суды в целом, независимые от законодательной и исполнительной властей, имеют право и обязанность постулировать, что есть Закон; имеют последнее слово в диспутах между ветвями власти, между федеральными, региональными и местными властями осуществлять конституционный надзор. Порядок формирования и функционирования судов, ротации судей — это краеугольный камень институциональной экологичности любого общества, базирующейся на столпах справедливости и правды. 

Комиссия квалификации и отбора должна формироваться на рандомизированной, ротационной, исключительной основе (исключая следователей, прокуроров, партисипантов исполнительной и законодательной властей и членов их семей; должна включать адвокатов, академические круги, голоса совести нации и так далее). Сегодняшняя судебная система и экосистема правозаконности в целом — запатентованная машина правовой инверсии и пролонгированной некомпетентности, требующая радикальной пересборки и трансформации.

Перед исполнительной властью нависают фундаментальные вызовы: поляризация неравенства, климатические и экологические угрозы, высокая монополизация, критическая доля государственного присутствия в экономике, стагнирующая общая факторная производительность (ОФП), драматический отток интеллектуальной элиты. Рефлексия на эти вызовы требует нового понимания роли и места исполнительной власти в экономике; упора на политике продуктивизма с акцентом на стимулах, не регулировании; поиска модели устойчивого роста; запуска рынка торговли эмиссионными квотами (cap and trade, «ограничить и торговать»), принятия и последовательного увеличения углеродного налога; развития институтов социального страхования (целевой, не универсальный характер), усиления роли профсоюзов, доступа к переобучению и повышению квалификации, повышения минимальной зарплаты, возможного внедрения механизмов (имплементированных в Германии и странах Северной Европы) участия рабочих в управлении предприятием и совместном руководстве (представительство сотрудников корпораций, рабочих в советах директоров компаний). Современное правительство — креденциалистское, меритократическое, адаптивное, ответственное, динамичное и чуткое не только к вызовам, но и к гражданским потребностям. 

(государство — контроль при помощи видеонаблюдения, Big tech, крупнейшие IT-компании — контроль при помощи сбора данных). Заслуживают внимания принятые в Европейском Союзе Общий регламент по защите данных (GDPR), Закон о цифровых рынках (DMA), Закон о цифровых услугах (DSA) и проект Закона об искусственном интеллекте (AI Act) в проекции на российское законодательное поле. Цифровизация может создать равные условия для финансиализации, образования, здравоохранения, профессионального ретренинга, социального и политического вовлечения в демократические процессы (DEV’ы — ваучеры демократического равенства).

К экономике Нового начала

Критериями компетентности и эффективности деятельности исполнительной власти является не только способность создания и аккумуляции богатства, но и способа экологичной конверсии энергии. Любая деятельность, меняющая состояние экосистем, по сути, является экоцидом и паразитической моделью хозяйствования. Наш суверенитет — не только привилегия в отведенных фронтирах, но и суверенные обязательства, включая ответственность за защиту общего достояния — Общего блага (Common good); права и свободы порождают гражданские обязательства и долг.

Немного статистики: глобальная годовая стоимость услуг экосистем природы (фильтрация воды, круговорот питательных веществ, опыление, улавливание углерода) — 120–145 трлн $; природный капитал Земли сократился на 40% на душу населения c 1992 года. Мы подходим к точке фазовой перколяции/переломному моменту (когда больше — значит иначе), чем быстрее экономика конвергируется с экологией, тем конкурентоспособнее мы будем; паразитизм и меркантилизм должны быть заменены на коэволюционный комменсализм и устойчивый продуктивизм. Экономическая доктрина нового начала выглядит укрупненно следующим образом:

Региональное развитие, всеобъемлющая ремодернизация с устойчивым продуктивизмом (с инвестициями/стимулами в цели зеленого перехода), создание новых рабочих мест, секторов услуг — шаги на пути к подлинному и устойчивому федерализму; партисипаторное региональное и местное бюджетирование, вовлечение граждан в общественно значимые дискурсы и проекты — несомненные бустеры и социальной мобильности, и устойчивого роста.

В России очевидный отрыв экономических систем от социальных и экологических. Экономические успехи вряд ли заключаются в констелляции сырьевых монополий или цифровых монопсониях –джаггернаутах; 

большей умеренности — и с появлением новых нарративов как мощных стимулов социальных изменений и отказа от демонстративного потребления и показа собственного превосходства; их сила — в переосмыслении мира, в его преобразовании.

Вызовы Homo dictyous

Новые цифровые медиа, пример беспрецедентного экспансионизма Homo dictyous (человека сетевого, network man), — это метафорическая тривиальность «Вавилонской библиотеки» Хорхе Луиса Борхеса или это шаги на пути к ноосфере Тейяра де Шардена и холосу Кевина Келли? Мир Web 2.0 — это мир Закона о пристойности в СМИ (Communication Decency Act), с его разделом 230 , но без Доктрины справедливости (Fairness Doctrine), cо стиранием границы между информацией и индоктринацией, с безграничным распространением дезинформации и ограниченностью ее юрисдикции, с предвзятостью подтверждения и кластеризированными минипабликами, с обилием обсценного вокабуляра и активирующих эмоций (ненависть, гнев, страх, зависть), с порочной рекламной моделью и отсутствием релевантной модели безопасности персональных данных; но Web 2.0 — это и безграничный доступ к информации, общедоступным сведениям (common knowledge), инфраструктуре общественных благ (образованию/массовым открытым онлайн-курсам (MOOC), здравоохранению, финансированию и так далее).

Цифровые платформы обратной связи («огороженные сады», Walled Gardens, или «сирены» Джарона Ланье), являясь, по сути, базовыми элементами общественной инфраструктуры, представляют собой высокотехнологические, модернистские иерархии и искажающие зеркала по распространению знаний. Являясь по форме общественно-информационными форумами и обладая силой монопсоний, сирены управляются частными интересами. К сожалению, рекламная модель, которая лежит в основе экономики внимания и подпитывает целый сонм дефактологизаций, диффамаций, вмешательствав в частную жизнь, кластеризации трайбалистких сообществ, — эта модель ведет к дальнейшей поляризации и декомпозиции социальной ткани общества, интенсифицируя пузыри коллективной посредственности с их нарративами постправды, апокрифическими теориями заговора и так далее. Монокультура ненависти проникла с российских телеканалов (этой политически армированной «власти номинации») в мини-паблики агрессивного самозваного блюстительства, сливаясь с единым потоком оккультной лжи и седативных бромидов в cloaka maxima с токсичным компостом на выходе (от suppresivo veri до suggestivo falsi, от умалчивания правды до высказывания лжи). Трайбалисткая гомофилия и ксенофобия не являются модернистским и постмодернистским феноменами: технологические сдвиги (изобретение печатного станка, радио) всегда усугубляли пропаганду, образовывая целые социальные касты пропагандистов без социальной функции. 

Четвертое сословие функционально и фундаментально — это медиумы объективной и универсальной правды, их миссия — внедрить в практику нормативность, факт-чекинг и редактирование. Их размежевание с вышеупомянутыми пропагандистами проходит по той же демаркационной линии, что разделяет глубокой пропастью Лигу реставрации и Лигу трансформации, Партию реакции и консервации пустоты с Партией прогресса.

Перераспределение рекламных доходов с цифровых платформ и федеральных телеканалов в пользу региональной и местной журналистики, создание общественных, социальных платформ обратной связи, общественного регулирования «сирен» с похожим на Доктрину справедливости законом и ответственностью «сирен, промоутирование НМО (некоммерческих медиа-организаций, Дж. Кейдж) — лишь немногие меры, предваряющие масштабные усилия общества по дезинфекции медийного пространства; «солнечный свет и прозрачность» — метафорически лучший очиститель социальных и инфострат, равно как и перерождение гражданина — стороннего наблюдателя в гражданина с социальными навыками достоинства, бдительности и гражданского долга.

Это предполагает экзистенциальное расхождение с неомедиевистским эксепционализмом (в любых его форматах — от религиозно-этнической исключительности до секулярного провиденционализма), с милитаризмом, экспансионизмом (ценности, не только границы; лучшая «экспансия» — в конверсию достижений в науке, культуре, спорте и в освоение космоса), с прославлением культуры страданий, страстотерпения и особого мессианизма.

Сила привлекательности и примера — Сила гравитации; умеренность, сдержанность и скромность — пример зрелости и ответственности великой нации, отказа от инфантильности и экстернальной культуры «показухи», а также бесконечно риторической культуры слов, а не дела. Форма коммуникации внутри страны и вовне во многом формирует и определяет наше общество, наши идеалы, ценности, культуру и политику (через школы, интернет, телевидение, книги, университеты, масс-медиа), вокабуляр/лексикон имеет значение.

***

Путь к Новому началу требует не просто радикального декаплинга с идолизацией мумифицированных апокрифов прошлого (прошлое — живой источник нашей национальной памяти, а не бесформенная сдоба в токсичных руках необразованной и избирательной инженерии), а скорее мобилизации гражданского активизма, ежедневной готовности отстаивать демократию и обуздывать девиации любого антрепренера «хаоса и беспорядка», ослепленного реставрирующей ностальгией и смертельно опасной иррациональным тщеславием. Новое начало — это отказ от кулуарного, кумовского капитализма, зашкаливающей бедности российских городов и деревень (великий народ не может влачить такое существование на фоне блестящих витрин Москвы, Санкт-Петербурга), демографического коллапса, бегства интеллектуальной элиты, стигматизации российской культуры и спорта, загрязнения среды обитания.

Новое начало — это кристаллизация идентичности с возрождением национального чувства и сентимента, морали и ценностей, социальных институтов. В их основе высшая ценность — россиянин с фундаментальными правами и свободами. 

В основе экономической и военной мощи — восходящий ОФП, конвергенция технологий с экономической динамикой, бизнес-активизмом, мощью университетских лабораторий и академическими исследованиями/фундаментальной наукой, культурой инноваций и апробирования/внедрения, развитием венчурной экосистемы; интенсификация производственной экосистемы (с инженерами, институтами проектирования и оптимизации производственных цепочек). Решающими формирующими элементами трансформации являются демонополизация, конкуренция, технологический прорыв, дерегулирование и уменьшение веса государства наряду с мощными нишевыми вложениями в продуктивизм, инфраструктуру и человеческий капитал.

Модернизация, технологический прорыв и трансформационные сдвиги невозможны без верховенства закона и примата безопасности гражданина и его собственности, без социальной мобильности (движение, kinesis, а не статичность, stasis), без приоритета прав и свобод гражданина, без зрелых систем сдержек и противовесов ветвей власти, без сбалансированного развития регионов и подлинной федерализации. Балансы ветвей власти традиционно основываются на горизонтальной подотчетности (институциональная состязательность, сдержки и противовесы, механизмы привлечения к ответственности) и вертикальной подотчетности с прозрачными выборами и эффективными способами привлечения гражданами к ответственности представителей ветвей власти (механизмы перманентной демократии, DEV’ы способствуют этому).

Сила не в «культуре декораций» (с фейерверками, парадами, блестящими стендами и форумами), драпирующей синдром ржавчины увядающей державы, и не в риторической и инфантильной эскалации, насыщенной манихейско-эсхатологическими экстерналиями. Сила — в ментальной экологии, умеренности и здоровом чувстве самоиронии (наша неспособность/неготовность к ней оборачивается обилием иронии со стороны наблюдающих, посторонних), умении отчетливо видеть себя, видеть конкурентов и видеть то, как тебя видят конкуренты. Сила и в наших деяниях, артефактах, нобелевских премиях, культурных достижениях, рейтингах WUR (мировой рейтинг университетов) и THE (рейтинг журнала Times Higher Education), индексах HDI (индекс человеческого развития), IDI (индекс развития информационно-коммуникационных технологий), GNP (валовой национальный доход) и ERI (индекс электронной готовности), в индексе счастья и в гуманитарных/журналистских премиях, в олимпийских наградах и медалях чемпионатов. 

Наша способность к трансформации зависит от фундаментального отхода от культов прославления смерти и рутинизации насилия (этих ступеней к некрополю Тартара), с безразличием и высокой толерантностью ко лжи, с ресентиментами 90-х и с потребительской мечтательностью и монотонным превращением в товар всей социальной ткани общества «нулевых». Одна контрастная и разящая реминисценция марта 2022-го передает всю глубину зияющей пропасти, к которой движется нация, — разрушенные жилые кварталы и дома украинских городов, тысячи плачущих детей и испуганных домашних животных (укрывшиеся от бомбежек в метро), искореженные детские площадки и коляски …и ликующие лица на митинге в Лужниках. Линия этой фундаментальной дивергенции аллегорически пролегает вдоль стены — северного фронтира в «Игре Престолов», где за этим ее северным рубежом царят экстремофилизм «одичавших» и каннибализм зомбированных орд во главе с искалеченными ментальными мутантами — Белыми ходоками. Непривлекательная перспектива для креативного и талантливого народа, особенно в момент великого перехода Grand transition к зеленой технологической трансформации в ближайшие 30–45 лет.

***

Сегодняшняя война, сопровождаемая гротескной риторикой манихейского противостояния с коллективным Западом, стигматизацией и изоляцией страны, техническим и экономическим декадансом, массовым эскапизмом интеллектуального капитала, радикально расходится с Национальным Интересом России, ее ценностями, чувствами, сентиментами и духом.

Пульсирующая политическая мысль последних лет живописует блеклую и мрачную проекцию post hoc bellum — дня после войны. Способность нации трансформировать и фундаментально омолодить демократическую Россию на основе подлинного федерализма (где регионы — «лаборатории демократии», по крылатому выражению Луиса Брандиса) и высшего блага свободного гражданина, зависит от каждого из нас как автономных, суверенных граждан (думающих, выбирающих, стремящихся, действующих суверенно), от нашей готовности бороться за все эти ценности и отстаивать правду, от социальной взаимосвязи всех нас, от движении «снизу вверх»/vox populi, от непримиримости к институционализированной лжи, нетерпимости к насилию, несправедливости, клептократизации ветвей власти.

Экзистенциальный выбор между свободой и автократией, автономией и гетерономией, гражданским активизмом и патерналистским конформизмом, между расчетом на длинную или на короткую дистанцию всегда составлял квинтэссенцию столкновения Лиги трансформации и прогресса с Лигой реставрации и консервации и определялся, в конечном счете, социальным динамизмом и выбором гражданского общества, равно как и трансформационным потенциалом элиты. 

одни позиционировали себя как катализаторов прогресса, другие как агентов декаданса и национального регресса. Любые формы плутократии, институционализированной системной лжи и насилия деформируют элиты в клептократию, какократию и тиранию, соответственно. Элиты и лидеры нации — это прогрессивные индивидуумы, не отождествляющие частные интересы со своими политическими функциями, мыслящие и действующие не в горизонте ежеквартальных отчетов и электоральных циклов, а в проекции на столетия вперед. Достоинства лидеров определяются политическими последствиями предпринятых действий и кумулятивной силой страны — как сигнатурой политического наследия, переданного в руки последующих поколений. Образование, социальная среда, нравственная сила, политическое благоразумие, интегральный интеллект и контекстуальная эффективность — составляющие политической и ментальной матрицы лидеров. Гражданский патриотизм определяется социальной ответственностью и динамизмом каждого из нас, как и этической компетенцией, способностью отличать хорошее от плохого (фронезисом Аристотеля, то есть практической мудростью и гражданской добродетелью) выдающихся женщин и мужчин, создающих общее благо и направляющих стрелу прогресса на процветание нации. Долгосрочную траекторию этого полета великолепно сформулировал незабвенный Мартин Лютер Кинг: «Дуга моральной Вселенной длинна, но склоняется она к справедливости».

Россия потеряла империю, но может найти роль в этом мире на пути паломничества к сияющей вершине горы — Большого плато (Grand Plateau) — примера привлекательности и справедливости, силы и чистоты.