Свою жизнь я сравнил бы с городом,
Что сдают и опять берут —
То пальбой, то гурьбой, то голодом,
Как евреи брали Бейрут.
Утопая в жаре, как в патоке,
И в курортной ночной ленце,
Всех впускал — как и я опять-таки, —
И тотально разбит в конце.
Заливает поток истории
Нашу ласковость и ленцу,
И руины, и санатории
Одинаково нам к лицу.
Перерыта любая улица,
Как непонятая строка –
То в руках у злобного умника,
То у вялого простака.
Порт, бульвары, базар, акации,
Вся в заемных словечках речь –
Город труден для релокации,
И от моря куда же бечь?
Перестал я себя отбеливать
И устал попадать под суд:
Всяк захватчик ведет расстреливать
Всех, кто что-нибудь делал тут.
Ни туда, ни сюда: барахтанье.
И любой мутноватый вал
Назначает коллаборантами
Тех, кто просто рот открывал.
Ибо с точки зрения дьявола
Я Господень коллаборант,
Всякий раз под новые правила
Нацепляющий новый бант.
То заходят адепты истины,
То герои ночных расправ:
Все просвечены, все обысканы,
Все виновны, никто не прав.
Вечер душный, сумрак фланелевый,
Пыль клубами, полынь в степи…
Им, захватчикам, — знай расстреливай,
Нам, потатчикам, — знай терпи.
Да не так ли и вся Вселенная,
Чьи стандарты насквозь двойны?
Метафорика в ней военная,
Как всегда во время войны.
Отвечает на каждый звук она,
Потому что внутри пуста.
Переходит в руки из рук она,
Словно песня из уст в уста.
Входят ангелы, входят демоны,
Расползается звездный мрак,
И никто ничего не делает,
Потому что забыли, как.
Только ширится, как в Геническе,
Пир кровавый на сто персон
И поистине органически
Сочетаются хер и сон.