Заложники гендера и государства

Саше 20 лет. У него приятный голос и яркие волосы. Мы созвонились, чтобы обсудить очередную сумасшедшую инициативу Госдумы: на этот раз парламентарии решили «защищать национальные интересы» страны, лишив целую группу ее граждан базовых конституционных прав и запретив трансгендерный переход — процесс приведения тела и документов человека в соответствии с его гендерной идентичностью. 

В одобренной сегодня во втором, основном чтении версии законопроект запрещает транс-персонам менять гендерный маркер (графу «пол») в документах. Он также предусматривает запрет на гормональную терапию и на проведение операций, связанных с изменением тела. По сравнению с первой версией, законопроект ко второму чтению расширился за счёт двух поправок. Транс-людям запретили усыновлять детей и заключать браки. «Смена пола» одним супругом или обоими становится обоснованием для аннулирования брака. Эта поправка будет иметь обратную силу.

Саша сейчас пытается запрыгнуть в последний вагон. Уже несколько лет он проходит гормональную терапию, а близкие и друзья приняли его маскулинную идентичность. Но документы Саша не планировал менять еще пару лет — опасался сложностей и непонимания в вузе и не хотел лишний раз тревожить родителей, с которыми только-только нашел общий язык.

так что всем, кто успел, документы всё же должны поменять, считают юристы.

В день, когда мы разговаривали с Сашей, он как раз подал такое заявление в загс. Вчера он рассказал мне, что заявление рассмотрели, и он уже успел получить новое свидетельство о рождении. 

Детство 

«В детстве шутили, что все мечтают жить в городах с двойным названием, типа Лос-Анджелеса или Санкт-Петербурга, но мы оказались в Анжеро-Судженске», — смеется Саша. Небольшой город в 80 км от Кемерово и правда не производит впечатления центра мира. Делать особо нечего, но симпатично.

Даже время в родном городе течет по-другому. Саша считает, что в Анжеро-Судженске его год рождения скорее 1995-й, а не 2003-й, как в паспорте. Слишком мало различий он видит между своим детством и детством тех, кто рассказывал ему про лихие 90-е.

Он единственный ребенок в семье, папа — шахтер, мама — учительница биологии. О раннем детстве и подростковом возрасте Саша рассказывает только хорошее, хоть и признается, что некоторые эпизоды помнит смутно или вовсе забыл — «как будто в памяти местами что-то просто стерто».

Родители поощряли любознательность ребенка: покупали энциклопедии, а в шесть лет отдали в лучшую школу города. «Из других школ доносились все эти истории про стрелки, кто-то кого-то побил. Но у нас такого не было», — вспоминает Саша.

Первые «внутренние сомнения» Саша начал испытывать еще лет в 11. Это был 2014 год, доступной информации на русском об однополых отношениях или тем более трансгендерности в интернете было не очень много. 

— вспоминает Саша.

В эти годы в России с новой силой начали разгораться гомофобные настроения, и случались жестокие убийства на почве ненависти. Так, в мае 2013 года трое мужчин до смерти замучили 22-летнего Владислава Торнового из-за за его гомосексуальности. Юноше сначала сломали ребра, засунули в задний проход две стеклянные бутылки пива, а затем разбили голову 20-килограммовым булыжником. В ходе допроса один из мучителей — старый школьный товарищ Владислава, отбывающий сейчас 21-летний срок, — признался, что Торновой рассказал друзьям о своей гомосексуальности. За это они его убили.

Убийство стало шоком для общественности и особенно для ЛГБТ-сообщества. Несмотря на это, через месяц Путин подписал закон «о запрете пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних».

«Мама думала, что дальше это никуда не зайдет»

Родителям о сомнениях в собственной идентичности Саша не рассказывал. В 13 лет юноша написал сам себе небольшую записку о том, что «не ощущает себя девушкой». Записка осталась в кармане брюк, и вскоре ее нашла мама.

После этого у Саши с матерью было много разговоров, часто переходящих в скандалы с криками и истериками. «Со стороны мамы было что-то вроде отторжения или даже отвращения», — делится он. Отец Саши при этом ни о чем не знал и, по словам юноши, особо не участвовал в вопросах воспитания. Возил до школы и обратно, а больше они почти и не общались.

— говорит юноша.

Во время учебы у Саши с ровесниками не было особых проблем на почве идентичности, но не было и близких друзей. Настоящую поддержку и принятие он нашел среди сверстников из художественной школы. Именно эти ребята помогли Саше «дожить» до выпуска.

Переезд и комиссия

Как и многие подростки, учиться Саша мечтал в Питере. Но его привлекали не столько тусовки и престижные вузы, сколько возможность пройти медкомиссию и начать трансгендерный переход с медицинской помощью. В 17 лет, сразу после школы, Саша поступил в университет и уехал в Северную столицу.

«Еще за время учебы я накопил с обедов около 50 тысяч рублей на все обследования и комиссии», — рассказывает Саша.

Комиссия, о которой говорит юноша, нужна, чтобы получить диагноз «транссексуализм» (F 64.0 в МКБ-10). Этот диагноз ставит психиатр, а затем специальная комиссия в течение месяца проводит собственную экспертизу.

На основании этого же диагноза комиссия из трех врачей — клинического психолога, психиатра и сексолога — может выдать желающему справку по форме 087/у (формально она называется справкой об изменении пола). С этой справкой можно отправляться в загс, получить там новое свидетельство о рождении, а вслед за ним — паспорт и все остальные документы.

Именно эти две вещи — доступ к медпомощи и к возможности сменить документы — предлагают запретить российские депутаты. Примечательно, что таким образом трансгендерные люди остаются, по сути, «вне закона». Они всё еще могут получить признанный Россией диагноз «транссексуализм», но у них отобрали гарантированное право на врачебную помощь.

***

Запрет на транс-переход — радикальная мера, полностью идущая вразрез с действовавшим ранее законодательством. Звучит удивительно, но в транс-сообществе российская легальная процедура изменения гендерного маркера (графы «пол» в документах) до этого считалась одной из самых понятных и гуманных в мире — нужно было пройти комиссию и получить справку. Во многих европейских странах, включая Болгарию, Румынию, Латвию, а также в некоторых штатах США для смены гендерного маркера в документах необходимо предварительное хирургическое вмешательство или даже стерилизация.

В России же до нового запрета можно было поменять документы, а затем решать — нужно или нет менять тело. Единственная сложность заключалась в том, что сами комиссии, которые выдают справки для смены документов, есть далеко не везде и прохождение может занимать многие месяцы. Больше всего клиник, где сертифицированы такие комиссии, ожидаемо в Москве и Петербурге.

Информацию о трансгендерности, транс-переходе, комиссиях и юридических нюансах в широком доступе найти не очень просто, но возможно. Профильные организации, появившиеся в последние годы, публикуют инструкции и делятся опытом, несмотря на то, что вся эта информация часто блокируется и убирается из поисковой выдачи под предлогом защиты от пропаганды.

По впечатлениям Саши, запрет на доступ к информации не особо работает. «В мое время узнать что-то, кроме общих определений, было просто нереально. Нужно было через незнакомых людей в чатах пытаться что-то выяснить, искать транс-френдли-врачей. Сейчас всё гораздо проще, даже на комиссию в некоторых клиниках можно записаться просто онлайн через сайт», — рассказывает юноша.

Саша проходил комиссию в Петербурге. По его словам, сам процесс — «не совсем жесть». Юноше выдали много тестов на идентичность и психоэмоциональное состояние. Какие-то из них надо было сделать на месте, какие-то — дома. «Я не думаю, что эти тесты сложно пройти, если ты уверен в себе и хорошо себя понимаешь», — рассуждает Саша.

Помимо тестов, врачи задавали вопросы о планах на жизнь, об отношениях с друзьями и родителями, о наличии финансовой подушки безопасности. По словам Саши, специалисты пытались выяснить, не окажется ли он «выброшенным на обочину жизни» после перехода.

Каждая комиссия, несмотря на утвержденный набор специалистов, всё же отличается от других. Со слов знакомых Саша рассказал, что в Москве получить заветную справку может быть чуть сложнее. Сам юноша скорее положительно относится к институту таких комиссий и не уверен, что вопрос о смене документов может решаться одним днем.

«Это серьезное решение. Проверка должна быть. Пусть и без жести, но не так, чтобы можно было записаться, заплатить деньги и получить всё, что тебе надо», — считает Саша.

«Люди тебя будут презирать»

После переезда у Саши случился первый «полноценный и серьезный» разговор с родителями: юноша рассказал о планах пройти комиссию и начать рецептурную гормональную терапию. Семья отреагировала, как казалось тогда, с пониманием: уж врачи-то знают, как лучше.

Но после прохождения комиссии Сашины родители «переобулись в полете». «Начались разговоры типа: «Это врачебная ошибка! Такого не может быть! В нашей семье такого никогда не будет!»» — смеется Саша. Чтобы хоть как-то нивелировать ситуацию и прийти к компромиссу с родителями, юноша согласился с их уговорами повременить со сменой гендерного маркера (графы «пол») в паспорте. Но от медикаментозной терапии отказываться не стал.

Осенью второго курса Саша получил первый рецепт на гормональные препараты и начал их принимать. Во время его приездов домой на каникулы родители, естественно, стали замечать изменения в ребенке. Голос стал ниже, тело меняло форму. «Я ужасный газлайтер, — смеется Саша. — Говорил маме, что все эти изменения ей просто привиделись».

Пару лет Саше вполне успешно удавалось отбиваться от периодических нападок со стороны родителей — помогла жизнь в другом городе. 

«Я сказал родителям, что просто ставлю их перед фактом. Снова поднялся вой. Мне говорили, что я испорчу себе жизнь и люди будут меня презирать и пинать. Такие вот оптимисты», — вспоминает Саша.

Что дальше?

Менять документы Саша не планировал еще пару лет — не хотел лишних сложностей в вузе, но вмешались российские законодатели. «Мне казалось, что у меня спокойная жизнь. Думал, что встану на ноги, начну зарабатывать и всё решу. Теперь пришлось срочно вытаскивать себя из пузыря комфорта. Я понимаю, что столкнусь со многими сложностями в институте, в общежитии. Не знаю, как к этому отнесутся люди вокруг. У меня по этому поводу действительно много тревог», — делится Саша.

Он успел подать заявление о смене свидетельства о рождении, значит, по закону проблем у него быть не должно, поправки не имеют обратной силы. Со сложностями столкнутся те транс-люди, которые по разным причинам поменять документы не успевают.

***

В международном транс-сообществе есть немало сторонников отказа от идеи «медикализации» трансгендерности. Другими словами, эти люди предлагают дать другим полное право менять имя, гендерный маркер и тело по собственному желанию без каких-либо диагнозов.

В России такого права у людей не было. Сегодняшние поправки, одобренные Госдумой, лишили людей возможности распоряжаться собственным телом даже в рамках того, что в стране считается медицинским диагнозом. Хотя раньше, по словам Саши, трансгендерным людям иногда даже удавалось получать медпомощь по полису ОМС, включая некоторые операции.

Врачи, которые, несмотря на ограничения, продолжат проводить гендерно-аффирмативные операции транс-людям, рискуют лишиться лицензии, отмечает юристка ЛГБТ-группы «Выход», пожелавшая сохранить анонимность.

Юристка считает, что формально у врачей может остаться пространство для маневра, но только в рамках удаления половых органов, а не их формирования. 

— рассуждает юристка.

Врачей, которые разбирались бы в особенностях здоровья транс-людей, в России и раньше было не очень много. Новые ограничения со всех сторон, включая запрет «ЛГБТ-пропаганды», который может значить буквально что угодно, скажутся, вероятно, и на доступе транс-людей к понимающим специалистам.

Например, Саша далеко не каждому врачу готов рассказать, что принимает гормональные препараты и это может отражаться на его состоянии: «Если у меня что-то заболит, я не могу просто пойти в больницу и полностью рассказать всё о себе. А врачи будут приписывать мне диагноз, который понимающий специалист исключил бы сразу».

Саша признаётся, что долго старался закрывать глаза на действия властей и абстрагироваться, спокойно жить собственной жизнью. «Сейчас я понимаю, что это судьбы многих людей. В 14–15 лет у меня была какая-то надежда. Было хоть и смутное, но понимание, что надо ехать в большой город, и тебе помогут. Теперь, получается, нет ничего».