Ногу завело 

— Как произошло ваше превращение в самого антивоенного исполнителя России? Это естественно получилось или вас и самого это удивляет?

— Это произошло очень естественно и плавно. И «плавно» не значит «медленно». На нашем побережье Атлантического океана в Нью-Йорке (Покровский давно живет в США. — Прим. авт.) есть понятие riptide.

— Обратное, отбойное течение, — поясняет жена Покровского Татьяна, которая присутствует на интервью и периодически вступает в беседу. 

Мы встретились с Покровскими в Буэнос-Айресе на веранде кафе, в котором любил сидеть великий аргентинский писатель Хулио Кортасар, за три дня до концерта «Ногу свело!» — первого, как утверждается, выступления русскоязычного исполнителя в столице Аргентины. 

— Оно уносит человека достаточно плавно, но быстро. Человек только что стоял на ногах, а теперь уже не может ни стоять, ни плыть назад — спасатели бегут. В своем сравнении я зашел далековато, ведь нам спасатели, вообще-то, не нужны, мы справляемся [сами]. 

Тем не менее началось это с того, что была написана песня «Самурай», а потом мы отказались принимать участие в фестивале «Шашлык Live»…

— Про это я еще спрошу, а пока меня именно военный период интересует.

— А одно невозможно без другого! С одной стороны, да, 24 февраля прошлого года началась война, и это точка отсчета. Но мы-то были к этому абсолютно подготовлены: у нас за плечами уже были проблемы, у нас за плечами уже был тот самый «Шашлык Live», на котором начали щекотать наши нервы. 

А мы этого не любим. Когда над нами начинают проводить подобные опыты, мы начинаем очень сильно сопротивляться и делать свое дело в обратном направлении. 

К 24 февраля мы были абсолютно готовы ощетиниться, что мы и сделали на первой же неделе войны. Мы Яну Шенкману для «Новой газеты» сразу мягко сказали (этот материал, как и многие другие статьи этой газеты конца февраля — начала марта 2022 года, сейчас недоступны. — Прим. авт.), что это невозможно, что убийства не могут быть оправданны. Мы начали с конкретной, но не радикально жесткой формулировки, а потом уже в прямом смысле слова ощетинились. 

Наша первая щетина вылезла на третьей или четвертой неделе, потому что надо было потратить время на производство первой песни.

— В 2019 году на вопрос: «Нет ли у вас желания политический протест выражать в песнях?» — вы отвечали: «В творчестве «Ногу свело!» я к этому не очень стремлюсь. Не потому, что не хочу, а потому, что это группа образов и непрямых аналогий». Но ваши новые песни, кажется, вполне прямые и практически без образов.

— Это так, я соглашусь. Меняется время. Со временем меняемся и мы. Надеюсь, что не меняемся в своем ядре, но наш процессор начинает обрабатывать другие сигналы. Поэтому мы и на выходе получаем другой сигнал. Это во-первых. 

Во-вторых, за этот год я нас анализировал и, разумеется, не собирался и не собираюсь переписывать нашу историю и искать в песнях пророчества и предвестники нынешних наших синглов. С другой стороны, очень многие песни «Ногу свело!» были обращены, действительно, как я и говорил в том интервью, не напрямую к обществу, но говорили ему: «Ты немножко сошло с ума в своей тупости, в своей похожести». 

Я тогда еще, в лохматые годы, говорил, что песня «Лилипутская любовь» — не о всяких там «уродах и карликах», а о человеческой ранимости. Но это, опять же, не означает, что я хочу наделить песни тех лет какими-то сверхфункциями, задачами и достижениями. 

мы сознательно и подсознательно хотели его поменять своими странными, кривыми, дурацкими, неуклюжими и, разумеется, непонятными 90 процентам населения способами. Эти способы сработали так, как они должны были сработать. Мы являлись нишевой группой с протуберанцами массового успеха, коих было некоторое количество, что и сделало нас большой группой. Но основная масса нашего творческого выхода была сверхнишевая. Чем я горжусь. 

— Но почему эти изменения произошли? Из-за того, что эти события нет смысла как-то иносказательно описывать? Так лучше работает?

— Я могу ответить прямо: «Да». Другой вопрос, что вообще значит «работает». Что мы изменили этими песнями? И нет, я не говорю, что мы ничего не изменили. 

Еще раз для точности повторю, что сигнал на входе изменился, а значит, и сигнал на выходе. Это во-первых. А, во-вторых, 

Я не могу сам называть [свои песни] творчеством, но чисто формально то, что мы делаем, — это творческий продукт. Насколько ценный творческий продукт, пускай оценят другие, но это не испеченная булка, не сколоченный стол или стул и не оказанная транспортная услуга. Это творческий продукт. Нравится он кому-то или нет. 

Здесь marriage сознательного и бессознательного отношения. 

— И вам комфортно? 

— Комфорт — понятие относительное. Комфорт и дискомфорт очень чувствуется здесь и сейчас в Буэнос-Айресе. Подул ветер, стало очень некомфортно — курточку надели. А потом вышли на солнце, мучаемся от жары — хочется хлебнуть хорошего винишка. Или потом нажрался — тошнит. 

Вообще, мне комфортно, когда я пишу музыку — в том большом смысле, что я занимаюсь любимым делом. Годы идут, и сколько раз я думал: «Ну что-то еще надо в жизни начать делать?» Когда человек занимается одним и тем же несколько десятков лет, то вопрос, продолжать или не продолжать, в тот или иной момент под тем или иным соусом встает. И каждый раз, когда я отвлекусь на что-то — я даже позволю себе сказать от имени нас с Таней, — когда мы отвлечемся на какой-то другой род деятельности, то понимаем, что нам приятно вернуться обратно, в цех. 

В этом смысле мне комфортно. Но роды вне зависимости от того, антивоенный это продукт или нет, не проходят в комфорте. Творческие муки никто не отменял. Это второй угол, под которым можно взглянуть на этот вопрос. И я взглянул.

— Я имел в виду другое. Мне вот свойствен иронический подход к текстам, и меня за это часто ругают, потому что тяжело дается всерьез какие-то вещи проговаривать. Вам, кажется, тоже была больше близка несерьезная форма. 

— Да, но сейчас это модифицировалось. По крайней мере та ирония, которая присутствует и в антивоенных песнях, является модификацией той иронии, которая была свойственна «Ногу свело!» раньше. Большинство элементов сохранилось: мне приходят на ум, например, такие песни, как «Поколение Z» и «Буква «Зю»».

Там, разумеется, присутствует ирония, но, во-первых, она очень горькая…

— Сарказм, — подсказывает Татьяна.

— Да, а во-вторых, эта ирония всё равно переходит в серьезные утверждения и с ними переплетается. Если, скажем, ирония в песне «Московский романс» ни с чем не переплетается и остается сама в себе, то теперь иначе. 

Если рассматривать такие песни, как «Украина», то это совсем, конечно, straightforward (прямолинейно. — Прим. авт.) — извиняюсь, что не могу найти другого слова, кроме английского. 

Я себя поймал на мысли, имею ли я право говорить «такие песни, как», поскольку написал во время войны не 100 песен, но, с другой стороны, имею какое-то право, потому что песен вместе с еще неизданными написано уже десять штук.

— Эти песни и обвиняют… Хотя это, наверное, слишком громкое слово… Критикуют за то, что они слишком прямолинейные. Вы же, наверное, рассчитывали как-то повлиять на людей в России такими песнями? Если да, то не кажется ли вам, что это на россиян вряд ли может повлиять, а скорее наоборот, заставит их уйти в себя и утвердиться в том, что они себе думают? Вряд ли они изменят свое мнение. Или вы и не планировали? 

— Я бы немножко одно от другого отделил. Потому что те, кто меня обвиняют в том, что песни прямолинейные, — это тот слой российского общества, который мне никогда не был близок и до войны. А [с началом войны] я стал к нему испытывать глубочайшее, абсолютно искреннее, не надуманное, а привнесенное, к сожалению, жизнью и всеми событиями отвращение. Это в основном говорят те, кто в своей жизни не сделал вообще ничего. И я таких снобов всегда не любил. Я всегда тянулся к простым людям. 

Смешно называть это обвинениями. Вот эта постановка этими людьми мне на вид, что мои песни прямолинейны, не имеет ничего общего, на мой взгляд, с вашим вопросом. А отвечая на него, скажу так: обозлило это или не обозлило больных на голову «зетовцев» — мне глубоко похую. 

— Но вы рассчитывали как-то их привести в чувство?

— Рассчитывали, — отвечает за мужа Татьяна Покровская.

— Рассчитывать-то мы рассчитывали, но давайте опять разделим всё на макропериоды. После начала войны был период детских надежд. Мне, парню за 50, действительно показалось, что я могу что-то поменять. Разумеется, я поменять ничего не мог и не смогу. 

Другой вопрос, что в процессе войны, о чем тоже я говорил публично несколько раз, наша задача вырисовалась сама. Она к нам пришла, и мы поняли, что уже и так ее выполняем. 

Это моральная помощь тем, кто находится по эту сторону добра и зла, как принято сейчас говорить. Мне не очень нравится эта упрощенная формулировка, но она помогает по крайней мере быстро высказаться. Тот, кто находится по эту сторону добра и зла, нуждается в этих песнях, его эти песни не раздражают, простота и прямолинейность не раздражают. Самые первые мои песни — вообще, с моей точки зрения, были как посты в социальных сетях. 

— Но и мне клип на песню «Украина» кажется слишком прямолинейным, чересчур красивым и сделанным по шаблонам: поле ржи, симпатичная девочка, хлев. Слишком простые образы в клипе да и в тексте.

— Это очень хорошо, что у вас есть свой взгляд. Я слышал все эти доводы, но всё это можно свести к простому вопросу: «Да или нет? Делаем мы это или нет?» 

Вы мне можете сказать: «Максим, ну чего ты говоришь хуйню? Ну как так? Ну сделай другой клип». Но в какой-то момент времени мы связались с той или иной творческой единицей, которая предложила и сделала, на наш взгляд, более чем достойный продукт, который у одних людей вызвал одни эмоции, у других людей — другие. 

Представляю, как мы бы пришли на программу «Акулы пера», а там Отар Кушанашвили начинает говорить про [мою] холщовую рубашку, Капитолина Деловая начинает что-то блеять, а потом еще кто-то умный, например, Легостаев, говорит: «А тебе, Максим, не стыдно, что ты вдохновил на похожий клип Шамана?» 

В итоге всё сводится к тому, что есть [результат], и его не переделаешь — и не надо к моим словам относиться так, что я сейчас иду на попятный. Мы ему даем жить или нет? Это как-то делалось, как-то срасталось и осталось на какой-то период времени жить после того, как оно вышло в свет. Я горжусь этим. 

А если бы не было клипа, я вам скажу, что бы было. Песню «Украина» постигла бы та же самая судьба, что и песню «Поколение Z» в первую неделю ее существования без видео. Таня сделала гениальный клип, но аудиорелиз был примерно за неделю до. Без клипа песни «Поколение Z» не было бы вообще: у нее было бы полтора прослушивания на полутора платформах. И не было бы того, что она сделала, того, что мы можем назвать действительно большим и серьезным резонансом. 

— Ну это понятно! Но всё-таки попытка переобразумить «зетовцев» подразумевалась? Песня и клип «Украина» любого умеренного «зетовца» скорее отвратит от вашего творчества.

— Это был крик души в том шоковом состоянии, — говорит жена.

— Я сейчас очень Татуле (Максим во время интервью называет супругу только так. — Прим. авт.) благодарен, и на этом надо было бы поставить точку. Я, наверное, ее и поставлю, но еще хотел добавить кое-что.

Я как дурак в первые дни и недели войны носился с идеей совместной песни. Я хотел использовать то, что потом стало песней «Нам не нужна война». У меня была реальная задача, она была очень сложная, жутко сложная, но она была реальная. То есть она не была реальной по факту, но я ее считал тогда реальной: объединить музыкантов. Просто объединить музыкантов. 

Для того чтобы достучаться до всех, нужно было запустить какой-то механизм. Чтобы заработал двигатель внутреннего сгорания, нужно, чтобы заработал стартер. Я хотел запустить стартер, а для этого надо было написать песню и совместно ее исполнить.

Я сейчас вообще перестал давать интервью — до вас много недель не делал этого — и всё думал, что если всё-таки буду, то скажу или нет? Скажу! На мой взгляд, не я и не такой, как я, не музыкант, а такой, как вы, не лично вы, но какое-то СМИ, да, независимое, испытывающее огромное количество сложностей, должно было попробовать запустить какую-то общую рамку, общий какой-то флэшмоб. Что-то вроде: «Я, такой-то, против войны. Не воюй, домой пиздуй». 

Это должны были сказать Филипп Киркоров, Сергей Галанин, Максим Покровский, Николай Басков. Любой человек, который является человеком, а не хуетой — в период войны я могу позволить себе такое слово, — должен был в этом поучаствовать. «Привет, я такой-то. Я против войны, с полей сражений уходи» или «Не воевай, ложись в постель и мирно жену ебай». Тут должна была быть такая же рифма, как «Мезим — для желудка незаменим».

Но эту историю никто не запустил, потому что все — я сейчас без наезда — приходили в себя. Журналисты, музыканты — все приходили в себя. И быстрее всех в себя пришли как раз «зетовцы».

— Ряд музыкантов же высказались против войны. Но на нечто совместное тогда не решились?

— Только Дима Спирин (лидер группы «Тараканы», который сейчас живет в Аргентине и стал одним из инициаторов концерта Покровского. — Прим. авт.) нашелся, и всё. 

— Вообще или в тот момент?

— Ну я же не буду по двадцать раз стучаться. Всё, хватит, до свиданья. 

— Вас это удивило?

— В общем, да. Меня это разочаровало. Я думал, что какими бы идиотами ни были большинство российских музыкантов, всё-таки война должна была их как-то объединить. 

— Но как это было-то? Вы: «Старик, привет, давай запишем антивоенную песню», а они: «Не, не хочу». 

— Плюс-минус. Кто-то просто проигнорировал.

— Без идеологических обоснований?

— Откуда же мне знать. Кто-то, наверное, хотел еще съездить в тур.

— У вас наверняка есть какая-то связь с поклонниками. Они как отреагировали на ваше антивоенное творчество?

— Статистики как таковой нет, но умозрительно можно сказать, что многие остались, а сколько людей откололось, столько и пришло. Скольких мы разочаровали, столько же людей написали, что в последние годы не обращали на вас внимания, но теперь мы не вылезаем у них из плеера.

— Я думаю, что пришло больше. Гораздо больше, — реагирует жена. 

— Украинцев?

— Русскоговорящих. Украинцы же в большинстве своем если не русскоговорящие, то русскопонимающие. Наверное, украинцев стало больше, да.

— Вы достаточно пренебрежительно отозвались о россиянах, которые поддерживают войну. Это и в песнях чувствуется: ««Мартышку и очки» прочтите, землячки, пока еще умеете читать». Вам это кажется правильным? Я просто пытаюсь понять, как вообще взаимодействовать с Россией, в которой вы родились, я родился. Так, кажется, не получится с ними наладить диалог? 

— Это пока не ответ на наш вопрос, а комментарий. До войны или, так скажем, до аннексии Крыма, к которой — все прекрасно знают — я спокойно относился и не задумывался на эту тему какое-то количество лет просто потому, что я вот такой, я говорил: из всех народов на земле я считаю, что имею право критиковать два: русский и украинский, потому что во мне течет русская кровь, еще и еврейская, но я являюсь гражданином России, а по маме я украинец. 

Разумеется, сейчас стало совсем не политкорректным и реально не логичным говорить про какую-то критику Украины, но право критиковать Россию за мной осталось. 

Теперь перейдем к ответу на вопрос. А как мне еще говорить о дебилах, которые поддерживают войну? Война — это убийство, и те, кто ее поддерживает, являются дебилами. Я не могу о дебилах говорить не пренебрежительно. Тем более это не просто дебилы, а во многом добровольные дебилы. Поэтому я их критикую. 

— Я спрашивал, не почему вы их критикуете, а как с ними взаимодействовать?

— Шоковая терапия: сказать дебилам, что они дебилы, — со смехом говорит жена Покровского.

— Они дебилами от этого не перестанут быть. 

— По крайней мере задумаются немножко, — отвечает Татьяна.

— Дело в том, что ключевая часть вашего вопроса — это фраза: «Как с ними дальше взаимодействовать?» А я ведь не подвязывался с ними взаимодействовать. Я ведь не в штате, мне никто за это не платит. Я никаких поясов верности не надевал. Я свободный человек, я привязан добровольно и всеми своими присосочками только к своей семье. Всё остальное — это добрая воля. 

Вот я иду в храм — дам нищему копеечку. Он даже спасибо не скажет, а на следующий день нищих уже много, монеты они теперь не принимают, у них только Apple Pay и от 100 долларов, если купюрами. «Слушай, Макс, ну как же теперь ты будешь с ними взаимодействовать?» Знаете, как я бы с ними взаимодействовал? Я их нахуй пошлю. Нахуй! Я не буду с ними взаимодействовать, мне не надо ни с кем взаимодействовать.

— Вы говорили, что не переживаете из-за того, что больше не даете концерты в России. Я так понял, что как раз чтобы не взаимодействовать. Но война-то кончится когда-нибудь, и как потом отличать тех, кто был за войну, от тех, кто был против?

— Это вопрос. 

— Это вопрос, который я и себе задаю в том числе. Вот вернемся в Россию после войны, а люди, которые были за войну, никуда не денутся.

— Мы себя повели так, потому что не могли по-другому. Математика — прекрасная наука. Давайте докажем эту теорему, используя принцип от обратного. Мы могли по-другому поступить? Нет. То есть мы в любом случае — есть у нас план и понимание, как мы себя поведем, когда это кончится, или нет — сейчас поступили так, что нам не просто не стыдно, а мы этим гордимся. Я, например, горжусь тем, что мы сделали. Соответственно, давайте решать вопросы по мере их поступления. Это во-первых. Большая римская цифра один. 

Большая римская цифра два: до войны я всё время говорил, и это была правда, что я проживаю на двух территориях. Сейчас, после начала войны, я не появляюсь в России. Мы живем в США. У нас там студия. У нас там группа. Мы время от времени, когда нам надоедает в Нью-Йорке, понимаем, что уехать не можем по ряду причин, главная из которых в том, что у нас там группа. 

Мы можем только играть музыку, а группа у нас там. Чего нам в Россию возвращаться?

Если нам предложат, когда наступит пресловутая Россия будущего, когда сойдет с небес Навальный…

— Не надо так говорить, — мгновенно реагирует жена.

— Это я без сарказма. Если будет президентом Навальный, Яшин будет премьер-министром, постелют нам красную дорожку — тогда посмотрим.

— Вы говорили, что считаете, что если даже власть в России сменится, то всё равно те, кто отмалчивались, вылезут на свет. 

— Когда в России всё начнет меняться, то, разумеется, [такие] начнут вылезать из нор. Я это сравниваю с тем, как бежишь кросс по извилистой дорожке, и кто-то на одном из кругов свернул в кусты, отсиделся, а потом, когда все уже десять кругов намотали, сделал усталое лицо и ближе к финишу присоединился к группе энтузиастов. Вот к «группе энтузиастов» присоединятся люди и подхватят чуть было не упавшее и не затоптанное знамя борьбы за свободу и понесут его, потому что у них больше подписчиков на ютуб-канале. Многие люди, активные на фейсбуке, не хотят признаваться себе и своим подписчикам в том, что это не рок-артисты, а просто приспособленцы. Вот им в руки и всучат это знамя. 

— А вы вообще в новую Россию хотите вернуться, выступать с концертами, жить? (Покровский задумывается.) Просто кто-то может сказать, что поскольку вы давно живете в Америке, то вы поэтому так все мосты и сожгли, а те, у кого нет паспорта США, поэтому и выступают аккуратнее. 

— Интересное дело (усмехается). Когда я приехал в Америку, то что вы думаете, мне только что упомянутую красную дорожку постелили или сказали: «Максимка, смотри, вот тебе кредитка, вот тебе паспорт, вот тебе недвижимость»? Нет, это всё заработано потом, слезами и кровью в прямом смысле этого слова.

— Десятилетиями, — уточняет жена.

— Может быть, не в прямом смысле кровью, но всё остальное именно так: и потом, и горючими слезами. Вот та же «Мартышка и очки». Этими очками еще надо уметь распорядиться. Надо их надеть и понять, что ты читаешь. А так можно долго их в жопу засовывать и думать, почему они там раскололись. 

Я не хочу выпендриваться, но вы мне всё задаете один вопрос в разных формах: не хочу ли я сказать, что я не хочу обратно в Россию?

Спросите: «Максим, ты рисуешься? Согласись, ты там родился, ты там жил, у тебя там аудитория», — отвечу, что да, волнует.

Но реально меня больше волнует то, куда мы дальше поедем, где мы будем с Таней. Меня волнует наш европейский тур, который намечается осенью. Меня реально волнует вопрос перехода на более интернациональную аудиторию, потому что на наших в настоящий момент последних гастролях в Грузии и Армении на концерты приходили 20% местных, хотя еще год назад там было 99% — идиотское слово — релокантов. 

Мы сейчас думаем, насколько хорош — а он хорош — английский текст песни «Наши юные смешные голоса». А это песня номер один у «Ногу свело!», главнее «Хару Мамбуру». [Нужно] решиться спеть ее на английском, причем с моим английским и с моим акцентом. 

— У вас же был опыт.

— Был, херовенький, но был. У меня было много подходов. Волк всё равно в лес бежит, понимаете? А я всю жизнь хотел быть интернациональным, вот меня и волнуют эти вопросы сейчас. И с каждым днем всё больше. 

В первые месяцы войны я еще думал: ну, там [в России] всё-таки еще идут концерты, там же будет «Нашествие». Нет, ну я не стал бы на нем играть, если бы даже был там, — они же рекламируют армию. Но еще думал: «А Клюкин всё-таки в этом году делает «Дикую мяту»». Но чего мне эта «Дикая мята»-то? У меня группе 36 лет…

— 35 лет, — поправляет жена.

— Да, и меня никогда в жизни не звали на «Дикую мяту»! И никогда меня не звали на этот, блядь, Пикник «Афиши». Там сидит этот хуеплет [Александр] Горбачев (бывший главред журнала «Афиша», но больше семи лет в нем не работает. — Прим. авт.)…

Я публично желаю всем добра и официально заявляю, что никому не причиню вреда, их семьям, бизнесу, здоровью и не помышляю об этом. Вот мое, блядь, публичное заявление (смеется). Короче говоря, никаким образом не получится у вас заставить меня задуматься о возвращении и о моем первом концерте в новой видоизмененной России. 

— Вы сами вспомнили про концерт в Крыму, как вы уже после аннексии звали всех на концерт в Симферополь и поздравляли всех с тем, что будет вторая очередь энергомоста. Политизированность вам была явно не свойственна. Почему же произошел этот скачок, когда вы начали делать песни про протесты в Беларуси, писать в соцсетях про Хабаровск и Навального? Раз — и открылись глаза? 

— Во-первых, ни в какой Крым я не звал с тем посылом, что там какой-то энергомост. Первый раз слышу.

— Так есть же видео.

— Значит, меня попросили так сказать!

— Скорее всего, но для украинцев это, понятное дело, означало, что вы поддерживаете переход Крыма к России.

— То, что всем совершенно неинтересно. И то, на что 99% саркастически хмыкнут, но я не могу этого не сказать, потому что это так было. Перед всеми концертами, которые мы давали уже в аннексированном Крыму, нам обещали, что они не имеют политического подтекста. Понятно, что это было вранье. Серьезных investigations [расследований] я на эту тему тогда не проводил.

Несложно предположить, что музыкант какого-то странного, смешного и очень необычного коллектива, ставшего популярным с песней на тарабарском языке, не политизирован. «Би-2» же заявляли, что они вне политики, хотя много лет поют о героях, и у них основной посыл в творчестве, что есть ты, который в жизни сделал что-то не так, а надо было жить иначе. А мы-то пели [несерьезную песню с припевом] «Поможите, люди добрые».

И вот когда я был в другой вселенной, посередине моего пребывания в гребаном Лос-Анджелесе, посередине моей гребаной тяжелой истории, стоившей тех самых пота и слез, произошла аннексия Крыма. Мне тогда предложили мои друзья вообще не выпускать песен на английском языке, объяснили, что теперь и в России к этому будет другое отношение и к России в Америке будет другое отношение, но я продолжал жить в своем мире. 

— А что было потом?

— Власть имущие стали борзеть больше. Да и с годами ты на что-то другое начинаешь в жизни смотреть. Человек и коллектив когда-то к чему-то приходят…

Сначала была песня «Самурай». Я всегда говорил и не собираюсь от этого отказываться, что я не посвящал ее Навальному, но референсом для нее был именно он. 

С «Шашлык Live» так сложилась судьба. Когда случился тот фестиваль, мы как раз приехали из Америки в Москву, и нам надо было по-бырому заработать денег. Мы согласились участвовать в концерте, потому что нам бы хорошо заплатили. Но мы не знали [что он проходит параллельно с митингом оппозиции], потому что я жил тогда другим. Мне позвонил Артемий Троицкий и сказал: «Ты что, прикидываешься, не понимаешь, что происходит?» Мы открыли глаза, посмотрели, поняли, что происходит, и отказались. 

Нас начали щекотать, а щекотать нас не надо, потому что мы уже понюхали, как жить в США, что такое быть свободным. 

— Но всё-таки удивительно, что не война на Донбассе стала этой точкой кипения, а «Шашлык Live».

— Так сложилась конкретно наша судьба. Если бы меня укусила какая-то другая муха в виде какого-то другого функционера, который заставил бы меня прогнуться под совков, то было бы иначе. Тут элемент случайности сработал. 

— Участие в шоу «Последний герой» или в «Форт Боярде» вы сейчас по-другому оцениваете или по-прежнему этим гордитесь? Это ведь часть оболванивания российского населения, которое смотрело телевизор, откуда, с одной стороны, вещали пропаганду, а с другой — показывали эти шоу, и всё было хорошо. 

— Начну не с прямого ответа на вопрос, а просто отдам дань времени и месту. Я лет восемь-девять назад был примерно двое суток в Буэнос-Айресе, потому что тут снималась программа «Жестокие игры». Там надо было прыгать, подтягиваться, падать в какие-то бассейны, какие-то полиэтиленовые шары тебя давили. Вот и «Форт Боярд» — это приключение. 

Между ними и «Последним героем» есть большая разница. «Последний герой» — это шоу, где проявляются человеческие качества в другой ипостаси. Это для меня важно. Это во-первых. 

Во-вторых, сказать, что я принимал участие в жизни Первого канала, нельзя. Первый канал когда-то занимался вообще культурой, когда-то там всё было совсем по-другому. Когда-то Рем Хасиев и Костя Эрнст делали журнал «Матадор».

— Это совсем давно было.

— Тогда же были утренние прямые эфиры на Первом канале, где мы давали целый концерт. Потом был «Последний герой». Потом была песня «Идем на восток!» для [фильма] «Турецкий гамбит». Это пример того самого протуберанца нишевой группы «Ногу свело!», когда она сделала большой шаг в массовую культуру. Написать песню «Идем на восток!» так, чтобы удовлетворить требования [Первого канала], стало для меня хорошим спортом. 

— Под клипом на эту песню на ютубе сейчас говорится: «Песня была написана по заказу Первого канала для кинофильма «Турецкий гамбит» в 2005 году и не имеет современного политического подтекста». То есть какая-то рефлексия по поводу того, что было, у вас есть!

— Нуууу, я не могу вам ответить «нет», потому что вы мне привели пример. Я вам отвечаю «да», потому что формально вы правы. Но не очень сильно со мной это резонирует.

Это вовсе не значит, что не надо прославлять силу русского оружия никогда. Есть «Вставайте, люди русские» про Ледовое побоище, но я не хочу сейчас в это лезть и привязывать его к агрессии. 

— Сейчас это тоже всё пересматривается, — комментирует жена.

— Вот! Мы же сейчас даже не произносим слово «коллаборация», хотя всю жизнь, когда музыканты друг с другом делали совместные треки, это называлось коллаборацией. 

Но «Последний герой» мне очень помог. Я горжусь тем, что я его прошел не так плохо, хотя про себя я не имею права более позитивно говорить — не мне оценивать себя. 

Я сейчас вспоминаю «Последний герой», например, потому, что после окончания моего первого сезона для меня возник вопрос выхода из игры. Что есть игра? Что есть выход из игры? Каким он должен быть? Должен ли он быть? Как его применить к ситуации настоящего момента? «Последний герой» мне не отвечает на всё, но он как минимум помогает мне задавать вопросы, которые я хочу для себя сам сформулировать. 

— Для меня это то же самое, как ваше участие в гимне Олимпийских игр в Сочи. Часть пропаганды. 

— Я считаю это [мнение] большой ошибкой по ряду причин. Причина первая: профессионал должен находиться в среде. До аннексии Крыма участие в каком-то официальном событии страны — [это нормально]. Для любого аргентинского артиста будет честью исполнить песню на открытии чемпионата мира по футболу в Аргентине или написать гимн для Олимпиады. Это как для космонавта является честью полететь в космос от своей страны. 

Потому что планета идет дальше, потому что есть выход в открытый космос, есть стыковка, понимаете? И Первый канал не может не освещать стыковку в космосе, так устроен мир, и это не самая плохая составляющая этого мира. Задним числом пытаться оценивать сделанное? Очень хорошо Рома Либеров сказал Дудю про сотрудничество с Первым каналом.

Ну, исполнение песни сочинской меня не развивало, но оно делало паблисити группе. А написание песни «Идем на восток!» меня очень развивало.

— Так мы можем оправдывать и тех, кто сейчас сотрудничает с режимом. 

— Нет! Слушайте Рому Либерова!

— Я интервью не смотрел, а вы не процитировали, но и до аннексии было вторжение в Грузию, политзаключенных было немало, начиная с Ходорковского. Конечно, война в Украине — намного более серьезное преступление, но претензии к режиму Путина были и раньше. Вот и про этот период кто-то потом скажет, что он развивался. 

— Пользуясь подобным подходом, я сейчас примерно в два-три шага докажу вам — уже практически доказал, — что вы в свое время, живя в России и исправно платя налоги, являлись абсолютным негодяем — я сейчас не про вас лично — по отношению к тем, кто обманывал государство и укрывался от уплаты налогов. На ваши деньги сейчас [ведут войну]. 

— Сейчас многие такие претензии предъявляют. Это правда. 

— Ну, значит, нам с вами надо было не родиться. Вы можете мне сейчас сказать: «Ну, братишка, ты слишком широко скакнул от одного к другому». Да нет, от одного до другого не так далеко. 

В течение лет десяти я ездил на Первый канал, где в редакции программы «Утро» работали и работают до сих пор прекрасные люди. 

[Высказанное вами] — это неправильный подход. Профессионал должен работать и должен реализовываться. 

— Почему я много спрашиваю про это и еще про многое не упомянул — например, про 30-летие группы в Кремле. Вы сами сказали недавно: «Если бы 100% музыкантов высказались против войны, то было бы другое общество». Но по этой логике, если бы 100% музыкантов или кто-нибудь еще пораньше высказались против режима Путина, то, может быть, другое общество возникло бы раньше? 

— Было бы неплохо сделать раньше, но произошло так, как произошло. Мы все являемся реальными людьми, и ожидать от исполнителя «Хару Мамбуру»…

— Да что вы всё время себя принижаете!

— Это то, как меня воспринимали ваши коллеги — Горбачев и разные заумные журналисты, организаторы Пикника «Афиши», всякие умники, стильный Александр Нуждин с радио «Максимум». Все были умные тогда. 

Вот и относитесь ко мне сейчас — это я сейчас опять не вам говорю, — как относились ко мне тогда!

Я даже улыбаюсь, называя это претензией, потому что я это и не воспринимаю как претензию. 

Если бы я пошел на Болотную, если бы я созрел раньше, было бы лучше? Конечно! Было бы лучше, если бы Серега Галанин пошел на Болотную и не стал бы «зетовцем», было бы лучше? Было бы! Но была бы война? Всё равно была бы! 

Я бы на вашем месте обратил внимание на мои слова, которые я вам произнес с намерением, и спросил: «Что значит выйти из игры? Ты что, Максим, поигрался против войны и выходишь?» Для меня это сложнейший вопрос, потому что я не могу всю жизнь писать антивоенные песни.

— Да, я хотел как раз спросить, сколько песен у вас еще в запасе?

— В запасе есть песня «Титан», которая не является антивоенной на все 100%, но которая является остросоциальной. Клип снят аж год назад, и мы хотели «Титаном» закрыть цикл антивоенных песен, но всё время спонтанно рождаются другие песни. 

После «Титана» уже были «Гойда, орки», «С Новым годом, сынок», «Романтика тюрьмы». А сейчас мы написали, на наш взгляд, одну из самых сильных песен этого цикла — «Вальс улетающих птиц». Сам себе даю зуб, что она будет последней. Мы пока не можем созреть на клип, поэтому мы ее не выпускаем и пока держим [в запасе] «Титан». 

— А почему последняя? Война же еще не закончилась. 

— Это и есть то, к чему я вел вас в разговоре! (Доволен.) Война не закончилась, но поймите, пожалуйста, я не по контракту песни пишу. Их, господи прости, душа пишет! Понимаете? И если война не закончилась, это не означает, что война является источником вдохновения. 

То, что война не закончилась, не означает, что я буду и дальше писать антивоенные песни. Равно как и не означает, что я отказался от своих слов и высказываний. Нет, я не отказался и не собираюсь от них отказываться. Это и есть выход из игры. Но это не означает и того, что я [просто] поигрался в антивоенную деятельность. Это своего рода выход из этого состояния. И я сам себе должен его. 

— И вы вернетесь к «Хару Мамбуру»? 

— Это и есть вопрос выхода из игры. К чему я вернусь? Я не знаю, и мне нужно будет для себя решить этот вопрос. И не только умом, но и душой. 

Прежде чем что-то придет, ты подумаешь, а потом оно уляжется, переварится в каком-то черном ящике, произойдет какое-то преломление луча, какая-то формула сработает. Мы этого не знаем. 

— А почему вы тогда уверены, что закончился период антивоенных песен? 

— Я не говорю, что я уверен. Я говорю, что перестаю чувствовать возможность, силы, необходимость. Ну вот так у меня. Я не могу ответить на вопрос «почему?». Я не знаю. В этом моя ценность, наверное. 

— Так ты и после «Украины» говорил, что это последняя песня и что лучше ты уже ничего не напишешь, а потом родились другие песни, — напоминает мужу Татьяна.

— Да, я после Украины говорил Татуле: «Мы взрослые люди, и мы должны с тобой понимать, что лучше «Украины» я уже долго ничего не напишу». Я так считал, но тут же сел и стал писать другую песню. Сейчас я действительно пишу их меньше, но мы с Таней очень хотим увидеть клип на песню «Вальс улетающих птиц».

Это есть определенный выход. В чем он заключается? Я не знаю. В чем заключается смысл жизни? Я не знаю. Но мы его всё время ищем и всё время думаем о нем. Это не такой важный вопрос, он является, наверное, 16-й производной от вопроса о смысле жизни. Если предположить, что вопрос «сколько стоит пакет молока?» является 2132-й производной. 

— Вы уже пару раз сказали, что политикой не занимаетесь. А может быть, заняться? 

— Нет. Это не мое. 

— А я вот нашел историю, что у вас была идея партии ПОЧЕЛДОС?

— Конечно, мы же группа «Ногу свело!». Придумали с Лехой Михалевым. В его бытность специальным корреспондентом российского телевидения в Лондоне мы тусовались очень много, потом тусовались в России. Сейчас продолжаем дружить, хотя война разбросала нас по разным местам планеты. Ну да, мы, дураки, баловались. А кто вибратором не баловался? (Хихикает.) 

Но политика — это работа, это призвание, ты должен всего себя отдавать. Вот Артемий Троицкий вам убежденно скажет, что рок-музыкант — всегда против, он не коллаборируется с властями. Я на эту тему раньше не думал, но Троицкий молодец. Я с огромным уважением к старшему товарищу, возьми с полки пирожок. И это ни в коем случае сейчас не фамильярность. 

Когда началась война, я начал об этом думать немножко больше и не могу сказать, что на все 100% согласен [с этим тезисом]. Могут быть временные союзы музыкантов и политиков.

— Все в политике ждут новое лицо. Вот ваше, например.

— Я не хочу надевать эту одежду. Я не хочу прекращать материться и посылать на хуй.

— Можете продолжать! 

— Можно?

— Мне кажется, да. Новые времена — новые политики.

— Свернете меня сейчас с пути истинного! Но всё сводится к тому, что ты просыпаешься с утра, открываешь сообщения, смотришь какие-то посты, пишешь сообщения и так далее — твой день специфичен. А я не хочу так.

Я хочу зависеть от того, напишу я песню или нет. Я хочу, чтобы наш семейный бюджет зависел от того, какую музыку мы сделаем. При всей сложности сейчас делать музыку и на ней зарабатывать при том, что мы покинули Россию, мне это нравится, мне это интересно, мне от этого тепло, а от политики мне не тепло. Потому что политик в любом случае должен заботиться о рейтингах. 

Хороший политик еще должен заботиться о людях. А я не хочу делать заботу о людях своей профессией. Это не значит, что мне по барабану люди. Меня очень трогает, что многие люди нас благодарят, украинцы пишут: «Це же наши деточки, как ангелы незримые», — про песню «Украина». Когда люди так отвечают тебе, ты понимаешь, что ты не зря родился.

Но когда пенсионная реформа или что-то еще — твоя работа? Нет, я хочу людям давать другое. Я не хочу учиться быть беспристрастным. Я и как музыкант обязан быть беспристрастным, не обращать внимание на мудаков, троллей и дебилов, но профессия политика ставит это на новую ступень. Профессиональное умение не зависеть от того, какое количество людей тебя любит и ненавидит, и всё равно продолжать двигаться к своей цели нужно переводить в работу на завоевание электората. 

Моя задача — помочь Навальному стать президентом. Сначала выйти из тюрьмы, потом стать президентом. Или Яшину стать президентом. 

— А как вы будете помогать? 

— Поддержу! Что уже неправильно. Но ввиду исключительности ситуации — поддержу. Я не говорю, что я это буду делать, но я не исключаю такую возможность. Это не значит, что я для себя решил, — равно как я и не исключаю для себя возможности того, что я не сотру телефон Навального из своей записной книжки, когда он станет президентом. Но по-хорошему это сделать надо.

— Песня Цоя «Перемен» — гимн перестройки. Почему ваши антивоенные песни не стали гимном антивоенного движения?

— Это очень хороший вопрос. Я тоже его себе задавал, хотя и не имею права, потому что я не могу себя ставить выше Цоя. Не потому, что я себя недооцениваю, а просто не имею права. 

У этих песен не было — простите за дебильное слово — промоушена, который они могли бы получить. [В перестройку] общество было готово и ждало, и был тот же фильм «Асса». Но и песня должна быть сильная, а у меня, может, не сильная. Я старался ее сделать такой, но, может, у меня не получилось.

— Может, проблема в том, что и антивоенного движения как такового нет?

— Разумеется, в этом! Но я не имею права об этом говорить, потому что плохому танцору яйца мешают. Но я хочу быть хорошим танцором и поэтому я втихаря чищу свои яйца. Вот и всё. Но по чесноку, да — антивоенного движения нет абсолютно. И это отдельная тема: абсолютно разрозненное общество, занимающееся самолюбованием, о чем я тоже постоянно говорю. 

— Внутри России или в эмиграции?

— А какая разница в данном случае? Разумеется, в первую очередь претензии к эмигрировавшим, потому что у них просто больше степеней свободы. А в общем и целом русскоговорящие, обладающие российским гражданством, часть общества, считающая себя прогрессивной, занимаются полной хуйней. Это однозначно. 

— Вам часто припоминают фразу про то, что российское общество деградировало. 

— Да, деградировало абсолютно. Деградировало с головы. Мы, интеллигенция, упустили свой народ, мы внутри себя разбираемся. Надо было голову включать, надо было не гнобить «Дождь», когда он допустил ошибку. Надо было не писать про меня этому идиоту Горбачеву, что в рядах оппозиционеров есть бездарности. Он имеет право, я не лишаю его права. Но если ты музыкальный журналист, тогда и оценивай музыкальную составляющую. Хоть бы одно слово про музыку или текст скажи, а не эту хуйню неси! 

Так ты и потерял связь со своим народом. Так ты и остался на фейсбуке с тремя подписчиками. Все сейчас там сидят, а я хочу дальше фейсбука. Вот в этом вся херня. И уйду дальше. Конечно, тяжело, но рано или поздно уйду дальше. 

— Это куда? В мировую музыку?

— Да! Не получится — будет плохо, но я буду по крайней мере стремиться. Волка ноги в лес несут — туда, где глаза горят, туда, где чувствуешь запах добычи, туда, где просто можно жить, туда, где тяжело, но свободно. Я, слава богу, не стал несвободным, но почувствовал несвободу в рамках этих антивоенных кругов. Идет одна и та же возня, одна и та же муть. Всё это общество дальше не пошло, не организовалось ничего. Я носился с этой мыслью, я хотел позвонить кому-нибудь, например, уважаемому мною Ходорковскому, с некоторым утверждениями которого я, конечно, не согласен.

Я сейчас буду немного по-детски говорить! Где же какой-то там суперчат, какая-то организация? Я хожу на встречи «Ковчега» и в пример всегда привожу Ходорковского, потому что я его уважаю и он что-то делает.

поэтому мне с ним не очень по пути. Но и ругаться не хочу, и, кому надо, тому помогу.

— Кто-то, опять же, скажет, что это всё от того, что вы давно живете в США.

— Я давно решил жить в США. У меня в подвальной студии в Нью-Йорке случаются время от времени потопы. Мы поднимем все гитары, я буду звонить в компанию, и эти идиоты мне не дадут опять страховку. Мы опять за свой счет всё сделаем. У нас уже есть отработанная схема борьбы с потопом в студии, но мы будем продолжать работать в нашей студии, потому что мы этого хотим. У нас она существует не потому, что в Нью-Йорке перестали идти тропические дожди, а потому что мы научились сушить свою студию. И у нас будет группа, состоящая почти только из американцев (на концерте в Буэнос-Айресе все музыканты, игравшие с Покровским, по-русски не говорили. — Прим. авт.), потому что мы хотим иметь группу и будем ее иметь.

— Я видел, что ваш бывший барабанщик… Вылетела из головы фамилия…

— Да, безымянный.

— …очень сильно ругает вас и говорит, что вы всегда Россию ненавидели и поэтому в Америку уехали. 

— Поэтому он там, а я здесь! Потому что он такой человек. Я с ним расстался 20 лет назад, потому что в какой-то момент возникла угроза моему здоровью от совместного пребывания несовместимых веществ в одном флаконе. И я принял это решение. Сейчас он не просто подтверждает, а на блюдечке с голубой каемочкой несет доказательство того, кто он такой.

— То есть он врет?

— Он подло поступает. У нас сейчас сложности. Я иноагент, у нас нет работы в России. Он даже не знает, до какой степени мы в принципе себя обезопасили. Дело не в том, в каком состоянии мы находимся, а в каком, он думает, состоянии мы находимся. Он же сейчас хочет ударить слабого. Он сейчас хочет добить того, кому сейчас очень тяжело. Он просто не понимает, что не сможет добить. 

Он говорит, что я всю жизнь гнался за деньгами, поэтому сначала играл для Ельцина, а потом стал работать с [бизнесменом и автором текстов песен для российской эстрады Михаилом] Гуцериевым. Но в группе «Ногу свело!» было собрание, на котором было сознательно решено, что за Ельцина в туре «Голосуй или проиграешь» играть не западло. Он был один из тех, кто принимал это решение. Мы были тогда честны сами с собой. Хотели мы денег от «Голосуй или проиграешь»? Хотели. Мы были там в 26-м эшелоне, но мы заработали денег. 

Но у нас были принципы, ведь когда нас приглашали коммунисты, мы не поехали. За ЛДПР тоже не поехали, а когда нас приглашал «Союз правых сил», то пару раз выступали.

— А с Гуцериевым вы дружите еще?

— Я с ним давно не общаюсь.

— С начала войны или раньше?

— Раньше.

— Просто он-то не выступил против войны.

— Это божий промысел. С наступлением ковида, когда мы стали очень много времени гулять, мы говорили, что боженька всё расставил на свои места. Нас с Гуцериевым развела жизнь, потому что еще в 2018 году у него во мне нужды не было. Мы хотели, чтобы нас поддержал его холдинг на нашем юбилейном концерте — эфирами, рекламой, денежку не обязательно. Он нам не помог. С этого момента пути разошлись. 

— Зачем вы подали в суд по поводу отмены вашего статуса «иноагента»? 

— Потому что это несправедливо. Это является нашим противостоянием несправедливой системе. Звание «агента» не является для меня удобным, не является для меня интересным, не является мне комплиментом, не является наградой. 

— Многие воспринимают этот статус как признание заслуг.

— Да, и когда меня поздравляют уважаемые мной люди, я говорю спасибо, что не мешает мне не соглашаться с тем, что я являюсь «иноагентом». Это «титулы», данные убийцами. И если нам этот «титул» дали и мы приняли поздравления от приличных людей, это не накладывает на нас моральные обязательства этот «титул» сохранять. 

Вышестоящие суды в России наверняка отклонят наш иск, и тогда мы обратимся дальше в Европейский суд по правам человека. 

— Россия же вышла из Совета Европы.

— Это будет констатация того, какой беспредел творится, — откликается Татьяна.

— Это то же самое, как написать песню «Поколение Z», зная, что ее не возьмут в ротацию на «Нашем радио».

— Какие у вас ожидания от концерта в Буэнос-Айресе?

— Мы хотели бы, чтобы собралось внушительное количество народу. Я жду хорошего звука и контакта с публикой.

— Просто мне кажется, что здесь публика может оказаться не слишком антивоенной.

— Тогда она получит дозу антивоенных песен — им не повредит. Если даже те, кто не сильно против войны, купят билеты на наш концерт просто потому, что они любят нас, или, может, потому, что здесь никого лучше сейчас нет, а им не в падлу сходить, то будет хорошо.

— Может, у них откроются глаза, — предполагает Татьяна Покровская.

— Может, даже фанатами нашими станут! Нас ведь ценят как сильный концертный коллектив.