«Мой ребенок потерял глаз. Положение в лагере критическое» 

Арест авторок спектакля «Финист Ясный сокол» Евгении Беркович и Светланы Петрийчук вернул в информационное пространство России тему жен исламских активистов, которые в начале «десятых» начали строительство террористического «Исламского государства» на территории Ирака и Сирии. После разгрома ИГИЛ десятки тысяч этих женщин (часто — с детьми) оказались в специальных лагерях, в невыносимых условиях, на грани выживания. 

Возвращать на родину взрослых сторонников ИГИЛ Москва не собирается, а процесс репатриации маленьких россиян идет так медленно, что многие из них встретят свое совершеннолетие в лагере для военнопленных, и тогда на родине их тоже будет ждать тюрьма. 

Умара Алиева тюрьма ждет уже через два-три года. В ноябре ему исполнится 11, а в 14 лет мальчиков из сирийского лагеря для военнопленных Родж отправляют «на перевоспитание». Если мальчик окажется рослым, то могут забрать раньше. Но Умар — не рослый.

Лагерь Родж, один из крупнейших послевоенных лагерей, находится на северо-востоке Сирии, на территории Курдской автономии. В Сирийской гражданской войне курды (при поддержке коалиции) одновременно воевали и против сил режима Башара Асада, и против ИГИЛ. После поражения ИГИЛ именно курды стали контролировать лагеря, в которые свозили семьи боевиков. На сегодняшний день в этих лагерях, самые крупные из которых — Родж и Аль-Холь, содержатся десятки тысяч человек. В абсолютном большинстве — это женщины и дети. Лагеря только называются «лагерями», по сути это огромные полевые тюрьмы, из которых нет выхода, внутри которых действуют жесточайшие режимные условия. 

Курды удерживают жен и детей игиловцев тоже не просто так: дело в том, что значительная часть взрослых женщин, пребывающих там, серьезно, необратимо радикализованы. Дети, многие из которых уже подростки, выросли в этой среде, и их мировоззрение тоже уже может представлять опасность. Подрастающие мальчики могут являть угрозу и с другой точки зрения: в лагерях зафиксированы многочисленные случаи браков подростков с женами погибших боевиков. А это означает, что население этих лагерей будет множиться. И что делать с этой проблемой, по-хорошему не знает никто в мире. Не только Россия, но и многие другие страны мира, в том числе и европейские страны, с большой осторожностью подходят к вопросу возвращения соотечественников из сирийских лагерей.

Однако если европейские страны всё же осознают проблему, признают, что речь идет в первую очередь о детях, которые не выбирали свою судьбу, которые в большинстве своем были рождены уже за пределами стран исхода, то Россия фактически скопом ставит на них крест.

И Умар Алиев собирается в курдскую спецшколу «на перевоспитание».

— Они это называют школами, медресе, — рассказывает мать Умара, 28-летняя Валентина Стоянова.

Умар — старший сын Валентины. Он родился в Москве. С его отцом, азербайджанцем Эмином Алиевым Валентина познакомилась совсем девочкой. Увлекалась мехенди — рисованием хной на теле. Заинтересовалась арабской вязью, пошла на курсы языка при мечети на проспекте Мира. Сначала скрывала от матери, что познакомилась с мужчиной, а потом — пропала. 

— Я испугалась, подала в розыск. А она позвонила через два дня, сказала, что находится в Ульяновске, и что она всё решила: принять ислам и стать женой этого человека, — вспоминает мать Валентины София Стоянова. — Все попытки поговорить с ней обрывала. Когда потом увидела их вдвоем, заметила, что она словно загипнотизированная была. То же самое говорят матери других девочек, у нас тут группа целая образовалась. Видимо, их (мужчин) учат вербовать. Умар родился, жили они скромно. Чем Эмин на самом деле зарабатывал, я не знаю. Снимали квартиру в Москве. Однажды Валюшка позвонила мне и попросила: «Забери меня отсюда. Я больше так не могу». Я приехала, забрала. Мы как раз в квартиру новую перебрались, Эмин адреса не знал. Но через два месяца он выследил моего мужа, пришел, попросил Валю выйти поговорить. Я думала, что она за это время пришла в себя, что этот морок кончился. Но она вернулась и говорит: «Я не хочу разрушать семью».

Последний раз София видела дочку в Турции в 2014 году, когда та родила девочку Мириам. 

— Спустя какое-то время она мне написала, что они перебрались в Сирию и у них всё хорошо: большой свой дом, появился достаток, — рассказывает София.

То, что ее дочь с внуками оказалась не просто в воюющей Сирии, откуда уже бежали сотни тысяч людей, а непосредственно на территории «Исламского государства», София осознала только спустя год. Зять пропал, бросив жену с двумя детьми посреди ада. 

Долго оставаться одной Валентине не позволяли законы шариата. Семья, которая приютила ее с детьми, подыскала россиянке нового мужа. Им стал выходец из Крыма Ленур Кайданов, который в 2012 году оставил родную Алушту ради строительства нового, «самого справедливого государства для мусульман». С ним Валентина стала матерью в третий раз. Их дочка Ясмин родилась в июле 2018 года, уже в лагере для военнопленных Родж. Семья попала туда после неудачной попытки перейти границу и бежать от войны в Турцию. Проводник, взяв за работу пять тысяч долларов, привел беременную Валентину с мужем и двумя детьми к курдам. Ленура бросили в тюрьму — так поступают со всеми мужчинами, которые долгое время проживали на территориях, подконтрольных ИГИЛ. 

Режиссерка фильма «Запрещенные дети» Евдокия Москвина видела Ленура летом 2021 года, когда поехала в Сирию — снимать новый фильм о жертвах идеологии ИГИЛ.

— Он был полуслепой, без ноги, практически ничего не слышал. Курды считали его увечья доказательствами причастности к армии ИГИЛ, — вспоминает она.

По данным ООН, в лагере Родж находится порядка 50 тысяч человек, 80% — это женщины и дети в возрасте до 5 лет. Несмотря на то, что свидания с мужьями женщинам запрещены, в палаточном лагере продолжают рождаться дети. 

— Женщины беременеют от охранников, от подростков. Отчасти это — следствие идеологии: надо родить как можно больше последователей. По этой причине власти стараются изолировать подросших мальчиков, — рассказывает режиссерка. — Покидать территорию лагеря им запрещено. В середине лагеря расположена тюрьма — там содержатся мужчины. В лагере дают воду, которую невозможно пить. И какое-то скудное питание. 

Вместо медицинской помощи — что-то вроде фельдшерско-акушерских пунктов Красного Креста, где у волонтеров из медикаментов есть только йод. Работает рынок — местные жители утром приезжают, раскладывают товар, продают, вечером уезжают. Там можно купить гигиенические средства, прокладки, фрукты, питьевую еду, газовые горелки. 

По словам Евдокии, единственный источник поступления денег в лагере — переводы от родных. Для их получения пленницы используют «хавалу» — неформальную систему обмена деньгами в исламском мире, построенную на доверии.

Телефоны запрещены.

— После нашей встречи с Валентиной администрация лагеря почему-то провела у нее обыск и нашла телефон. Валю наказали — на полгода заперли во внутренней тюрьме, дети находились под присмотром соседки, — рассказывает Евдокия. 

Мать Валентины пересказывает детали редких сообщений от дочери: школ нет; женщины, объединив усилия, учат детей языкам — турецкому, английскому, арабскому. Отличница в школе, Валентина пытается дать детям азы математики и представления об окружающем мире. Который они могут никогда и не увидеть. 

В 2017 году глава Чечни Рамзан Кадыров начал масштабную кампанию по возвращению российских женщин и детей из лагерей для военнопленных. Во время пресс-конференции в декабре того же года Владимир Путин даже похвалил чеченского лидера:

«Эта работа правильная, она важна, и никаких сомнений здесь быть не может. То, что Кадыров делает, — это очень благородное и верное дело. Дети, когда их вывозили в зоны конфликтов, не принимали решения о том, чтоб туда уехать. И мы не можем, не имеем права их там бросить. Так что Рамзан всё правильно делает и пусть продолжает. Мы будем ему помогать», — сказал президент.

Но практически сразу после этого процесс репатриации остановился. Взрослых сторонников идей ИГИЛ Россия больше не вывозит принципиально, а детей с 2017 года забрала всего 382 человека. При этом в аппарате уполномоченного по защите прав детей при президенте РФ говорят, что еще у них находится более тысячи заявлений от россиян, готовых забрать своих маленьких родственников из сирийских и иракских лагерей. 

Родина преступников

После успеха фильма «Запрещенные дети» (как раз о детях, которых с большим трудом, но удалось вернуть в Россию) Евдокия Москвина решила снять фильм о любви — той самой, что заставляет молодых россиянок радикально менять страну, веру, образ жизни и будущего.

— Я хотела снять процесс возвращения такой женщины обратно на родину, в этих черных одеждах — в условную православную деревню. Нашла женщину, но она сидела в другом лагере — Аль-Холь. Меня туда запустили без охраны, женщины стали бросать в меня камни. Чтобы было понятно: там даже ношение лифчика — харам. Мою героиню товарки отговорили от участия в фильме, типа, это всё от шайтана, не соглашайся, — вспоминает Евдокия. — Тогда я нашла Софью, и даже обрадовалась: появилась возможность обратиться к европейской аудитории, потому что у Валентины, кроме российского, есть еще и гражданство Молдовы.

София Стоянова с дочерью Валентиной действительно в конце 90-ых приехали в Москву из Молдовы. К моменту совершеннолетия девочка получила российское гражданство, но и право на гражданство Молдовы не утратила. Когда семья поняла, что Россия возвращать Валентину не будет, родственники восстановили ее молдавское гражданство. И теперь Валентина пишет прошения президенту республики Марии Санду с просьбой вывезти из лагеря ее и детей.

Чтобы мои дети жили цивилизованно и получали образование в родной стране. Надеюсь на ваше понимание и поддержку», — пишет Валентина. 

Главная забота Валентины сейчас — вывезти из лагеря Умара. Теоретически это может сделать Москва — у мальчика российское гражданство. Остальные дети гражданки России и Молдовы Валентины Стояновой — Мириам и Ясмин — ни российских, ни молдавских чиновников всё это время не интересовали. Их гражданство — «дочери ИГИЛ».

Евдокия Москвина говорит, что, взявшись за съемки фильма с рабочим названием «За любовью в халифат», надеялась помочь Валентине и Софии.

— Заказчиком моего фильма выступила киностудия им. Горького. Возможно, сотрудничество с известной организации сыграло свою роль: российская сторона активизировалась. Во время очередного визита детского омбудсмена в Сирию осенью 2022 года российские специалисты взяли образцы ДНК у детей Валентины. Экспертиза показала, что все трое приходятся родными внуками Софии. Это давало шанс на экстрадицию всех детей, — рассказывает режиссерка.

Одновременно родственники слали прошения в МИД Молдовы. У республики есть положительный опыт в этом направлении: в 2019 году из лагеря Аль-Холь в Кишинев вернулась Наталья Забун с двумя детьми.

Но такие истории по всему миру — единичны. Власти стран, откуда сторонники ИГИЛ ехали в Сирию и Ирак строить «справедливое исламское государство», не спешат их возвращать домой, опасаясь распространения радикального ислама.

«Некоторые западноевропейские страны сталкиваются с тем, что возвращающиеся из лагерей женщины подвергают идеологической обработке окружающих, в первую очередь детей, а это ставит под сомнение эффективность существующих программ реабилитации и реинтеграции», — говорится в докладе заместителя Генерального секретаря ООН по вопросам борьбы с терроризмом Владимира Воронкова, который он озвучил членам Совбеза ООН 9 февраля 2023 года.

Тем не менее ООН, разрабатывая программы по реинтеграции жертв пропаганды ИГИЛ, регулярно призывает мировых лидеров ускорить процессы репатриации.

Сайт ООН заполнен отчетами о невыносимых условиях жизни в лагерях Родж и Аль-Холь.

«За последние несколько дней в печально известном сирийском лагере Аль-Холь скончались восемь детей в возрасте до пяти лет, четверо из них — от недоедания и истощения, остальные — от обезвоживания, гипогликемии и других состояний, которые легко поддаются лечению», — в августе 2020 года передавали из Сирии сотрудники Детского фонда (UNISEF).

«Тысячи людей, содержащихся в этих лагерях, подвергаются насилию, эксплуатации, жестокости и испытывают лишения, а условия, в которых они находятся, и отношение к ним вполне могут быть приравнены к пыткам или другим видам жестокого, бесчеловечного или унизительного обращения или наказания, как они определяются в международном праве…» , — говорится в заявлении правозащитников ООН, сделанном в феврале 2021 года. 

В ожидании репатриации, которой может и не случиться, родственники пленниц из разных стран оказывают своим дочерям и внукам посильную помощь. В России за это грозит тюрьма.

В 2019 году Южный окружной военный суд приговорил к восьми годам колонии 66-летнюю жительницу Калмыкии за то, что она перевела несколько десятков тысяч рублей своей внучке, которая вместе с детьми оказалась в одном из таких лагерей. В декабре 2021 года 40-летняя жительница Адыгеи Мария Мугу получила 8,5 лет колонии за «поддержку терроризма». Женщина тоже пыталась помочь выжить в лагере близкой родственнице. 

Валентина Стоянова учит детей русскому языку. Мириам даже читает по-русски, рассказывает ее бабушка. Она искренне не понимает, почему дети, которые не выбирали, где им родиться, вынуждены страдать, лишенные нормальной еды, медицинского обслуживания, доступа к образованию и семейного уюта.

Но бюрократические системы обеих стран пока беспощадны.

Министерство иностранных дел Молдовы предлагает Валентине покинуть лагерь и приехать в ближайшее консульство республики, чтобы подтвердить родственную связь с детьми и выправить им документы.

В России попытки бабушки получить опеку над внуками и на этом основании требовать их репатриации уперлись в непробиваемые двери судебных канцелярий.

— Мы подали заявление в Щелковский суд, чтобы он на основании тестов ДНК признал за мной право на опеку. Суд решение не принимает и документы не возвращает. Абсолютно безосновательно. Мне говорят, что мы с адвокатом не указали цель: с какой целью нам необходимо получить опеку над детьми, — возмущается бабушка. 

Прошлой осенью в аппарате уполномоченного по защите прав детей подтверждали: у них на рассмотрении находятся дела о репатриации еще 136 маленьких россиян из лагерей Сирии и Ирака. Российская сторона объясняет сложности в передаче детей несговорчивостью властей на тех территориях, где расположены лагеря. 

Москвина, которой пришлось получать разрешение у Курдской демократической партии на посещение непризнанной республики и съемок в лагерях, говорит, что местные власти как раз заинтересованы как можно скорее покончить с этой историей.

— Я думаю, и снимать мне они разрешили с расчетом на то, чтобы об этих людях вспомнили руководители их стран, — говорит режиссерка. — Им трудно содержать эти лагеря, охранять их. К тому же, оттуда периодически случаются побеги. Эти люди потом нападают на семьи охранников, продолжается эскалация насилия. С другой стороны, вступая в переговоры о репатриации с властями непризнанной «Курдской республики», руководители других стран как бы признают республику де-факто. Словом, процесс очень сложный.

После того как международный уголовный суд выдал ордер на арест омбудсмена Марии Львовой-Беловой по подозрению в причастности к военным преступлениям в Украине, международная активность омбудсмена значительно снизилась. Зато внутриполитическая — усилилась.

— рассказывает Москвина. — Я сказала, что формат фильма этого не предполагает. Там нет никаких «говорящих голов», картина снимается по законам игрового кино. После этого меня уведомили, что отснятый материал забирают и будут монтировать его по своему усмотрению. Три четверти материала снято. Думаю, сделают очередную агитку про «пособников террористов». Я всегда была против такой позиции. Фильм — это не суд, я — не судья. Я всего лишь хотела рассказать истории этих женщин.

После начала войны Евдокии пришлось уехать из России. Осенью 2022 года Москвину пригласили «на беседу» в Следственный комитет. Чуть ранее на допросе побывала одна из героинь ее первого фильма: она была знакома с девушкой, уехавшей в ИГИЛ, и этот факт заинтересовал сотрудников правоохранительных органов. 

Свое письмо президенту Молдовы Марии Санду Валентина Стоянова передала с помощью мессенджера: связь и интернет в лагере работают очень плохо, но иногда ей удается обменяться с матерью короткими сообщениями. Несмотря на пять лет лагерной жизни, женщины не теряют надежды, что какая-то из двух стран преодолеет свои страхи, проявит к детям человечность — прежде чем эти дети вырастут и поймут, что никакой человечности не существует.